— Как мыслишь, посаженный, — с прямого, как удар молота, вопроса начал разговор Родомысл, — Новеграду дальше жить? Под князем продолжать станем али как?

   — Ежели ты только за тем и пришёл, то проваливай. Без тебя со старейшинами разберёмся, — в сердцах ответил Пушко и тяжело поднялся — грузен был.

   — Не гневайся, посаженный, — попросил Радомысл, продолжая сидеть. — Не впусте пытаю. Чай, ведомо тебе, земля гнев копит на князя Рюрика и его дружину. И в граде их не привечают. Потому и пытаю: как дальше нам быть?

   — Значит, опять противу князя затеваете встать, так, что ли? — присунулся Пушко к Радомыслу. — Сразу отмолвлю: я в таком деле не участник и вам не советую. Град до сих пор не оправился, а вы его опять в сечу ввергнуть надумали...

   — Поспешаешь, посаженный. Никто о сече не говорит. А противу Рюрика... Нетто сам ты согласен под ним всю жизнь маяться? Молчишь? Ладно. Я скажу. Не смирились словене, а остальное сам понимай. Говоришь, град не оправился? Верно. Сколь лет прошло, а мы все пришибленными ходим. Ни рукодельцев добрых, ни гостей торговых. Мыслю, под Рюриком и не оправиться нашему Новеграду и... при Гостомысле варягов вышибли...

   — Так то при Гостомысле, — откликнулся Пушко. — Гостомысл вёл...

   — Словене теми же остались, а повести кому — найдётся.

   — Смотри, Радомысл, коли в граде Князевы дружинники пропадать учнут, как в посельях и селищах...

   — Не грози, посаженный, — прервал его кузнец, — не пристойно. Не за тем к тебе шёл...

   — Так чего ты хочешь от меня? — с раздражением спросил Пушко.

   — Не я — земля словенская требует, чтобы ты знак дал кривским и веси, дабы они дани Рюрику больше не присылали.

Посаженный озадаченно промолчал.

   — Разумею. Я весть пошлю, значит, весь Новеград заедино. Вы кашу заварите, а мне головой отвечать. Нет уж, сами надумали, сами и дело делайте.

Радомысл поднялся. Продолжать разговор не было смысла. Может, зря пошёл к посаженному? Может, надо было Михолапу идти?

Пушко окликнул его уже у двери.

   — Погодь, Радомысл. Слышал, от Рюрика его воевода Аскольд уходит?

   — Куда? — повернулся кузнец.

   — Не ведаю, и... я тебе ничего не говорил.

   — Благодарствую, посаженный, за весть. Помни и ты: я тебе тоже ничего не говорил.

   — Добро, — согласился Пушко. — Пусть будет по-твоему. Учти, у князя дружины ещё много остаётся...

   — Учтём, — согласно наклонил голову Радомысл.

Поведение посаженного казалось ему странным: наотрез отказался помочь и тут же сообщил весть об уходе княжеского воеводы. «А что он теряет? — подумав, усмехнулся кузнец. — Завтра о том все градские знать будут».

Михолапа весть об уходе Аскольда обрадовала. Даже отказ посаженного обратиться к кривским и веси не очень опечалил.

   — Допекли мы их, Радомысл, допекли, — довольный, говорил он. — Погодь, и других допекём. Они у нас ещё не так побегут. А со старейшинами кривскими и весьскими сами договоримся. Без посаженного, чтоб ему пусто было...

Вошёл в берега Волхов. Покатил ленивые воды Ильмень. Засновали по реке и озеру малые и большие ладьи. Поспешили купцы, истомившись зимней сидячей жизнью, до заветных мест, куда в другую пору не попадёшь. Прибавилось им хлопот. Раньше только свою землю знали, торг вели с рукодельцами, заглядывали к смердам в селища. К концу красной летней поры возвращались в Новеград с насадами, груженными рухлядью, хлебом, мёдом. Тут уж их поджидали торговые гости, больше чужеземцы — из своих мало кто осмеливался пускаться в дальние странствия...

Давно поубавилось иноземных гостей в Новеграде. Худую славу купил себе князь Рюрик, и град щедро наградил ею. Приходится купцам торить новые для себя пути. К франгам, в италийскую землицу (говорят и такая есть — тёплая, благодатная) новеградцы пока не ходили. Зато ближних соседей — булгар, буртасов, хазар[32], Византию — вызнали. О землях своего языка — дреговичей, полян, волынян[33] — и говорить нечего, с ними ещё деды и прадеды мену вели...

