Чем ближе подбивала жизнь Ольгу к Мефодию, тем дичее поглядывала она на него и, стыдясь, робея своих чувств, виноватясь, влюбляла себя в Людмилу Узюкову. Связала для нее шаль из козьего пуха, по субботам убирала квартиры ее и Мефодия, присматривалась к их вроде семейной, однако на разных квартирах, жизни, отыскивала побольше ладу между ними, чтобы крепче стоять перед Мефодием и слабость давить с полезной безжалостностью.

Он был весел, ладен и всесилен в ее глазах. Хлеба, мяса и молока много сдали летом и осенью. Под его руководством Дом культуры достроили. Иван Сынков, вдохновленный тем, что ходил в ее женихах (еще шаг — и поженятся), вдвоем с местным композитором, парикмахером с верблюжьей ноздрей, восславил в песнях Предел-Ташлу. Своя певица, зоотехник Занина-Ташлинская, пела их на открытии Дома культуры.

Сельхозвыставку открыл Мефодий в центральной усадьбе укрупненного совхоза. Водил Тюмень по полю жеребца редкой лошажьей красоты. Конь рванулся к кобыле на глазах публики. Из области важный начальник по скотиньей части сделал лишь одно замечание: почему у Тюменя постная физиономия?

Была байга, была гулянка. Мефодий, Федор Токин, Узюкова и Ольга укатили на машинах в степь. Снежок в ночь прибелил озимые зеленя. Фары осветили поле и зайцев: стояли, дурачки, на задних лапах, не бежали от смерти. Наповал убил Мефодий трех русаков. А один подранок кричал в кустах совсем по-детски. Мефодий взял его за ноги и ударил о машину головой. Это было ужасно и сильно.

Зимним вьюжным вечером, накинув шубенку-распашонку, пошла задать сена корове. И только взяла охапку, кто-то обнял ее со спины. Вздрогнув, выпрямилась, повернулась грудью к Мефодию, закрыла лицо руками. В тот вечер было порвано все, что как-то связывало ее с Иваном.

Мефодий невпопад уговаривал ее терпеть до поры до времени. Вот окрепнет на новой должности, привыкнут к нему люди, и они сойдутся открыто. Теперь не время сходиться, теперь его жизнь вся на виду. Ольга не удивилась, что он побаивается Узюковой, она и сама опасалась Людмилы, умной и догадливой.

Дикой казалась ей мысль о замужней жизни с человеком в два с половиной раза старше ее, отчимом Ивана, мужем его матери.

Будет ли жить с ним утаенно, Ольга не знала, хотя связь с этим человеком льстила ей. Да и тайна встреч волновала ее риском и страшноватыми (для других: вот всполошатся!) последствиями разоблачения. Временами казалось ей: туго взяла в неизбежной предопределенности — другого пути не было. Через это нужно пройти, как в дом через дверь. Ванька не ошибся: особенная она! Не каждая девчонка осмелеет так безоглядошно терять свою жизнь… Но это состояние вызова и риска придавало ей особенную силу и живость лишь первое время ее утаенной жизни с Мефодием. Потом ей стало казаться ее положение скорее жалким, чем значительным и особенным. Последнее полугодие учиться стала хуже, потому что Мефодий часто отрывал ее от занятий, увозил в машине то в степь, то в далекое село в дом к какой-то старухе. Иногда после бессонной ночи возвращалась в общежитие на рассвете и, наспех приведя себя в порядок, избегая взглядов подруг, шла на лекции. И день ото дня все хуже понимала преподавателей, а они сокрушались на экзаменах, что стало с толковой студенткой.

И временами думала она: а вдруг просто оступилась, попалась, как самая глупая неосмотрительная девка. А коли попалась — не шевелись, ничего не меняй. И она не очень-то отнекивалась, если люди считали ее полусосватанной невестой Ивана…

И хотя Ольга про себя усмехалась над своим двусмысленным невестинским положением, все же оно, ограждая ее от подозрений и догадок, приносило ей покой, грустный, но необходимый. Это и помогло ей сдать экзамены. Выпуск и распределение состоялись накануне весеннего сева. Место зоотехника Ольга получила в своем совхозе.

Впервые была на совещании у директора…

Как хочешь обсуждай планы — коллегиально всем обществом, один на один с собой, а все равно главная хозяйка — земля. Вместе с нею жить и работать. Пока спит она, баюканная зимними вьюгами, можешь прикидывать разные сроки весенних работ: раньше на неделю или позже прошлогоднего?

