– Звучит непривлекательно, – я усмехнулся.

– Многие вещи кажутся отталкивающими, когда смотришь на них изнутри. Возьми любую женщину, пусть даже самую красивую. Она выглядит божественно красивой. Но сунься в её кишки – сколько там залежей, с которыми не справляется её организм, сколько там продуктов брожения, микробов, кровяных шариков и антител в крови, сколько всякого разного… Но тебя интересует женщина не как мешок с этим дерьмом, а женщина как объект красоты и наслаждений. Не так ли?

– Так.

– Всюду есть своя скрытая сторона. Если мы не видим её, это вовсе не означает, что её не существует вообще. Так что тебе следует согласиться с этим или отказаться от работы сразу. Готовым нужно быть с самого начала. Быть готовым ко всему. Ты есть часть огромного механизма, исполнитель воли этого механизма, и ты не имеешь права задумываться над правильностью порученного тебе дела. Разведчик – человек в каком-то смысле страшный, подлый.

– Подлый?

– Он пользуется людьми, которые не готовы к тому, что их будут незаметно вербовать и перетягивать из лагеря одного чудовища в лагерь другого. Фактически он пользуется их беззащитностью, их слабостью.

– А где же романтика? – я подался вперёд всем телом, желая удержать ускользавший от меня привлекательный образ секретной службы.

– А где она в других профессиях? Романтика, Юра, это полуправда, обман, тщательно подобранная краска для конкретного плаката. Романтизировать можно и бандитскую жизнь. Был такой Робин Гуд – порядочная сволочь, обыкновенный разбойник, а сколько вокруг него наверчено лирики… Романтика – крючок, на который удобно ловить. Разведчик должен быть прагматиком… Что же касается людей, которых приходится использовать, сманивая тем или иным способом на свою сторону, то здесь можно сказать только одно – всех нас кто-то использует. Кто думает, что можно прожить в сторонке от социальных омутов, сильно заблуждается. Зачастую такие люди до конца дней живут в уверенности, что они никому и ничему не служили, но в действительности не раз были орудиями в чужих руках. Мало ли приходится выполнять поручений, ничего не значащих на взгляд рядового обывателя, которые в действительности очень важны в шпионской игре. Я уж не говорю о политиках, которыми спецслужбы крутят на все лады, направляя их работу в нужное русло… Всё это – часть твоей будущей работы.

– Сейчас мне начинает казаться, что я наивен, как младенец, – признался я и стиснул кулаки, с досадой почувствовав, что они были совершенно холодны из-за моей нервозности.

– Я же говорил, что двадцать два года – эпоха мальчишества. Редко кто в таком возрасте бывает по-настоящему циничен, редко кто умеет мыслить достаточно широко. Людям вообще свойственно пользоваться устоявшимися понятиями, складывать из них, как по шаблону, умозаключения, которые являют собой такие же шаблонные кирпичи. Что касается разведчика, то он обязан мыслить тонко. Разведчик всегда ведёт игру, сложную игру, хитрую игру, а потому – подлую. Хитрость – правая рука подлости. А если тебе нужны положительные стороны дела, то тут тебе есть где проявить и отвагу, и долготерпение, и твёрдость характера. Работа очень кропотливая и напряжённая. Всё время приходится ходить по лезвию бритвы. Впрочем, в большинстве случаев со стороны это всё выглядит невзрачно и буднично.

– По лезвию бритвы…

– По стенам приходится карабкаться редко, чаще – просто втираться в доверие и через это добывать информацию. Но это и есть лезвие бритвы. Ты всегда работаешь на территории чужого государства, это требует постоянного напряжения нервов. Некоторые не выдерживают… Знаешь, разведчиков иногда сравнивают с актёрами, мол, они постоянно играют какие-то роли, никогда не бывают собой. Может, в этом и есть доля правды, но актёр время от времени уходит со сцены, где он может отдышаться, обдумать сыгранную роль, выслушать замечания режиссёра, сыграть роль ещё раз, исправив ошибки. У разведчика такой возможности нет, его ошибка чревата провалом целой агентурной сети, ставит под удар не одну жизнь.