Вслед за полой водой сплыла вниз, к югу, без великого шуму дружина Аскольда. Как собралась, неспешно снарядив ладьи, так и тронулась в путь ранним утром, не привлекая лишнего внимания. Князь провожать не вышел. На пристани Снеульв за хозяина был, шутки шутил, сам же им и смеялся. Молодой воевода Олег туча тучей стоял, ни сам не попрощался с отплывающими, ни ему никто бодрого слова не сказал. Не дождавшись команды трогаться в путь, молодой помощник князя ушёл с пристани. Переясвет посмотрел ему вслед, глухо сказал стоявшему рядом Аскольду:

   — Запомни: больше других тебе надо опасаться этого человека.

Аскольд улыбнулся печально и отрешённо — только что простился с женой, с трудом оторвал от шеи ручонки дочери, потому смысл сказанного не дошёл до него.

В лето восемьсот семьдесят девятое от Рождества Христова и шесть тысяч триста восемьдесят седьмое от сотворения мира князь Рюрик отошёл в лучший мир. Умирал как жил: тяжело. К предкам отправили его по старому бодричскому обычаю: выбрали добрую ладью, положили в неё князя в воинском облачении, в руки вложили копьё и меч. Огонь с довольным урчанием накинулся на сухое дерево.

Весьские старики долго советовались со своими богами и только ополдень пригласили Михолапа на беседу. Сидели чинные, строгие, на поклон дружинника ответили с достоинством, молча. Старший годами и властью, глядя на Михолапа слезящимися глазами из-под седых бровей, негромко, но внятно передал волю весьского племени:

   — По велению богов наших и с согласия всех людей языка нашего решили мы дани пришельцам отныне не давать. В том поклялись и слово сдержим. Тебя же, гость наш, просим об одном: коли навалятся на нас вновь пришельцы, словене помогли бы нам одолеть их. Обезлюдели наши селища, много молодых увёл силой Рюрик. Не выстоять нам одним. Окажут словене помощь — и будет мир меж нами и любовь, как в стародавние годы.

Михолап твёрдо обещал помощь и поддержку. И не шевельнулась душа сомнением, уверился: со смертью Рюрика поднимутся словене. Сколь терпеть можно на своей шее чужую тяжёлую длань.

Неблизкий путь от Белоозера до Новеграда томился Михолап нетерпением. Мнилось: градские и без него уже выгнали дружину Рюрикову, а его странствие к веси — пустое, дело, напрасная трата времени.

У истока быстрой Свири отпустил провожатых, далее плыл один, налегая на вёсла. Лишь в Нево-озере, недалече от устья Волхова, встретил ладью. Люди из Ладоги отмолвили, что у них всё по-старому, а в Новеграде, слышали, какая-то замятия была, но и там вроде теперь поуспокоились. Князем кто? А бают, Игорь-мальчонка, а над ним Олег — свойственник Рюриков.

Ёкнуло сердце — нетто новеградцы не воспользовались случаем? Что за замятия приключилась и почему ладожане о ней смутно ведают? Опять неудача? Сколь лет он по селищам шастал, смердов готовил, малую силу княжой дружины изничтожал, а как до большого дела дошло, так смерды по лесам попрятались? Не может того быть. Скорее всего, новеградцы снова одни, без земли, поднялись...

Из опаски мимо Ладоги ночью проплыл. Коли в твердыне всё благополучно, знать, княжеская дружина на месте и в гости к Щуке ходить не след. Хоть он и старый друг-побратим, но с бодричами-варягами давно в дружбе живёт. Что у него на уме — опосля вызнать можно, нынче же главное —Новеград.

Полдня прятался Михолап, дожидаясь сумерек, чтобы незамеченным пробраться в град. Пока выгребал от Ладоги, не одну ладью встретил, перемолвился с людьми и, почитай, в подробностях вызнал обо всём, что творилось в граде после смерти Рюрика. Поперву клял в душе нерешительность Радомысла, потом поутих, сомненье взяло. Может, зря на Радомысла понадеялся, может, самому надо было чаще в граде бывать, людей бередить? А он все эти годы по селищам да в лесах... Град и земля едиными должны быть. Для единого дела и голова единая нужна. Стал ли он такой головой? Нет, не стал...