Василий Алексеевич дал оглядеться гостям, усадил Рюмину на стул, взял из рук Николая Николаевича папку и положил на подлокотник кресла. Сам он сел на маленькую скамеечку напротив, ласково посмотрел на девочку, дружелюбно на ее отца и спросил:

– Кто из вас будет показывать?

Надя молча отошла в сторону, Николай Николаевич вопросительно повернулся к Рюминой.

– Сам, Коля, сам, – сказала она.

– Мы привезли разные работы, – начал отец Нади, – и Геракла, она делала его в восемь лет, и Жанну д'Арк. Лидия Львовна Устинова, педагог Дворца пионеров, считает, что все это бесперспективно.

– Наталья Алексеевна ввела меня в курс вашей проблемы, – перебил художник.

Николай Николаевич развязал тесемки папки и выпрямился.

– Я готов, готов, давайте, – нетерпеливо попросил Брагин.

Отец Нади, уловив в его голосе недовольные нотки, принялся быстро перекладывать листы. Ему показалось, что присутствие гостей утомило хозяина мастерской, а ему хотелось показать как можно больше рисунков Нади.

– Стойте, стойте, – улыбнулся старик. – Вы что, показываете или считаете?

– Я боюсь занять много времени.

– Не бойтесь, – проворчал Брагин. – Начните сначала.

Старый художник обладал редким даром – он умел смотреть.

– Эту папку оставьте у меня на несколько дней, – попросил он. – Я потом хочу ее один изучить.

– Конечно, конечно, пожалуйста, – сказал Рощин. – Василий Алексеевич, что нужно сделать, чтобы нам не поссориться с педагогом Дворца пионеров?

– А ничего не нужно. Радоваться нужно.

Он положил руку Наде на плечо, и они пошли вдвоем по мастерской, оставив Николая Николаевича с его вопросами одного.

– Нравится тебе здесь, Козленок?

– Да, очень нравится.

– Я тебе скажу по секрету: мне и самому нравится. Люблю свою мастерскую. Мой внук не разрешает отдавать никуда этого зверя, – показал он на статую гималайского медведя. – Приходит и гладит, как живого. И мне жалко его отдавать.

– А мне можно погладить?

– Конечно, Козленок.

Надя погладила медведя, зашла с другой стороны, заглянула за спину зверя, туда, где на шкафу стояла большая китайская ваза с перьями.

– Букет страусовых перьев у меня потихоньку растаскивают мои внуки и внучки. А я делаю вид, что не замечаю. Какое тебе подарить? – Он потянулся к вазе. – Это или это?

– Не надо никакого, пожалуйста.

– Почему? – удивился художник.

– У меня к страусам особое отношение. Они очень глупые.

– Откуда ты взяла?

– У них глаза вдвое тяжелее мозга.

– Вот никогда бы не подумал.

– Да. Когда Международный совет по охране птиц предложил всем странам выбрать птицу для герба, то Австралия отказалась от страуса. Дания жаворонка выбрала, Англия – малиновку, Австралия должна была выбрать страуса, эта же птица нигде больше не водится, а они отказались, на удивление всем. Какабуру какую-то выбрали.

– Есть такая птица в Австралии, птица-хохотушка. Хохочет и хохочет с утра до вечера. Веселый у них герб получается, ничего не скажешь.

Девочка и старик рассмеялись. Они прошли еще дальше к стеклянному шкафчику с небольшими скульптурками. Художник открыл дверцу маленьким ключом, поставил на ладонь фигурку слона.

– Здесь все подарки, – объяснил он. – И это тоже подарок моего ученика. Из Индии привез. Ужасно дорогая вещь.

– Из Индии – это еще ничего, – сказала Надя.

– Почему? Что ты имеешь в виду?

– Жалко их, – вздохнула девочка.

– Кого?

– Слонов. Из них теперь консервы делают. Не в Индии, а в других странах.

– Ты что-то путаешь, Козленок. Нигде из слонов консервы не делают.

– Делают, честное слово. В Африке… Там есть какой-то знаменитый заповедник, забыла, как называется…

– Серенгетия?

– Да, кажется… И еще какое-то название около заповедника.

– Танзания?

– Танзания, – обрадовалась девочка. – Там построили консервный завод на четыре тысячи животных. В основном зебры, антилопы-гну, слоны.

