— Не знаю, кого вы имеете в виду.
— Вы знакомы с шурином Люка, неким Готенбахом?
— Нет. Я ведь не был закадычным другом Олафа! Я всего лишь раза два приходил к нему с магнитофоном.
— А директора Шиффеля вы знаете?
— Этого, с пятого завода? Когда я у них работал, он ещё не был директором, но я его знаю.
— На прошлой неделе вы не встречали его здесь или где-нибудь ещё?
— Он не попадался мне на глаза уже много месяцев.
— Где вы были в четверг и в пятницу на прошлой неделе?
— Минуточку. — Парень вытащил из заднего кармана записную книжку. — В четверг был в Берлине.
— С Люком?
— С Люком? — переспросил он. — Вот смех! С ним, — он хлопнул ладонью по капоту грузовика.
— Олаф Люк тоже собирался в Берлин. Он к вам не обращался?
— Я бы его не повёз. В свободное время — пожалуйста, а на работе.,
— Где вы переночевали в Берлине?
— В отеле «Беролина» мне был заказан номер, но я не остался. Ребятам нужен был материал в пятницу утром, поэтому я вернулся той же ночью. В пятницу проспал до одиннадцати, а после обеда у меня была поездка в Пирну.
— А вечером что вы делали?
— Пошёл в «Шарфе Эккё» выпить кружку пива, а в начале одиннадцатого завалился спать.
— С какого часа вы были в пивном баре?
— Ну, человек! Вам что, нужно моё алиби? Я пришёл туда в восемь.
— А где были между шестью и восемью вечера?
— Ну вот, извольте радоваться! В родном доме, конечно, но мать была на* работе. Приехал их американский коллега. Так что нет алиби.
Симош молчал.
— В газете написано, что убийство произошло на садовом участке Люка, а я понятия не имею, где он, этот участок. На вашем месте я постучался бы в дверь его подружки. Я был у них дважды, и оба раза они лаялись. В последний раз он даже влепил ей пощёчину.
— Ну и что? — сказала фройлайн Заниц. — Если он когда и дал мне по шее, значит, я заслужила. Так мы привыкли разрешать наши разногласия.
— Какие же у вас были разногласия? — поинтересовался Симош.
Мануэла отвернулась.
— Теперь это уже не имеет никакого значения.
— А для нас имеет. Так какие же?
— Ничего серьёзного. — Она вытерла ладонью глаза. — Всерьёз мы никогда с ним не ругались. Случалось, я не так чисто убирала в доме, как он привык у Яны. А когда он обзывал меня неряхой, я приходила в бешенство. Вот и получала порой оплеуху.
— Люк спал и с вами, и со своей женой. Вы никогда его не ревновали?
— Конечно, ревновала, но не показывала виду. Меня он любил, а Яну жалел. Она здорово держала его на привязи.
— Во всяком случае она была его женой, — поставил Симош её на место, — а вы, пользуясь своей молодостью, жестоко вторглись в их семью.
— Значит, с возрастом жестокость преображается, — парировала Мануэла. — Она не имела права соблазнять Олафа своим богатством и ставить его в зависимость от себя!
— Когда ваш друг вернулся из Берлина, вы опять поссорились? Почему? Он был в хорошем настроении и сразу поехал на дачу посмотреть, всё ли там в порядке.
— А вы?
— А я осталась здесь. Это была жуткая ночь. Ожидание, неизвестность — нет ничего хуже.
— Вы могли поехать вслед за ним.
Она недоверчиво посмотрела на старшего лейтенанта.
— Зачем? Я никогда его не контролировала, не говоря уж о том, чтобы шпионить за ним. Когда он не вернулся, я сначала разозлилась, а потом стала беспокоиться.
— Может быть, вы его не контролировали, когда знали, что речь идёт о другой женщине, но в ту ночь речь шла о деньгах, об очень больших деньгах.
— Ну, вы опять начинаете свою сказку о том, будто Олаф напал на почтового служащего и взял деньги, — сказала она раздражительно, — Ради бога, рассказывайте хоть целый день, я всё равно в это не поверю.
— Я говорю о большей сумме, чем та, что получена в результате ограбления почты. Я имею в виду шестьдесят тысяч. Он привёз их из Берлина, и в тот вечер, когда его убили, вероятно, имел их при себе.
— Шестьдесят тысяч?! — Она так возмутилась, словно Симош рассказал ей неприличный анекдот. — Откуда же он мог взять столько денег?
