На другой день я пошёл ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя её Крека. Аттила имел от неё трёх, детей, из которых старший был владетелем акациров и других пародов, занимающих Припонтийскую Скифию. Внутри ограды было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединённых, с резною работою; другие из тёсаных и выровненных брёвен, вставленных в брусья, образующие круги; начинаясь с пола, они поднимались до некоторой высоты. Здесь жила супруга Аттилы; я впущен был стоявшими у дверей варварами и застал Креку, лежащую на мягкой постели. Пол был устлан шерстяными коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу, против неё, испещряли разными красками полотняные покрывала, носимые варварами поверх одежды, для красы. Подошед к Креке, я приветствовал её, подал ей подарки и вышел. Я пошёл к другим палатам, где имел пребывание Аттила; я ожидал, когда выйдет Онигисий, который уже находился внутри дворца. Я стоял среди множества людей; никто мне не мешал, потому что я был известен стражам Аттилы и окружающим его варварам. Я увидел, что идёт толпа; на том месте произошёл шум и тревога, в ожидании выхода Аттилы Он выступил из дому, шёл важно, озираясь в разные стороны. Когда, вышел вместе с Онигисием, он остановился перед домом, многие просители, имевшие между собою тяжбы, подходили к нему и слушали его решения. Он возвратился потом в свой дом, где принимал приехавших к нему варварских посланников.

Между тем, как я ожидал Онигисия, Ромул, Промут и Роман, приехавшие из Италии в звании посланников по делу о золотых фиалах, вместе с Рустицием, бывшим при Констанции и с Константиолом, жителем Пеонии, состоящей под властию Аттилы, начали говорить со мною и спрашивали меня, отпущены ли мы Аттилою или должны ещё оставаться здесь. Я отвечал, что для того и остаюсь в ограде, чтоб узнать это от Онигисия. И я с своей стороны спросил их, дал ли Аттила какой-нибудь снисходительный ответ по предмету их посольства. Они отвечали, что Аттила никак не переменяет своих мыслей и что объявляет войну, если не будут к нему присланы чаши или Сильван. Мы дивились безрассудной гордости варвара, и Ромул, человек, бывший при многих посольствах и приобретший великую опытность в делах, говорил, что великое счастие Аттилы, и происходящее от этого счастия могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифией, говорил Ромул, или над другими странами, не произвёл столько великих дел, как Аттила, и в такое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на океане, и не только всех скифов, но и римлян заставляет он платить себе дань. Не довольствуясь настоящим владением, он жаждет большого, хочет распространить свою державу и идти на персов. Когда кто-то из присутствующих спросил, по какой дороге Аттила может пройти в Персию, Ромул сказал, что Мидия не очень далека от Скифии; что гуннам небезызвестна ведущая к ней дорога и что они давно в неё вторглись, в то время, когда у них свирепствовал голод, а римляне, быв в войне с другими, не могли их остановить; что в Мидийскую область дошли Васих и Курсих, те самые, которые впоследствии приехали в Рим для заключения союза, мужи царского скифского рода и начальники многочисленного войска. По рассказам их, они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, которое Ромул полагал за Меотиду, и по прошествии пятнадцати дней, перешед какие-то горы, вступили в Мидию. Между тем, как они пробегали ту землю и производили грабежи, напало на них многочисленное войско персов, которые множеством стрел (как тучею) покрыли небо над скифами. Устрашённые опасностью, скифы отступили и перешли опять горы, унося с собою не много добычи, ибо большая часть её была у них отбита мидами. Боясь преследования неприятельского, скифы обратились к другой дороге, ехали ... дней по той, где пламя поднимается из скалы подводной, и воротились в свою страну. Таким образом узнали они, что скифская земля недалеко отстоит от мидийской. «Итак, — продолжал Ромул, — если Аттила захочет идти войною на Мидию, то это не будет для него трудно; ему не долог путь, покорить и мидов и парфов и заставить их платить себе дань. Военная сила у него такая, что ни один народ не устоит против неё». Когда мы молили Бога, чтоб Аттила пошёл против персов и обратил на них оружие, то Константиол заметил: «Я боюсь, что Аттила, по лёгком покорении Персии, не воротится оттуда приятелем римлян, а владыкою их. Ныне он получает от них золото по званию (которое от них имеет), но если он покорит и мидов, и парфов, и персов, то он не будет более терпеть, чтоб римляне уклонялись от его власти. Считая их своими рабами, он будет им давать самые тяжкие и нестерпимые повеления». Упомянутое Константиолом звание есть достоинство римского полководца, за которое Аттила согласился получать от царя положенное полководцам жалованье. Константиол продолжал: «Покорив мидов, парфов и персов, Аттила свергнет с себя имя и достоинство, которым римляне думали почтить его, и при нудит их, вместо полководца, называть себя царём; ибо он сказал уже, во гневе своём, что полководцы царя его рабы, а его полководцы равны царствующим над римлянами, что настоящее его могущество распространится в скором времени ещё более и что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у скифских царей почитается священным. Сей меч уважается ими как посвящённый Богу войны, и в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыт быком».

Между тем как каждый из нас хотел что-нибудь сказать о настоящих обстоятельствах, Онигисий вышел от Аттилы. Мы пошли к нему и желали узнать что-нибудь о предмете нашего ходатайства. Онигисий, поговорив наперёд с некоторыми варварами, велел мне спросить у Максимина: кто из консульских мужей отправлен будет римлянами к Аттиле в качестве посланника? Я пошёл в шатёр, передал Максимину то, что мне было сказано, и вместе с ним рассуждал об ответе, который надлежало дать на вопрос Онигисия. Я возвратился к нему с объявлением, что римляне желают, чтоб он сам приехал к царю для переговоров о недоумениях; но что если желание их не исполнится, то царь назначит к Аттиле посланником, кого сам захочет. Онигисий велел мне тотчас призвать к нему Максимина. Тот пришёл. Онигисий повёл его к Аттиле. Немного спустя Максимин вышел из дому Аттилы и говорил мне, что варвар требует, чтоб посланником к нему назначен был либо Ном, либо Анатолий, либо Сенатор; что кроме их, он никого другого не примет. На сделанное Максимином замечание, что не надлежало назначать в посольство этих мужей и чрез то делать их царю подозрительными, Аттила сказал, что, если римляне не сделают того, что он хочет, то несогласия будут решены оружием. Когда мы возвратились в свой шатёр, пришёл к нам отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество, которое будет около девяти часов дня. В назначенное время пришли мы и посланники западных римлян и стали на пороге комнаты, против Аттилы. Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам, на которые надлежало нам сесть и обедать.

Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади него было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пёстрыми занавесами, для красы, подобными тем, какие в употреблении у римлян и эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих, скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидело двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю. Когда все расселись по порядку, виночерпий подошёл к Аттиле и поднёс ему чащу с вином. Аттила взял её и приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал; ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвратит виночерпцу чашу, выпив вино или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпцу, который должен был входить в очередь по выходе виночерпца Аттилы. По оказании такой же почти второму гостю и следующим за ним гостям Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпцы вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трёх, четырёх или более гостей, так, чтоб каждый мог брать из наложенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. Первый вошёл служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним, прислуживающие другим гостям, ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всём прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нём была также простая и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нём меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как водится у других скифов.