А как сине и тепло хлестнут ветры, скорая на повеления весна картавыми взахлеб ручьями, взыгравшим громом вдохнет рабочее беспокойство во все живое на земле. Взревет бугай, подняв морду с кольцом в ноздре, дружным мыком и ревом ответит ему весь рогатый скот. Кони метнут рассыпчатое могучее ржание до чреватых дождями туч. Густой навозный пар разопрет зимняки и кошары, и двери и ворота распахнутся, вздыхая всей грудью. Табунясь, повалят в артельном нетерпении овцы, сощипывая травку до влажной земли. Ноздрями промоин задрожит Сулак, отрывая ледовые припаи с песком, позванивая хрустальным боем.

И как бы на подхвате вешнего гона Мефодий, в сапогах и ватнике, улыбаясь, благословляюще помахал рукой механизаторам, печатающим трактором рубчатые следы на земле, пастухам, на все лето покидающим со своим скотом зимние становища.

Уходя с овцами в степь, Ольга оглянулась: ловкой посадкой кинул в седло Мефодий свое притяжеленное за зиму тело. Стосковавшийся по вольной побежке карий конь играл всеми мускулами, прося поводья. Степному простору самозабвенно отдал себя Мефодий, не вытирая слез с нахлестанного ветром лица.

Теперь уж не лишним кажется Мефодию недавнее каждодневное зудение начальства о севе с такой наивной тревогой, будто сельскому человечеству предстояло резать первую борозду на древней земле. Потом с таким же удивлением и настырностью будут напоминать о страде (вовремя надо убрать, зерно беречь!). Действительно, все в жизни будто внове, как первый шаг от печи до порога.

И хоть за неделю до сева Мефодий вместе с парторгом Вадимом Аникиным, агрономом Павловым и управляющим зерновым отделением Шкаповым ездил по пашням, взламывая конями тонкий ледок в бороздах, все же сейчас вызревшая для осеменения земля волновала его по-молодому.

Заехал он в шорную к Терентию просто потому, что ему нужен был кто-нибудь из Толмачевых. И хоть Терентий не Андриян, все же Толмачев.

Старик любовался только что отремонтированным седлом. Смахнул с табуретки обрезки кожи, кивнул:

— Садись. А седельце это для Силы. Готовится к скачкам.

На крыше лютовали коты. Один был с деревянной ногой.

— А-а-а, это Баязет! — сказал Терентий. — Заявился домой, нога болтается на жилке. Не то в капкане побывал, не то собаки покалечили. Я ножом по жилке, заросло. Выстругал деревянную ногу, привязал. Вот он и стучит по крыше. Храбро дерется. К трубе спиной прижмется с левого глаза (правый потерял), лупит котов деревяшкой. Какого подкрался к нему со слепого глаза недруг, сшиб, и покатился он с крыши, в известь — шмяк. А так ничего кот, умный.

— Не нуждаешься ли в чем, Терентий Ерофеич?

— Большая нужда в красной коже. Хочется сшить выездную сбрую для тебя… помнил чтоб старика.

— Спасибо. Трудновато одному?

Терентий усмехнулся.

— Тут, Елисеич, когда труднее: в одиночестве или в многобабье. Да и один-то я редко бываю, и то во время сна. Заходят люди, даже молодые. Да и сам я за лошадьми гляжу в покосы.

И неотлаженная личная жизнь забывалась Мефодием до поры до времени. Но пришла суббота, надо было идти в баню, и он как должное принял из рук Агнии белье, а потом, вернувшись домой, ужинал и чаевничал вместе с нею. Вкусно пахло сдобами, уютно было в чистой квартире. Шепотливо кропил дождь сумеречное окно.

Трудно перебирая длинными босыми ногами по крутым земляным ступенькам, Ольга поднялась от реки к дому бабушки Алены. В тени под лопасом Сила Сауров свежевал барашка, вздернув к перекладине. На минуту Ольга залюбовалась ловкими руками парня — драл овчину чисто, будто чулок с ноги снимал. Воткнул нож в ляжку, поднял веселые глаза на Ольгу.

— Что губы-то у тебя в крови? — спросила Ольга насмешливо.

— Губы? Да кровь пил теплую.

— Ну и ну!

Алена поставила к ногам Силы таз для потрохов.