Вместо ответа старший лейтенант сам задал вопрос:
— Что Люку нужно было в Берлине?
Мануэла устало поднялась и Направилась к двери.
— Сварю-ка я кофе.
— Останьтесь здесь! — Тон Симоша не допускал никаких возражений. — Не нужен мне ваш кофе, мне нужен правдивый ответ на мой вопрос.
— Каждый раз, когда кто-нибудь из вас со. мной разговаривает, я слышу вопрос: «Что Олафу, нужно было в Берлине?» — и каждый раз отвечаю: я этого не знаю. И это правда,
— Правда заключается в том, — объяснил Симош, — что Олаф Люк ездил в Берлине с одного почтамта на другой и снимал со счёта деньги. Всего он снял шестьдесят тысяч марок,
— С какого счёта? — она не скрывала иронии.
— Со своего собственного, на котором числилось всего пятьдесят марок.
— Это самая невероятная история, которую мне когда-либо доводилось слышать! — Мануэла недоверчиво посмотрела на Симоша. — Если с помощью этой глупой выдумки вы хотите выудить мои тайны, то знайте — у меня нет тайн. — Она подошла к шкафу, — Теперь мне нужно выпить. Хотите?
Симош покачал головой. Она залпом выпила свою рюмку и продолжала:
— Он сказал, что в Берлине у него есть виды на стоящее дельце.
— Подумайте ещё. Может быть, вы поняли, какое дельце он имел в виду?
Она крутила в руке пустую рюмку и думала. Наконец, поставив рюмку на стол и посмотрев Симошу прямо в глаза, спросила:
— Шестьдесят тысяч? Вы точно знаете?
Старший лейтенант кивнул.
— Я не получила от него даже обещанных пяти тысяч.
— Которые он собирался заработать в Берлине?
— Да. Перед отъездом он сказал мне: «Я хочу сделать одолжение одному человеку, при этом мне перепадёт пять тысяч».
— Дальше!
— А дальше ничего. Я рассмеялась ему в лицо и ответила: «Только не надорвись». Он тоже засмеялся.
— Но у него было шестьдесят тысяч, когда он вернулся из Берлина, — продолжал Симош. — Вы могли об этом знать и поехать вслед за ним на дачу.
Фройлайн Заниц снова схватила бутылку коньяка, но поставила её обратно.
— Вы хоть понимаете, что я любила Олафа? Не так, как Яна, но любила. Без упрёков, без жалости к себе самой, без задних мыслей о наживе, если мы когда-нибудь расстанемся. Если бы я знала, что он хочет ограбить почту, я отговорила бы его от этого, И если бы я знала, что одолжение, которое он собирался кому-то оказать, — дело тёмное, я тоже отговорила бы его. У меня не было причины убивать его ни из-за другой женщины, ни из-за шестидесяти тысяч марок. Мне хотелось ещё хоть сколько-нибудь пожить с ним! — Она уронила голову на согнутые руки и заплакала. — Проклятые деньги!.. Проклятая жизнь!..
16
Способ скрыться, по всей вероятности, был заранее продуман. К участку убийца добрался по реке, но не с противоположного берега, а вдоль этого. Прячась за ивами, свисавшими над водой, он мог незаметно подобраться к садовому участку Люка, привязать лодку к сходням и выйти на берег. Заметил ли его Люк или нет?
Оставив убитого на клумбе с осенним безвременником, преступник снова сел в лодку и проплыл вдоль берега метров пятьсот. Там он вылез из лодки и потопил её. Сотрудники полиции подняли лодку. Осталось уточнить, от этого ли места преступник добежал до улицы Незабудок и сел там в «трабант», который видели несколько местных жителей. Если эта версия правильна, то убийцами не могут быть Кройцман, Готенбах и фрау Зайффарт. Кройцман пришёл на участок с улицы, иначе он не увидел бы Готенбаха. Фрау Зайффарт скрылась через участок Рандольфа. Маловероятно, что она потом вернулась, прошла к сходням и поплыла вверх по реке. В числе подозреваемых остаются сожительница Люка, Андреас Билеке и Юстус Шиффель.
Старший лейтенант в третий раз поехал к директору Шиффелю. Нужно было либо исключить его из числа подозреваемых, либо найти веское доказательство его причастности к преступлению и сосредоточить расследование на нём.