– И зебры? – возмутился старик.

– Да, – кивнула Надя. – А из слонов еще корзины для бумаг делают. Отрубят ногу, поставят на пол – и получается корзина. Они их туристам продают… Для экзотики…

– Негодяи, до чего докатились. За слоновой костью охотились, теперь корзины для бумаг. Да откуда ты все это знаешь, Козленок?

– Из «Пионерской правды».

– Там об этом пишут?

– Там вообще про животных много пишут. И про лохнесское чудовище, и про крокодилов. Их тоже на сумочки переводят. Но крокодилов не так жалко, как слонов.

– Все-таки жалко, – сказал старик.

– Немножко жалко, конечно, – согласилась Надя.

– Интересная у вас газета. Придется подписаться и мне на «Пионерскую правду».

Девочка улыбнулась. Папа, Наталья Алексеевна и Алеша в другом конце мастерской разглядывали статую обезьяны. Все трое ощущали некоторую неловкость оттого, что художник про них забыл. Они не слышали, о чем разговаривала девочка с Василием Алексеевичем. Надя что-то спросила, остановившись перед портретом козла, и академик пространно и заинтересованно принялся ей рассказывать о своей работе, совсем не так скупо, как за час до этого Рюминой, Алеше и Николаю Николаевичу. Каждый из троих невольно подумал, что для Василия Алексеевича существует сейчас только Надя Рощина. Впрочем, сама себя она маленькой не считала и, почувствовав расположение старого художника и его уважительное отношение, стояла рядом с ним, как равная с равным.

– Пойдем, я подарю тебе не перо, а то, что написано пером, – сказал Брагин и пояснил: – Мои записки и размышления об искусстве.

Он подвел ее к стеллажу с книгами, снял с полки зеленоватый томик, на обложке которого была нарисована пума.

– «Изображение животного», – прочитала Надя вслух.

– Василий Алексеевич, но все-таки что нам делать? – опять спросил отец Нади. – Учительница во Дворце пионеров считает ненормальным то, что девочка не работает цветом.

– А как же, конечно, я с ней согласен, – сказал старик.

– Согласны?

– Да. А что вас удивляет? В Японии дети в обыкновенной школе различают сто шестьдесят единиц цвета. Им показывают любой оттенок, и они тут же называют номер. Как таблица умножения.

– Но как же быть? – сник отец Нади.

– Вы, наверное, слышали или читали, дорогой Николай Николаевич, как добывают в тайге корень женьшень. Когда охотнику посчастливится обнаружить маленький росток, он строит около корня шалаш и живет в нем до тех пор, пока корень созреет, охраняет его. Мне думается, Надя такой же драгоценный росток. Я ставлю свой шалаш около нее.

– Спасибо…

– За это не благодарят, – перебил Брагин нетерпеливым жестом. – Это мой долг художника.

Николай Николаевич хотел положить книгу в папку с рисунками, но Надя прижала ее к себе и не отдала. Ей приятно было держать в руках подарок. Она даже варежку на правую руку не надела. Так и шла по двору, незаметно для всех поглаживая обложку. Огибая мраморные глыбы, прикрытые сверху дырявыми рогожами, она задержалась на мгновение, чтобы потрогать шершавую грань камня. Потрогала и вспомнила о руках художника. И хотя видела, что он обыкновенный человек, опять подумала о нем как о великане. Ведь это для него привезли мраморы и граниты, из которых он будет вырубать новых медведей, обезьян и слонов.

После второй встречи Василий Алексеевич подарил Наде еще одну книгу, где были его рисунки и где рассказывалось, как он жил и работал.

«Милой Надюше на память от ее старого поклонника», – написал он на титульном листе.

После третьей встречи на рисунке «Телячья нежность», который ему очень нравился, оставил в уголке совет:

«Надя, побольше современных тем».

После четвертой встречи на рисунке «Бегущие олени» появился еще один автограф знаменитого художника:

«Милая Надя! Все очень хорошо, но всегда старайся еще лучше. Дедушка Брагин».

Василий Алексеевич Брагин встречался с Надей редко, не больше двух-трех раз в год: во время зимних и летних каникул. Но знал он о девочке все. Николай Николаевич привозил ему на просмотр новые рисунки, рассказывал об успехах в школе и во Дворце пионеров.