Каждый вечер, прежде чем отойти ко сну после многотрудного дня, оглянет Михолап тоскливо спальный покой, тяжело вздохнёт. Вспомнит старую, с низким потолком, потемневшую от времени, неухоженную избу, что разорили бодричи-варяги, вспомнит жену-старуху. И изба неказистой была, и старуха частенько бурчала, недовольная, а дышалось вольготней. Нет избы, нет старухи. В ту весну, когда обложил он Олега под Ладогой, померла старуха. На чужих руках, и дочери рядом не оказалось. Молвили люди: легко убралась, не мучилась. А и то — немало выстрадала в последние годы, пока он по лесам да селищам мотался, землю на варягов поднимал.

В новых хоромах дочь Домослава всем заправляет. Внук Олекса по горницам колобком катается. Ладный парнишка растёт, бойкий, не по возрасту смышлёный. Отрада Михолаповой старости. Хоть и знает внук, что дед — преславный воевода, а, разыгравшись, командует им. Дед подчиняется и, если допустит оплошку какую, без оправданий выслушивает упрёки внука:

— Ну что ж ты, дед? А ещё воевода!

Воевода. Второй человек в граде после посаженного старейшины. Почёту, уважения — никогда раньше такого не знавал. Люди каждое слово со вниманием ловят и исполнять не ленятся. На земле словенской мир и покой учинились. Варяги и прочие с Олегом на юг убежали, о них и вестей нету. Сгинули. Насовсем ли? Краем уха прослышал Михолап, что Олег среди полян сел, а прежде чем сесть, какое-то непотребство в их земле учинил.

Чтобы вызнать дело досконально, отправил по весне воевода в земли полян проведчика. Не вернулся ещё тот, не приспело время. До полян путь неблизкий...

Наверное, и вовсе не отправлял бы проведчика, кабы не внук. Заиграется с ним Михолап и нежданно-негаданно на память другой малец падёт — князь Игорь, сын Милославы. Хитростью выманил в последний день пребывания своего на словенской земле воевода Олег сына Рюрика в свою дружину. И мать не заподозрила неладного, а он, Михолап, спохватился слишком поздно. Дружину в погоню слать — старейшины вздыбились. Пересылками требовательными, угрозливыми с Олегом обмениваться — впусте время тратить: не для того ушкуйник князя с собой увёз, чтобы назад с почётом возвернуть.

Без кровинки в лице металась по граду Милослава. Простоволосая, постаревшая, в сбившейся одежде. Неистовым огнём горели её глаза, с губ срывались торопливые проклятия.

И вот теперь, глядя на внука Олексу, корил Михолап себя: по его вине где-то сгинул с воеводой Олегом князь Игорь. И пропажу княгини Милославы тож брал на свою совесть: не выполнил обещанного, не помог. Милослава же, пометавшись по граду три дня и не найдя заступников, никому боле слова не молвила. Позже прознали: велела челядинам снарядить лёгкую ладью и отправилась по тому водному пути, что издревле в греки ведёт. С тех пор о ней ни слуху ни духу. Мыслимое ли дело одной, без доброй дружины, отправляться в путь, который через столько земель пролегает. По берегам рек зверья дикого несчитанно, а хуже всякого зверья лихие люди: зверь-то от человека бежит, лихие люди — на него. Сама сгинула и душу Михолапа увела за собой. Лишился покоя старый воевода. Во сне Гостомысл к нему приходил и укоризненно седой головой покачивал: «Что ж ты, гридень, за любовь и ласку мою к тебе содеял?»

Сидит воевода в хоромах своих, ворошит душу прошлым, поглядывает через слюдяное оконце на Волхов. Бьёт волна в берег, ярится, пенится. Тучи небо заволокли, то дождиком брызнут, то сиверком дохнут. Осень подступает, не успеешь оглянуться, дождик снегом обернётся...

А проведчика всё нет и нет. Коли не успеет по живой воде возвернуться, значит, ждать его будущим летом. Кто ж из разумных рискнёт в зимнюю стужу в одиночестве по рекам да волокам судьбу пытать?

