В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, а вся стая в неудержимом порыве уже неслась с еще большим шумом по склонам, освещенным отблеском вулкана.

– А! Вот они! – раздался голос Паганеля.

– Кто это «они»? – спросил Гленарван.

– Да мои очки. Чуть было не потерял их в этой сумятице.

– А вы не ранены?

– Нет! Помят немножко. Не знаю только кем.

– Вот кем, – отозвался майор, таща за собой застреленное им животное.

Все поспешили вернуться в хижину и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.

Это было красивое животное, похожее на небольшого верб люда, только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.

Как только Паганель увидел его, он воскликнул:

– Это гуанако!

– Что это значит? – спросил Гленарван.

– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.

– И вкусное?

– Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!.. Но кто же освежует тушу?

– Я, – сказал Вильсон.

– Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, – добавил Паганель.

– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? – спросил Роберт.

– Конечно, мой мальчик, раз я француз – ведь каждый француз в душе кулинар.

Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам аппетитное жареное «филе гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на еду. Но, едва проглотив первый кусок, все, к великому изумлению географа, скривились и стали отплевываться.

– Отвратительно! – говорил один.

– Совершенно несъедобно! – добавлял другой.

Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно не съедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали под шучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добро душно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…

– Понял! – воскликнул он. – Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.

– Быть может, это мясо слишком долго лежало? – спокойно спросил Мак-Наббс.

– Нет, язвительный майор, оно слишком долго бежало. Как я мог упустить это из виду!

– Что вы хотите сказать, господин Паганель? – спросил Том Остин.

– Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились, и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.

– Вы в этом уверены? – спросил Гленарван.

– Совершенно уверен.

– Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и погнать из мест, где они должны бы теперь спокойно спать?

– На это, дорогой Гленарван, я не могу вам ответить. Право же, не стоит искать объяснений, а давайте лучше уснем. Я, например, просто смертельно хочу спать. Ну как, будем спать, майор?

– Будем спать, Паганель!

Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский храп на все лады, причем громче всех выделялся в этом стройном оркестре бас ученого – географа.

Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся куда-то. Их не могли преследовать хищные звери – на такой высоте хищников почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.

Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Анд. Там по – настоящему начнутся поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Эти картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искр, взлетавших над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены хижины. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.

Ему почудились вдруг отдаленные, глухие, угрожающие раскаты, похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану захотелось убедиться в этом, и он вышел из хижины.

Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного облачка ни вверху, ни внизу. Кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем грохот не умолкал. Ка залось, он приближался, раскатываясь по горам. Гленарван вернулся в хижину, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Не совсем уверенный в том, что действительно надвигается какая-то опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам впал в тяжелую дремоту, которая длилась несколько часов.

Вдруг ужасающий грохот поднял его на ноги. Это был оглушительный шум, как будто по гулкой мостовой проезжали повозки с артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из-под его ног; хижина заколебалась, и в стенах ее появились трещины.

– Тревога! – крикнул он.

Едва проснувшись, путешественники были сбиты с ног и, повалившись друг на друга, покатились вниз по крутому склону. В лучах рассвета их глазам открылась страшная картина. Очертания гор менялись на глазах: вершины обламывались, скалы, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие-то люки. Про исходило то, что часто случалось в Андах[49]: целый горный кряж в несколько миль шириной перемещался, катясь к равнине.

– Землетрясение! – крикнул Паганель.

Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий, обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет город Копьяпо был дважды уничтожен, а Сантьяго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканов – клапанов молодых гор – недостаточно для беспрепятственного выхода подземных газов. Отсюда непрекращающиеся сотрясения, на местном наре чии – «трамблорес».

Горное плато с семью ошеломленными, охваченными ужасом людьми, вцепившимися в росшие кругом лишайники, катилось вниз с быстротой курьерского поезда, то есть со скоростью пятидесяти миль в час. Нельзя было ни задержаться, ни даже крикнуть. Расслышать друг друга было немыслимо. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным. Кряж то спускался без толчков и тряски, то качался, словно судно в бурном море. Он проносился мимо пропастей, в которые сваливались каменные глыбы, выкорчевывал вековые деревья, и, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.

Трудно даже представить себе всю мощь этой огромной массы, в миллиарды тонн весом, мчащейся со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!

Никто не мог определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто не осмелился бы подумать о том, в какую бездну предстояло этой громаде свергнуться. Никто не мог бы сказать, все ли еще живы или кто-нибудь уже лежит распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого движения, окоченевшие от ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они едва переводили дыхание, обессиленные, почти без жизненные, и только могучий инстинкт самосохранения заставлял их цепляться за скалы.