На крик, понятно, прибежали родители. Ничего не могла им объяснить. Даже плакать не могла. Просто сидела, сжавшись в комок на кровати, обхватив руками коленки и глядя в пустоту расширенными от ужаса глазами. В ужасе от того, что было. В ужасе от того, что будет. Ведь он придет за мной, он так от меня не отстанет, он придет!

— Он не придет, Лариса, — папа осторожно присел рядом со мной на кровать. — Ты не принесешь воды, Лидусь? У девочки просто кошмар.

Едва ли мама поверила, но послушно ушла за водой.

— Придет. Ты не понимаешь, он еще не наигрался. Вот с делами своими закончит, вернется в город и придет. Он же сам тебе говорил.

— Он говорил мне другое, дочка.

— Что? Но ты же сам… Зачем ты?..

— Я знаю, что такое кровавое опьянение. И я понимаю, что ты чувствовала. И Анхенаридит прекрасно это понимает.

— Ну еще бы! Сам вызвал, сам и попользовался!

— Да что-то слабовато он попользовался, Лар, уж ты прости за откровенность. Он же все что угодно мог с тобой сделать за эти дни, а он домой отвез при первой возможности. И ушел.

— Да просто занят он сильно. Мир спасает. Кроме него ж некому. Сейчас вернется и продолжит. Делать со мной все, что угодно. И никто мне не поможет: ни ты, ни мама. Даже ты его сейчас защищаешь!

Вернулась мама, протянула мне стакан воды. Как ни странно, прохладная вода успокаивала. Даже если просто держать стакан в руках.

— Все хорошо, Лариса? — мама присела с другой стороны от меня.

— Все плохо. Меня мучают кошмары, и мне никак от них не избавиться.

— Ничего. Ночь уже прошла, а при свете дня все кошмары исчезают.

— Он же не Дракос, чтоб исчезнуть при свете. Некоторые кошмары лишь при свете дня и появляются.

— Я посижу с Ларисой, Лида, ты иди. Поспи, пока есть время.

Мама ушла досыпать. Счастливая. Она никогда не была нужна ни одному вампиру. И вряд ли уже понадобиться.

— Он не уезжал из города, Ларис. Нет у него никаких дел. И он не придет. Он прекрасно понимает, что вам незачем больше встречаться.

— Ну вот с чего ты это взял?

— Он мне это сказал. Сказал, что у тебя будет очень тяжелое пробуждение. Попросил присмотреть, успокоить. Оставил свой телефон на случай экстренной необходимости. И рабочий, и домашний. Просил звонить в любое время. Но сам он не придет, тебе не стоит этого бояться. Он знает, что ты не хочешь его видеть. Да он и сам, как я понял, отнюдь не жаждет с тобой общаться. Так что просто выкинь этого вампира из головы, и постарайся жить дальше.

— Выкину. Непременно. Вот сейчас и начну.

Встала, открыла окно. Вышвырнула туда цветы вместе с вазой. Ваза глухо охнула, разбиваясь о землю. Папа промолчал. Открыла шкаф, стада выгребать оттуда одежду. Свалила в большой пакет все, что он мне купил, от халата и до свитера. Сунула туда же свою расческу, которую он испоганил, водя по своим мерзким лохмам. И вообще держал в руках. Затем оделась и лично вынесла пакет на помойку. С наслаждением высыпала содержимое в мусорный бак.

Вернулась домой, и поняла, что энергия кончилась. Забралась обратно в кровать и накрылась с головой. Спать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Будильник проигнорировала, завтракать не стала, в универ не пошла. Так и лежала до самого вечера. Я не знала, как жить дальше, я боялась жить дальше, я не хотела жить дальше. А впрочем, дражайший вампир зря беспокоился. Сводить счеты с жизнью я тоже не хотела. Просто потому, что для этого надо хоть что-то сделать. А мне не хотелось ничего.

Вернулись с работы родители, заставили меня поужинать. Голод я уже чувствовала, способность принимать человеческую пищу вернулась ко мне на третий день. Вот только прилагать силы, чтоб этот голод утолить, мне сейчас совершенно не хотелось.

