На мой голос выходит Рейч. Узнав о случившемся, он кивком приказывает мне следовать за ним. Шульце подозрительно смотрит нам вслед и возвращается в кабинет начальника госпиталя.

— Неосторожно себя ведете, герр доктор, — холодно бросает Рейч.

Солдаты возле кровати умирающего расступаются. На лицах нескрываемый страх. Близость смерти всех пугает. Здесь большинство тяжелораненых: бинты на груди, на головах, на животе. Но я смотрю на них без жалости, без сострадания. Только вчера мне рассказали в городе об очередной расправе полевой жандармерии над комсомольским подпольем одного из близлежащих сел. Смельчаков, почти мальчишек, вытащили из погреба, где у них была явочная встреча, всех отвели в яр, опутали проволокой, облили бензином и сожгли. Мать одного из них бросилась в огонь, и ее пристрелили. На колокольне раздался погребальный звон колокола. Фашист поднял парабеллум, прицелился, чтобы выстрелить в звонаря, но, передумав, сказал с изуверской ухмылкой: «Пусть звонит! Пусть по всем селам знают, как мы караем красных бандитов…» Расправы проводились везде. Жестокость нечеловеческая. Расстреливали, закапывали живыми, истязали… Я помнил немцев по Берлину, помнил не только тех парней, что горланили песни на квартире у моей хозяйки. Чистота на улицах, порядок во всем, подчеркнутая корректность в обращении, строгое соблюдение правил… Как все это могло перерасти в фашизм? Неужели человек способен так легко сбросить с себя личину цивилизованного обывателя и превратиться в хищного зверя?.. Они нее люди! Вот столпились возле постели умирающего, бледные лица окаменели, в глазах стеклянная пустота… Тот, на кровати, уже агонизирует. Еще минута… «Подлец! — думаю я, не испытывая ни малейшей жалости. — Сам пришел за своей смертью… Это тебе расплата за тех, сожженных… Не так еще будете агонизировать!..»

Рейч приглашает меня к себе в кабинет, запирает дверь, устало садится на стул и закрывает глаза. Потом медленно расстегивает халат, стягивает его и, не вставая со стула, швыряет в угол. Усталый, издерганный человек. Говорит негромко, как бы рассуждая сам с собой.

У них горе. Вся Германия в глубоком трауре. Но война далеко не закончена. Фюрер еще покажет миру, на что способен рейх. И, в первую очередь, — англосаксонским плутократам. Американцы планируют захват Италии? Им мало героических ударов Роммеля в Африке? В Италию они не прорвутся. Италия — это бастион «новой Европы», это начало разгрома англосаксонской коалиции. Но даже если американцы полезут в Италию, то и тогда фюрер найдет способ, как их наказать… Слова Рейча льются бесцветно и вяло, он словно выцеживает их без какой-либо интонации, в глазах пустота и безразличие. Как только наступит лето, лучшие танковые дивизии рейха сумеют выпрямить фронт в степных районах Украины. Но самое главное: фюрер решил жестоко и решительно проучить партизан. «Послезавтра, — Рейч понижает голос, — в Малютинский гебитскомиссариат с большим танковым отрядом прибывает бригаденфюрер фон Дитрих. Он будет ехать по Житомирскому шоссе. Житомир — Коростышев. Послезавтра. Фон Дитрих умеет наводить порядок… Вы поняли меня, Богуш?..»

Разговор окончен. Я прошу разрешения оставить кабинет. Спускаюсь в свою комнату, под лестницу, закрываю дверь. Стоп!.. Меня вдруг осеняет: Рейч предупредил! Я получил от него информацию. Факты. Конкретные факты. И все это должно быть передано дальше.

На следующий день, после нескольких нелегких операций, Рейч разрешил мне ненадолго отлучиться в город. Предупредил, чтобы я не пропустил комендантский час.

Вечереет. Небо тусклое, усталое, словно излилось слезами по человеческим страданиям. По грязному булыжному шоссе тянутся обозы с пушками, полевыми кухнями, бредут замызганные солдаты. Нет, не тот уже у них вид. Не шагают с закатанными рукавами, с пилотками, засунутыми за пояс. Если бы они знали, что шагают навстречу своей гибели, в лагеря военнопленных, в госпитальные палаты! Автоматизм послушания. Позже, через много лет, читая мемуары немецких генералов, я узнал их настроение в то время. Большинство почувствовало неизбежность поражения. После Сталинграда это стало им ясно. И удивительно, что никто не сопротивлялся. Отвратительный маньяк, кликуша, демагог, возомнивший себя вождем «тысячелетней империи», раздавил волю целой нации. Германия шла в пропасть. Упрямо, отчаянно, неизбежно. Генералы вели в пропасть свои армии, фюрер — все немецкое государство. В пропасть, в пропасть… Твердо, ровно, неотвратимо.

