Художественные особенности «Мелочей жизни» не являются, конечно, неожиданными, их можно было наблюдать и раньше, но только теперь, в связи с иным характером объекта изображения и изменившимся творческим настроением художника, все это ярко синтезировалось, приобрело значение нового качества в его реализме, новой грани в его художественном облике. Произошло расширение арены щедринского реализма в направлении многостороннего психологического изображения жизни народных масс.

Заканчивая свой творческий путь, Салтыков как художник приходит в «Мелочах жизни» в непосредственное соприкосновение со своим младшим современником — А. П. Чеховым. Первый заканчивал тем, с чего начал второй. Объяснение этого — прежде всего в тех проблемах, темах и типах, которые диктовала новая эпоха художникам слова.

Наряду с нарастанием трагического мотива, ослаблением юмора и углублением психологизма, для реализма «Мелочей жизни», а затем и «Пошехонской старины» характерно также усиление лирико-автобиографического элемента.

Сатире Щедрина, полной гнева, негодования, презрения, издевки, злой насмешки над тем, что олицетворяет собой темные силы самодержавия, всегда сопутствовали лирические отступления, в которых писатель делился своими мечтаниями, рассказывал читателю-другу о своей любви к отечеству и к народу, о своих душевных переживаниях, связанных с трудностями сатирического поприща, о своей грусти и скорби по поводу пассивности угнетенных масс и о своей глубокой вере в то, что человеческое в конце концов восторжествует, победив все неправды, коварства и насилия.

Такого рода лирические монологи автора все чаще врываются в сатирическую струю его произведений 80-х годов. Это находится в прямой связи с тем, что теперь «средний человек» и «человек, питающийся лебедой», завоевывают себе все более широкое место в качестве непосредственного объекта изображения. Соприкосновение с этим человеком дает художнику все более частые поводы: для выражения гуманистического сочувствия и для интимного разговора с читателем.

Лирические мотивы нередко перерастают в последних произведениях писателя в автобиографические эпизоды, в рассказ писателя о своей жизни. Не только по объективному смыслу написанного, но и по характеру творческих замыслов 80-е годы были для Щедрина временем итогов. Свои последние произведения Щедрин писал, будучи тяжело больным, в предвидении близкой смерти и, может быть, как казалось писателю, еще более близкого вынужденного молчания. В этих условиях он подвергает самокритическому анализу свои идейные искания, свою работу за прошедшие десятилетия, свой жизненный и литературный путь. Три произведения, написанные в последние три года жизни писателя — «Приключение с Крамольниковым» (из цикла «Сказки»), «Имярек» (из цикла «Мелочи жизни»), «Пошехонская старина», сохраняя все свое обобщающее художественное значение, не имеют во всем творчестве писателя равных себе по богатству автобиографических сведений, без

которых не может обойтись ни один исследователь жизни, мировоззрения и творчества писателя.

От всех других произведений Салтыкова его предсмертная «Пошехонская старина» (1887 —1889) отличается рядом существенных признаков. Назовем самое основное. Во-первых, произведение рассказывает о событиях, которые отдалены от времени его написания на несколько десятилетий. Такое явление было необычным в творческой практике сатирика, замыслы которого всегда были непосредственно связаны с переживаемым историческим моментом. Во-вторых, произведение написано в форме мемуарно-автобиографического повествования, чему также нет близких аналогий в предшествующем творчестве Салтыкова. И в-третьих, «Пошехонская старина» ярко выделяется в творчестве Салтыкова и вообще в русской литературе XIX века обилием подробно обрисованных типов крепостных рабов, которые в своей совокупности создают завершенное представление о быте и нравственном мире крепостной крестьянской массы. Родственные по социальной тематике «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина», однако, заметно рознятся тем, что, рисуя царство феодальной жестокости и произвола, писатель сосредоточивается в первом произведении на изображении помещиков, во втором — крепостных крестьян. Особенности «Пошехонской старины» находят свое объяснение как в общей эволюции творчества Салтыкова в последние годы, так и в своеобразной творческой истории данного произведения.