Прилагать силы пришлось родителям. Сначала — чтоб заставить меня поесть, потом — чтоб заставить пойти в универ, затем оказалось, что у нас и билеты в театр на вечер куплены. Или в кино. Или на концерт. А тут вот еще выставка открылась очень модного художника. И вот в этом музее мы очень давно что-то не были. А в этом и вовсе не были. Они не оставляли меня одну. Они все время были со мной — то мама, то папа. Уж не знаю, как они там решали проблемы с работой, но работали они в эти дни явно не часто.

Я ходила. Вот куда велели — туда и ходила. В универ — так в универ, в театр — так в театр. Разницы не было. Вот только в субботу в больницу ехать отказалась наотрез. «Хирургический уход»? Нет уж, спасибо. Знавала я одного хирурга и его методы ухода за больными. А уж за персоналом родной больницы как он ухаживал — до конца дней не забыть.

Наверное, глупо, но в универе я встретить его не боялась. Его кабинет был далеко, мы в том крыле не учились. А вот в больнице… войти туда после Нового года, да еще на тот самый этаж, и ходить там взад-вперед мимо его кабинета я была просто не в состоянии. Родители настаивали. Уговаривали, упрашивали, кричали, даже волоком тащить собирались. Я не пошла. Лежала на кровати, глядя в потолок, и думала о розах.

Интересно, какие они, розы в его саду? Много ли кустов? И какой высоты? И какого цвета? А Лоу — это тот молодой друг, что бродит там с ножницами? И для Лизки он там розы срезал? Или купил в магазине? А для меня — если бы кто-то из них, хоть молодой, хоть старый, срезали розы для меня — то какого бы они были цвета?

А в воскресенье у нас появилась Регинка. Я не видела и не слышала ее со школы, и подозреваю, родители просто попросили ее зайти. Но визит ее, как ни странно, меня порадовал. Отличница и умница, она теперь училась на мехмате, была старостой группы, являлась членом кучи каких-то студенческих организаций, еще и танцевала в местной студии художественной самодеятельности, и даже ездила вместе с этой студией по каким-то там конкурсам и гастролям.

— Ну вот, а в конце апреля мы едем в Новоград, там будет общенациональный конкурс танца среди студенческих коллективов, это грандиозный праздник, народ со всей страны съезжается! — продолжала делиться своими новостями Регина. И я по горящим глазам ее видела, что она уже там, на этом конкурсе, на этом празднике. А мне почему-то подумалось, что даже если бы я поехала с ней, то никакого праздника там не обнаружила, просто безразмерную толпу гомонящих людей, бестолково знакомящихся с таким видом, будто они теперь друзья на всю жизнь, и забывающих друг о друге уже на утро.

— Здорово, — попыталась изобразить энтузиазм, которого не ощущала. — И что, есть шансы победить?

— Ну, в том же году победили. Правда, еще без меня, но вряд ли я все испорчу, как думаешь?

Нет, не думала я, что испортит. Я, правда, не видела, как она танцует. Но судя по тому, что она вообще все и всегда делала хорошо, с танцами у нее явно был порядок.

— Ну, значит вновь победите. И что потом? Коллектив-победитель Страны Людей соревнуется с лучшим танцевальным коллективом Страны Вампиров?

— Издеваешься? — ну, типа да, если честно. — Людям в этом с вампирами соревноваться бессмысленно. Знаешь, как они танцуют?!

— Не видала. Знаю, как поют. Соловьями. И все о розах, о розах, — я не могла о нем не думать. Даже не думая о нем, я все равно не могла о нем не думать. Мне не было больно, как бывало прежде, я не жаждала его видеть, я даже не тосковала. Вот только не помнить о нем — я не могла. И такая горечь в душе. Такое сожаление о том, как все могло бы быть… Если бы что? Он бы не был вампиром? Но тогда это был бы не он. Если бы наша сказка в больнице была бы правдой? Но он вампир, и все НЕ правда, и просто не может быть правдой, потому как вампиры вообще — воплощенная ложь.

— Никогда не слышала о поющих вампирах, — не поняла моего сарказма Регинка. — А вот один вампир в нашем ансамбле как-то раз танцевал.

— Как это? Выступал с концертами? — не поверила я. Как-то слабо я себе представляю такого вампира. Люди им не ровня. Они готовы нас поучать, но не водить с нами хороводы.

— Да нет, конечно. Не выступал. Просто станцевал один танец. И станцевал его так, что у всех, кто это видел, включая наших преподавателей, от восхищения просто дух захватило, они до сих пор рассказывают, какое это было совершенство, в себя прийти не могут!