Я откинулся в кресле.

Меня устраивало всё, что я только что услышал. И это же пугало чрезвычайно. Казалось, что моё согласие на такую работу превратит меня в патологическую сволочь с обольстительной улыбкой на лице. Но я понимал, что эта улыбка должна была служить не моей личной корысти, а моей стране. Одним словом, сомнения жгли меня, не принимая никакой явно выраженной формы; они нависали надо мной тяжёлыми невидимыми медузами, от которых тянулись пупырчатые шланги с присосками, предназначенные для того, чтобы высасывать из меня мою сущность и вдувать в меня что-то чужеродное. Не знаю, чего во мне было больше в те минуты – желания или протеста. Возможно, готовность отказаться была значительно сильнее и в других обстоятельствах я не согласился бы на предложение, но дело в том, что после смерти отца я никак не мог по-настоящему оправиться и жаждал каких-то серьёзных перемен. Появление Бориса Леонидовича сулило перемены значительные.

***

Как ни странно, учёба в академии пришлась мне по вкусу, и я погрузился в неё целиком. Возможно, причина заключалась в том, что лекции и практические занятия сумели быстро оторвать меня от моих тяжёлых раздумий, связанных со смертью отца. Я стал постепенно нащупывать ориентир в жизни, появилась цель. Временами я вдруг начинал чувствовать себя персонажем какого-то детективного фильма, испытывал вес собственной таинственной значимости, хотя никакого такого веса у меня в действительности не было. Думаю, что такие ощущения преследовали не только меня. Иногда на остановке служебного автобуса я наблюдал за поведением моих сокурсников. Они держались уверенно, поглядывали вокруг чуть свысока, курили вальяжно, сунув одну руку в карман. Они ощущали себя особенными людьми. Я полностью разделял их чувства. Мы принадлежали к особой касте, и всем своим обликом и манерой держаться мы пытались подчеркнуть друг перед другом наше отличие от остального мира.

Эта особенность – осознавать себя частью скрытой от посторонних глаз секретной организации – была для меня в те дни, пожалуй, самой важной стороной дела. После смерти отца я чувствовал себя потерянным, разбитым, беспомощным. Сила покидала меня с каждым днём, и я не знал, как мне удержаться на плаву. Хорошо ещё, что появилась Таня. Но моё соединение с мощнейшей из спецслужб вернуло меня к жизни по-настоящему, заставило меня почувствовать энергию невидимых потоков, наполниться ими, возродиться внутренне. Жизнью управляет некая невидимая Сила, а спецслужбы – сила этой Силы. Мысль не моя, это сказал кто-то из братьев Стругацких.

Я сделался частью Силы.

На выходные нас отпускали домой. Помню, как я ехал однажды в метро (после очередного недельного пребывания за высоким забором, колючей проволокой, под чужим именем) и вдруг взглянул на окружавших меня людей новыми глазами. Кто они, зачем они, спрашивал я, и как странно, как удивительно, что они ничуть не догадывались о том, кто был я. И в те минуты я готов был в каждом из них увидеть моего собрата по службе. Все мы были чужие друг другу, но каждый из нас мог быть воином той самой невидимой армии, о которой в повседневной жизни никто не задумывается, но которая проникает всюду, присутствует возле каждого из нас, неторопливо, но уверенно делая своё дело во благо своей страны.

Приезжая домой, я с огромным удовольствием бросал себя в объятия моей Татьяны. Она жила в моей квартире почти всё время. По крайней мере, когда я звонил из академии по вечерам, она была у меня дома. Когда я приезжал, она откладывала все свои дела и посвящала выходные дни мне. Мы не приглашали никого из наших друзей, наслаждаясь уединением. Нам было хорошо. До настоящей моей работы, пронизанной натяжением нервов, было ещё далеко. И всё же Таня видела, что напряжение во мне никогда не угасало.

– Почему ты отмалчиваешься? – спрашивала она. – Едва мы заканчиваем заниматься любовью, ты проваливаешься в свои мысли. Ты просто исчезаешь. Тебя нет рядом со мной. О чём ты всё время думаешь?