Я уже был предупрежден: «Осторожно! Появились новые жандармские посты, проверяют всех, даже лиц в немецкой форме». Но тем не менее иду к Адольфу Карловичу. Я должен сообщить ему о генерале Дитрихе.

У нас с ним установились своеобразные отношения, полуоткрытые, полуусловные. Меня вроде бы признали за своего. Вроде бы… С Адольфом Карловичем я виделся несколько раз на бирже, разговор получился на ходу, в суматохе. Старик, выйдя из врачебного кабинета, сухо пожал мне руку. Кругом подозрительные типы, маячили полицейские шинели, во дворе в крытые брезентом грузовики загоняли прямо с осмотра парней и девушек для отправки на станцию, в эшелоны. Адольф Карлович будто невзначай обронил, что его друзья заинтересовались мной. Мои сведения полезны. Благодарят. Нельзя ли достать бланки пропусков?.. Отвечаю, что постараюсь. Что еще?.. Медикаменты, бинты?.. Будут… Старик, признательно кивнув сухонькой головой, назначает следующую встречу на толкучке, на старой барахолке. Через день я приношу туда перевязочные средства и сообщаю о возможном прибытии в город крупной эсэсовской части. Для офицеров готовят отдельные палаты, все моют, швабрят, подкрашивают.

Сегодняшний мой приход к Адольфу Карловичу совершенно непредвиденный, в нарушение всех правил и уговоров. Но другого пути нет. Биржу внезапно закрыли, на барахолке старый доктор бывает редко. А вести такие горячие, что нельзя упустить ни одного часа. Пока Адольф Карлович встретится со своими друзьями, пока те передадут дальше, сколько пройдет времени!..

Поднимаюсь по скрипучим ступенькам на знакомое крыльцо. Боковым взглядом вижу за отблеском стекла какие-то силуэты. Неужели засада?.. На этот случай у меня давно придумана версия: зашел попить воды к знакомому еще с довоенных времен врачу, он — фольксдойче, благонадежный, лояльный по отношению к рейху… Решительно открываю дверь, и в сенях… сталкиваюсь с хозяином.

— Что случилось? — на его лице испуг.

— Важные известия, — отвечаю шепотом. — Срочные.

Сделав рукой жест: «Подождите», Адольф Карлович исчезает за дверью в комнату. Минуту-две тихо, наконец он выходит, спрашивает с видимым облегчением:

— Ну, что там у вас?

— Нужно срочно предупредить подпольщиков…

— У меня нет с ними связи… Они сами находят меня.

Ясно, Адольф Карлович продолжает свою игру. Это на случай провала. Тогда все замкнется на этом доме. Что ж, законы конспирации суровы, я понимаю. Адольф Карлович смотрит на меня внимательно, но у меня такое ощущение, что он глядит сквозь меня, прислушиваясь к звукам с улицы. При этом он нервно покусывает нижнюю губу.

Я коротко рассказываю о Дитрихе, выкладываю все, что узнал от доктора Рейча. Адольф Карлович, покосившись на дверь в комнату, берет меня за локоть.

— За вами не следят? Вы случайно не привели за собой хвоста?

— Вроде бы нет.

— То-то и оно!.. Вроде бы… Должна быть абсолютная уверенность. Вы обязаны фиксировать каждый посторонний объект, каждое случайное лицо… Ну, хорошо, возвращайтесь к себе. Я постараюсь найти контакты с товарищами.

Эти его слова я воспринимаю как дружественный жест, как проявление симпатии и доверия.

— А в случае экстренных известий как мне быть?

— Что же, всегда рад вас видеть, Антон Иванович, — он слегка пожимает мне руку и по его теплому взгляду я понимаю, что мне окончательно поверили.

Дорога назад оказывается длиннее, чем я предполагал. Приближается комендантский час, и я прикидываю, как побыстрее, напрямик добраться до госпиталя. И при этом избежать лишних встреч с патрулями. Сворачиваю в узенькую улочку. Тороплюсь, почти бегу. И тут слышу такие же торопливые шаги за спиной. На повороте ненароком оборачиваюсь, и мне кажется, что я узнаю это крысиное лицо. Неужели Шульце?.. Ноги сразу становятся ватными. Как быть?.. Броситься в темень, в поле, скрыться в лесу?.. Но для моих друзей это будет тяжелым ударом. Провал в самом начале работы. Могут вообще принять за провокатора… Шульце теперь почти бежит за мной… Нет, он не догонит меня, я вспомнил, что у него было ранение в ногу. «Жаль, что тебя не убили, мерзавца!..» Я должен, обязан его опередить!..