«Пошехонская старина» была задумана в самом начале 80-х годов, но осуществление замысла год за годом отодвигалось. Приступить к «Пошехонской старине» «мешали» другие литературные работы, и как только последние наталкивались на цензурные барьеры, мысль Салтыкова возвращалась к бытовой теме о «старине».

Своеобразие творческой истории «Пошехонской старины» в том и состоит, что произведение задумывалось и писалось под сложным и противоречивым воздействием ряда объективных факторов и субъективных настроений писателя. С одной стороны, Щедрин «давно задумал» написать о «старине» и имел готовый материал, и была в нем своя «поэзия» детства, и материал этот в цензурном отношении был удобен. Все это склоняло к работе над «Пошехонской стариной». С другой стороны, Щедрин не хотел идти по линии наименьшего сопротивления и изменять своей природе писателя-трибуна, не хотел удаляться в «старину» от непосредственной социально-политической борьбы и давать повод хотя бы к частичному ликованию врага («Вот, скажут, заставили-таки мы его». — XIX, 349).

Это борение различных чувств вокруг темы о «старине», ярко характеризующее воинствующую натуру писателя-трибуна, продолжалось долго, давно задуманное отстранялось другими литературными работами, которые непосредственно отвечали задачам переживаемого исторического момента.

Прошло пять лет (1883—1887) с того момента, когда тема о «старине» возникла у писателя, до наступления той поры, когда Щедрин взялся за ее окончательное осуществление. Это произошло лишь тогда, когда выступать в роли политического сатирика и писать в прежней манере было уже невозможно не только потому, что зверски свирепствовала цензура, накладывая запрет на все, что относилось к сущности политического режима, но и потому, что современный материал оказывался теперь менее доступным писателю. Неоднократно он жаловался, что мало где бывает, мало видит и поэтому приходится «извлекать образы из себя», из готовых запасов памяти. Этим «готовым» и были впечатления далекого деревенского детства писателя. Так, под совокупным действием указанных условий политический сатирик уступил место бытописателю-мемуаристу.

Сложные обстоятельства заставили воинствующего сатирика сменить боевую позицию — перейти к бытовому сюжету, относящемуся к минувшей поре жизни. И хотя в идейном отношении Щедрин остался на прежней высоте своей бичующей критики, последняя, конечно, не имела достаточного простора в рамках теперешнего жанра. Как боец, привыкший на всякие движения противника отвечать быстрыми ударами и вынужденный теперь предпринять замедленное обходное движение, он переживал чувство

— частичного поражения. Передовая общественность тогда и потом дала последнему салтыковскому творению даже более высокую оценку, чем такому яркому выражению гения политического сатирика, как «Современная идиллия», но мы в данном случае говорим не о сравнительной оценке произведений Салтыкова-Щедрина, а об оценке их в авторском

, сознании. Непримиримый дух политического борца, беспощадного обличителя всех видов насилия, порожденного деспотическим режимом, ярко проявлялся и в той форме бытового повествования, к которой писатель прибегал как бы подневольно.

Автор «Пошехонской старины», создавая памятник минувшей эпохе, вместе с тем бил по живым врагам, по реакционной политике самодержавия, по разнузданной идеологической пропаганде крепостников, которые, по выражению Ленина, «ожили на час». Он показывал народу всю мерзость тех порядков, которые пытались реабилитировать и реставрировать реакционеры 80-х годов. В годы зверской реакции, когда для Щедрина стала легально невозможной лобовая атака на врагов освобождения народа, он, оставаясь верным своей роли идейного борца, предпринял, создав «Пошехонскую старину», последний тактический ход: зашел с глубокого исторического тыла, карая буржуазно-помещичий строй не только за его глумление над народом в настоящем, но и напоминая о преступлениях прошлого, раскрывая глубокую связь прошлого с настоящим.