Обычно у Олжая, когда он садился на коня, посадка бывала гордая, теперь же его широкая грудь как будто сузилась, острые глаза налились кровью и он был похож больше на привидение, чем на живого человека.

Сердце у Айпары дрогнуло, и она подумала, тот ли уж это человек, которому хорошо знаком кислый вкус тяжкого горя, разъедающего сердце, как квасцы, тот ли это человек, который не раз с честью выходил из кровавых сражений и не однажды подставлял себя копьям врагов ради чести своего народа, ради родной земли и все время пытался оправдать свои несуществующие долги перед сегодняшними земляками и завтрашними потомками? Таким опустошенным и подавленным она видела его впервые.

Когда Олжай сошел с лошади и направился к ней, она заметила, как он по-настоящему устал, едва стоит на ногах. Однако муж старался ступать твердо, видимо, не хотел показать слабость перед этой красивой и гордой женщиной, перед своей женой. Но сколько бы он ни хорохорился и ни пытался распрямить спину, она понимала, что он вот-вот рухнет в изнеможении на землю у ее ног.

— О мой муж, благополучно ли доехал? — спросила Айпара обычным голосом.

— Слава аллаху, — отвечал тот.

Они и прежде никогда не тратили много слов на разговоры. И теперь после кратких приветствий они глянули друг другу в глаза и поняли, сколько им обоим пришлось пережить мук, сколько перестрадать за эти дни разлуки. Айпара взяла коня за повод, и они направились в аул, который только что пробуждался от сна.

Со стороны озера поднялся ветерок и погнал туман на берег. Олжай и Айпара как будто растворились в нем исчезли навсегда. Айпара сказала:

— Ты хорошо сделал, Олжай, что хоть отобрал у врагов люльку близнецов. Иначе это было бы плохим предзнаменованием.

— Я знал, Айпара, что ты почувствовала смерть Кайдоса, — сказал на это Олжай. — Но что поделаешь, кого обвинишь, кроме судьбы, которая черной тучей свалилась на голову нашего народа? Меня мучает, что в руках врага остались жена Кайдоса и двое детей.

— Что там жена, — возразила Айпара. — Ведь ты сам говорил, что какая бы преданная ни была жена, она плачет по мужу не больше недели. А двое детей — это две капли крови. Если они остались в руках врагов, значит испортилась эта кровь.

— Я тоже так думаю, Айпара.

Олжай тяжело вздохнул. Айпара вздрогнула, пристально, недобро взглянула на мужа и сказала сурово:

— Мой муж, вздохи и слезы присущи женщине, мужчины переживают молча свое горе. Ты сам об этом не раз говорил. Очень ты изменился. Не надо так страдать, все позабудется. Разве наша жизнь не похожа на этот туман? Или на дорогу, по которой человек идет. Впереди она все время открывается, а позади исчезает навсегда.

— Эх, Айпара, ты говоришь верно, но от этого не легче. Жизнь — густой туман, ничего не видно вокруг, разве что можешь разглядеть пространство величиной с очаг. Что впереди тебя, неизвестно, а то, что прошло, какая от него польза? Но ведь если этот густой туман рассеется, то обнажится несчастное будущее людей и прошлое — сплошные высохшие кости на дороге. Что тогда делать нам? И как мы предстанем перед взором наших врагов, людей из других родов? Не посмеются ли они над нами?

Айпара ничего не ответила на это, но подумала: «Разве там, где ложится аргамак, не остается его шерсть?» Ей не хотелось поддерживать мысль своего мужа.

Никогда она не выступала против его суждений, хотя и не всегда бывала с ними согласна. Она молчала, чтобы не уменьшить роль и авторитет мужа, защитника аула, полагая, что долг женщины в том, чтобы прежде всего громко говорить о достоинствах мужчины и скрывать его недостатки. Не быть болтливой, а быть смиренной и иметь всепрощающее сердце. Мнение своего мужа мать Айпара всегда старалась считать непреложной истиной и преподавала урок своим снохам, как надо уважать мужей. Ее мысли оказались верными и в случаях кровавых сражений с джунгарами. В кочевье, которое двигалось на восток, были в основном вдовы…

Появление Олжая в ауле оказалось слишком неожиданным, никто из мужчин его не встречал. Да ему и самому не хотелось показываться перед народом в таком истерзанном виде. Он снял с коня седло, люльку близнецов и отпустил его кормиться. Изголодавшийся конь бросился на землю и повалялся на ней, потом встал и отряхнулся. Пошел рысью в степь, высоко держа голову.

