Летом истомным, жарким повстречалась на пыльной дороге женщина. Шла с полными ведрами ягод, легкая, притягательная, в узком сатиновом платье. И столько женского, неизведанного увиделось в ней, так были пленительны лицо и стать, что остановился не задумываясь. Предложил подвезти и понял, что пропал. Свернули в лесок, подальше от глаз и до заката парили в небесах, без устали предаваясь безумной страсти. Елена, так звали незнакомку, была существом будто из другого мира, совсем не похожая на простых деревенских баб. В сравнении с ней любимая супруга казалась ограниченной и неказистой, какой-то бесцветной, невыразительной.

У него словно открылись глаза, чувства обострились до предела. Ждал, желал встречи, как пылкий юнец сходил с ума, не мысля себя без ее горячих пламенных объятий. Считал минуты, мгновения, сгорал от страсти и вожделения. С бурным наслаждением предаваясь плотской любви, она поднимала его на такую недосягаемую высоту, уносила в такие неведомые дали, что не хотелось возвращаться, видеть увядающее блеклое лицо жены, терпеть ее скучные пресные ласки, скрывая кипящее в сердце влечение к другой женщине. Готов был бросить все, идти за ней до края света, только бы всегда быть рядом. Истинно говорят: седина в бороду, бес в ребро. Да только вдруг остывать начала Елена. Погас огонек, ушла жажда сладострастия. С каждой встречей она становилась холодней, равнодушнее. Он ничего не понимал, всеми силами старался воскресить былое пламя. Ее заявление, что им пора расстаться, что его старания ни к чему не приведут, и они никогда не будут вместе, сильно расстроило и озадачило его. Он не понимал случившейся перемены, не хотел верить словам, взывал к ее чувствам, молил о прощении неизвестно за что. Валялся в ногах, целовал колени, с тоской сознавая, что теряет последнюю надежду, и после такой сумасшедшей колдовской страсти в душе останется лишь голое выжженное поле.

А тут еще и супруга узнала об их отношениях. В приступе невиданной ревности запалила ей сарай. Огонь перекинулся на жилое помещение, и весь дом с постройками сгорел дотла. Их связь открылась, ему объявили строгий выговор, осудили скорым товарищеским судом. С большим трудом удалось замять дело в отношении поджога. Елена отказалась писать заявление и уехала из села. Он долго, мучительно переживал случившееся. Было жалко жену, но жить с ней по-прежнему он не мог, испытывая ненависть к себе и никак не находя душевного равновесия. Пришло ощущение отчуждения, понимания, что ты лишний в этой жизни. После развода уволился, собрал чемодан и, никому ничего не сказав, уехал в Москву, сам не понимая зачем. Хотелось повидаться с боевыми друзьями и, уже на пятом десятке, начать жить сначала. Трогательные встречи, слезы у Вечного огня, память о погибших товарищах встряхнули его, вселили в сердце свежие ощущения. Зашли в храм поставить свечи, заказать молебен. И там вдруг, как вспышка молнии, появилась эта мысль. Долго беседовал с батюшкой, выпытывая подробности учебы в семинарии и получения священного сана. Этот путь казался единственно верным и правильным.

Паисий нахмурил седые брови, налил еще чашку крепкого чая. Выглянул в окно, в который раз подивившись расстилающейся благодати. Утро свежими дуновениями проникало в открытое окно, делало мир чарующе-прекрасным, уносило прочь тревоги и вечерние заботы. Он слушал птиц, вдыхал растворенный в воздухе благоухающий нектар, подставляя лицо солнечным лучам. Жизнь во всем великолепии простиралась перед ним. Сколько раз вот так встречал он рассвет! Сочтены дни его жизни, чувствовал старик леденящий могильный холод. Да и то правда, зажился на свете. Все было у него, – и подвиг ратный и любовь чистая, глубокая. Пока не встретил ту, которая одарила неземным плотским блаженством, разбила сердце и зажгла безумную страсть. А потом забрала с собой все, что было, оставив пустоту и разочарование. Будто готовила к другой жизни, прямой и благостной, единственно верной для его измученной души. Принял Господа, воссиял падающей звездой, как стебель поникший потянулся к небу. Все стало другим, жизнь мира бушевала где-то рядом, не затягивая в свою орбиту, не вызывая желаний. Только церковное служение, упоенное молитвенное состояние, духовная помощь людям, слова утешения и поддержки составляли его внутренние устремления.