Вернулся Костина-дружинник, когда в воздухе белые мухи закружились, а воевода Михолап уже и надежду потерял до будущего лета увидеть его. По облику истый торговый гость: кафтан наглухо застегнут, тёмного цвета порты в поршни заправлены, подстрижена и аккуратно расчёсана борода, взгляд не гордый, но и не услужливый, собой невысок, но крепок, от ветров и морозов лицо задубело. Михолап поперву и не признал его — привык видеть в воинском доспехе.

   — Ты, Костина?! — удивился проведчику. — Садись, поведай, что повидал-проведал... Эй, кто там? Медовухи! — крикнул в приотворенную дверь.

   — Повидал много чего, — неторопливо начал проведчик. — Сперва о главном скажу. Пока что князя Олега нам опасаться нечего. Занят он собиранием полян....

   — Собиранием?

   — Не удивляйся, воевода. Смутил меня князь Олег. Не довелось с ним баять, но многие о нём по-доброму судят, хотя и разное говорят. Не только свою дружину в чести держит, но и полян не примучивает, князем себя разумным кажет...

   — А Игорь, Игорь где?

   — При князе живёт, — улыбнулся Костина. — Видел я его и говорил даже с ним маленько. Твёрдый вьюнош растёт...

   — То добро, — облегчённо вздохнул Михолап. — А княгини Милославы не встречал ли?

   — Весь Киев обошёл, воевода, многих пытал. Никто не видел и не слышал о княгине...

Помолчали. Отвечая своим сокровенным мыслям, Михолап негромко, с грустью сказал:

   — Наверное, и вправду так пожелали боги...

Не поняв воеводы, Костина всё же согласился:

   — Без воли богов такое свершиться не могло. Поляне признали Олега князем без великого шума и брани, отворили ему грады свои. И в дружину идут, служат ему...

   — Как же могло случиться такое? — в недоумении поднял бровь Михолап. — У нас лютовал, а там...

Костина огладил бороду, развёл руками, голос потерял уверенность.

   — Многажды думал я о том, воевода. Не знаю, прав, нет ли, но мнится: то, что случилось у нас, для Олега великим уроком обернулось. Понял он: одной своей дружиной никого не подчинить. На то согласие самой земли надобно. Вот и начал искать дружбы полян. Поляне же согласились — им князь сильный надобен, соседи у них немирные. К тому же и Аскольд души полян к варягам повернул...

   — Ушёл от Рюрика ярл, в некоторых землях пытался сесть, но люди тамошние встречали его боем. Поляне же приняли у себя — им тогда степняки походом грозили. Варяги тех степняков помогли прогнать. Так меж полянами и ярлом варяжским любовь пошла. Тут и Олег поспел. С князем Полянским Диром да ярлом Аскольдом не по чести поступил, хитростью их извёл и сам в место княжеское сел...

   — Попомни, Костина, плохо кончит воевода Олег, — задумчиво откликнулся на рассказ проведчика Михолап. — И опять же, не его мне жалко, а князя нашего Игоря. Чему обвыкнет, видя с малых лет кровь и междоусобицу?

   — Игорь после Олега князем полян станет, а он ведь и наш князь, словенский...

   — Одному князю в двух землях быть неможно...

   — Но две земли под одним князем могут быть, — возразил Костина.

   — Меж словенами и полянами земли кривичей, полочан, родимичей, северян, вятичей, древлян, — начал загибать пальцы Михолап. — Это ж получается, чтобы Игорю князем быть словенским и Полянским, надобно и эти земли подчинить, так, что ли?

   — К тому идёт, воевода. Мы с тобой, может, и не доживём до этого, но Игорь-то молодой...

   — Это уже не земля будет, ежели все племена под одним князем собрать, — не слушая проведчика, отдался своим мыслям Михолап. — Это уже что-то другое будет. О таком и Гостомысл не мечтал...

   — Внуки шагают дальше дедов...

СЛОВАРЬ

Алтабас — персидская парча.

Берсерк — свирепый воин, который в битве приходил в исступление, выл, как дикий зверь, кусал свой щит и, согласно поверью, был неуязвим.

Бонды — в скандинавских странах в средние века свободные люди, имевшие своё хозяйство, свободные крестьяне. В более раннее время полностью зависели от рода.

Бортничество (от борть — дупло дерева) — бортевое пчеловодство. Первоначально добывание мёда из естественных дупел, затем разведение пчёл в выдолбленных дуплах.