По причине того, что решили долго не задерживаться на берегу озера, а откочевывать дальше на восток, десятикрылую юрту Олжая не поставили. Поселились в шестикрылой юрте второй его жены — Дариги. Юрта оказалась тесноватой для всех тех, кто пришел, чтобы поздороваться с Олжаем и выразить печаль по поводу смерти Кайдоса. Люди поэтому долго не задерживались и уходили, сказав: «Пусть земля будет пухом Кайдосу, пусть остальные в доме живут долго».

Все лучшие люди рода тобыкты, все жигиты, которые были в состоянии сесть на коней, побывали у Олжая до обеда. Да и желтый кумыс тоже стал подходить к концу.

До обеда свежее мясо вперемешку с копченым трижды снималось с казана. Мясо запивали бульоном с куртом. После обеда аульные аксакалы произвели ритуал захоронения Кайдоса, положили в могилу бревно в человеческий рост.

Наконец посетители разошлись, и Айпара осталась наедине с Олжаем. За весь день мать Айпара ни разу не всплакнула. Она посадила Даригу во главе со снохами, плакали они.

С утра в юрте побывало около двухсот человек, но никто не сказал, как принято: «Пусть последствия будут благими». Айпара удивилась этому. И хотя она не придавала словам большого значения, но в душе переживала и ждала их.

Олжай вел себя как обычно, сидел хмурый, будто туча перед дождем, с пришедшими здоровался сдержанно и сухо.

Больше всего мать Айпару мучила не смерть ее сына, а то, что два внука стали пленниками. Для Айпары битвы и запах крови не в диковинку, она знала, что дважды не умирают. А вот то, что в плену у кровожадных врагов ее внуки, терзало душу.

— Нет ли какой возможности вызволить Бокенши и Борсака? — спросила она, не смея поднять на мужа глаза.

— Нет! — отрубил Олжай.

Мать Айпара задумалась: «Мой муж Олжай, я понимаю, что в твоей душе, как в черном казане, кипит и клокочет ярость и бессилие. Ты лишился целого отряда желая спасти этих двух бессловесных существ, ты потерял сына Кайдоса. Я больше не хочу испытывать твое мужество и разум, мол, найди-ка выход из этого положения, ведь ты же мужчина. Просто мы оказались в тупике.

Что осталось после лета? Один только камыш чернеет. А что осталось в нас после сражения? Достоинство и честь. Ладно, ты не мучайся и не думай больше о внуках. Главное, чтобы ты возглавил свой растерянный народ и довел его целым и невредимым до Улытау или Шынгыстау, о котором ты всегда мечтал. Ясно, что во владениях хана Шыгыса ты ханом не станешь. Но и без его поддержки, кочуя где придется, аул радости не найдет. Хотя говорят, что безгорестные и на одной воде жиреют. Может, дойдем через год, а может, через сто лет, а возможно, не дойдем, поляжем в черную землю. Ведь человеку часто случается умирать на поводу у какой-то мечты. Разве бедная моя свекровь, когда совсем состарилась, не ушла из дома и не умерла, погнавшись за какой-то птицей? О аллах, как маленький ребенок, бежала она по густой траве за этой птицей, пока не заблудилась в степи, не упала без сил и не умерла. А может быть, для свекрови, впавшей уже в детство, это была птица счастья? Откуда было ей, бедняжке, знать, что этому аулу не суждено увидеть птицу счастья даже во сне, не то что наяву. Однако пусть земля ей будет пухом, ведь она ни разу не взглянула на меня недобрыми глазами. А перед смертью сказала: «Дорогая сноха, никогда не оскорбляй моего Олжая, ведь он мужчина. Не давай пищи сплетням, не опозорь его». И она поставила два условия, высказала две истины. Если муж загадывает загадки, а жена не может их отгадать, нет в этом большой беды. Если загадки жены не может отгадать муж — это плохо и для жены, и для мужа.

Мой муж Олжай, мы всегда с тобой говорили друг другу загадки. Но бывало ли хоть раз, что не могли их разгадать? Не бывало. А в тяжелые времена я не говорю тебе двусмысленных слов, тут уж не до загадок, не до игры ума. Я не хочу принижать значение вождя многочисленного народа. Видно, уж твоя железная камча сделана не для того, чтобы поучать зловредную и строптивую жену, а для страха врагам. Только бы снохи поняли все это…