Настоятель Свято-Богоявленского храма закончил утреннюю трапезу. Прошел в ризницу, где хранились облачения и священные сосуды. Неторопливо выбрал зеленую праздничную ризу к утренней службе в честь Рождества Иоанна Крестителя. Раздался осторожный стук в дверь:

– Разрешите, отче? – инок ждал позволения, не решаясь войти в алтарь.

– Проходи, Варфоломей. Уже вернулся?

– Нет, батюшка! Не добрался я до станции…

– Что так? – Паисий вопросительно глядел на смущенного отрока.

– Тут такое! Не знаю с чего начать…

– Начни с начала, – усмехнулся старик. – Что у тебя за тягота?

Инок сбивчиво поведал, как сегодня утром встретил лежащую в беспамятстве Светлану, как принес в свою келью, и что она ему рассказала о своих злоключениях. Как не приняла святую воду и как билась в припадке. Паисий, не перебивая, выслушал встревоженного монаха.

– Я не знаю что делать, батюшка! Как и чем помочь? – Варфоломей со слезами на глазах вглядывался в посуровевшее лицо своего духовника. – Ведь она в погибель мчится! И невинную жизнь ребенка у нее забрать хотят! Не было другого выхода, сами видите…

– Ну, пойдем, взглянем на твою красавицу, – он снял с вешалки тяжелую ризу. – Помоги облачиться…

Надев поверх серебряную епитрахиль и сияющую алмазным крестом митру, протоиерей вместе с иноком направился в келью. Приоткрыв дверь, Паисий увидел спящую молодую женщину с измученным бледным лицом. Грязная окровавленная исподница выглядывала из-под наброшенного покрывала. Она вдруг открыла глаза, растерянно подскочила на кровати.

– Не пугайся, чадо, – батюшка во всем блеске праздничного облачения шагнул к ней. – Как зовут тебя?

– Светлана, – она с удивлением взирала на них. – Простите меня!

– Бог простит… – Паисий пока не знал, как поступить. – Что у тебя стряслось? Все так, как рассказал Варфоломей?

Она подавленно кивнула. Смотрела на священника с мольбой в глазах. Понимала – больше помощи ждать неоткуда.

– А что с Василием? Жив ли?

– Я не знаю. Видела только, как зверь отшвырнул его.

– Это Власьевна тебе крест дала? – голос Паисия дрогнул. Сколько раз этот крестик был перед глазами на груди его жаркой Елены! Такое не забудешь и на смертном одре.

– Да, это ее крест…

– А ты крещена ли?

– Крещена, батюшка! Здесь, в этом храме двадцать лет назад. Вы меня и крестили!

– Вот как! – удивился протоиерей. – Так ты местная?

– Нет. Я бабушки Полины внучка. Сюда в детстве приезжала.

– Знаю ее. Добрая прихожанка. С тобой только что делать? Ума не приложу, – он глубоко задумался. – Ладно, Варфоломей, накорми ее, да чаю побольше. И ни на шаг не отходи! После службы загляну к вам.

Праздничный молебен пролетел быстро. Хор из прихожан протяжно и тонко выводил величавые псалмы. Роль дьякона исполнял старик Арсений – бессменный церковный староста, прислуживающий в алтаре при освящении святых даров и помогающий вести литургию.

Светлана вкусно и плотно позавтракала. С большой кружкой горячего чая сидела на жестком деревянном ложе, слушая рассказ Михаила о его прошлой жизни. Когда он начал говорить о гибели жены и ребенка, непроизвольно перебила его:

– Как, разве не бандиты из мести убили твою семью?

– Что? – он удивленно смотрел на нее. – Откуда эти слухи, Света?

– Мне Лариса сказала. Так все в деревне считают.

– Ну и ну! – улыбнулся криво. – Ничего подобного! В подвале находился бойлер для горячей воды. Ночью был перепад напряжения, короткое замыкание. Загорелась проводка, а вместе с ней деревянная обшивка. Катя с Сережей даже ничего не почувствовали, угорели во сне. Огонь до их комнаты не добрался, пожарные успели погасить. Ворвались в дом, а они уже не дышат, – он отвернулся, смахнул набежавшую слезу. – Сыну полгода было…