— Дикарь?! Черта с два! — встрял в излияния профессора дядюшка Джейкоб. — Это ж старина Джошуа Брэкстон, который всю прошлую зиму волочился за престарелой девицей, учительшей из Рваного Уха, да так и не уговорил ее выйти замуж.

— Это я-то ее уговаривал?! — взвился старина Джошуа, к которому вдруг вернулся дар речи. — Все хорошо, что хорошо кончается. Я боролся за свою свободу, как иные не борются за свою жизнь! Это она со своей родней пыталась женить меня на себе и превратила мою жизнь в кромешный ад. Я все терпел, пока они не замыслили меня похитить и женить насильно. Тут у меня сдали нервы, и я удрал подальше ото всех. А чтобы отпугнуть людей, время от времени шатаюсь по горам в шкуре и с дубиной на плече. Единственное, чего я жажду, — это покоя, тишины и чтобы ни одной женщины поблизости, гори они все ясным пламенем!

Поняв, что надежды на дикаря рухнули, ван Брок не выдержал и разрыдался.

А дядюшка Джейкоб снова завел свою песню:

— Поскольку идиотская выдумка насчет дикаря благополучно разрешилась, не пора ли нам заняться более важными делами? Джошуа, ты эти горы знаешь даже лучше меня. Помоги найти Затерянную россыпь, и я возьму тебя в долю.

А старина Джошуа и отвечает:

— Этой россыпи нет вовсе. Она просто привиделась полоумному золотоискателю, когда тот бродил по пустыне.

— Но у меня есть карта, купленная у мексиканца в Белой Кляче! — загорячился дядюшка Джейкоб.

— Дай-ка взглянуть, — говорит Глэнтон. — Черт возьми! Так и есть! Тебя надули. Сам видел, как мексиканец рисовал эту карту, а еще он сказал, что собирается продать ее одному старому ослу за бутылку виски.

Дядюшка Джейкоб уселся на обломок скалы и принялся накручивать усы.

— Все пропало, — еле слышно прошелестел он. — Конец мечте! Надо возвращаться домой к супруге.

— Как видно, ты в отчаянном положении, если дело дошло до такого, — сочувственным тоном проговорил старина Джошуа. — Оставайся-ка лучше здесь.

Правда, здесь нет золота, так зато нет и женщин.

— Бабы — это сплошь силки да капканы, — согласился Глэнтон. — Пусть ван Брока проводит кто-нибудь другой, а я останусь с Джошуа.

— Вам всем должно быть стыдно за такие слова о дамах, — я решил как-то приободрить этих разочарованных жизнью. — Я настрадался от дамского непостоянства даже больше, чем вы, змееловы несчастные, однако не держу зла на всю их породу. И что же еще, — продолжал я, все больше распаляясь в ораторском раже, — что еще в нашем паршивом неспокойном мире, нашпигованном кольтами, ножами, тарантулами и медведями, что еще, спрашиваю вас, джентльмены, может сравниться с женской лаской, красотой, с женской нежностью, которая…

— Вот он, негодяй-и-и!!! — взрезал воздух до боли знакомый скрежет ржавой пилы. — Не давайте ему уйти! Вздумает бежать — стреляйте!

Мы повернули головы. В пылу спора мы не заметили, как по оврагу в каньон спустилась кучка людей. Это были тетушка Лавака, шериф из Рваного Уха, а с ним еще человек десять. В руках все держали по дробовику, и все дула смотрели на меня.

— Не рыпайся, Элкинс, — предупредил шериф, явно нервничая. — Или получишь залп крупной дроби вперемешку с десятицентовыми гвоздями. Я достаточно о тебе наслышан, а потому принял крутые меры. Ты арестован за похищение дяди Джейкоба.

— Ты что, совсем спятил? — спрашиваю я его.

— А ты как думал?! — взвизгнула тетушка Лавака, размахивая в воздухе клочком бумаги. — Похитил бедного старого дядюшку, чтобы содрать за его шкуру выкуп! Чего таращишься? Все прописано на этой самой бумаге, а внизу — твое имя. А еще написано, что ты отправляешься с дядюшкой Джейкобом дальше в горы и предупреждаешь, чтобы я вас не преследовала, то есть в открытую мне угрожаешь! Впервые в жизни я сталкиваюсь с подобной наглостью! Как только недотепа Джой Хопкинс передал мне твою дерзкую писульку, я, не медля ни секунды, побежала за шерифом. Джошуа Брэкстон! А ты с чего это вдруг вырядился в шкуру? Мой Бог! Куда мы идем! Эй, шериф! Что стоишь дурак дураком? Почему не надеваешь на него наручники, цепи, кандалы? Или испугался этого простофили?

— Все! — говорю. — Хватит! Здесь какая-то ошибка. Я и не думал никому угрожать.

— А где тогда Джейкоб? — спрашивает она. — Подавай его мне сейчас же, не то.

— Он укрылся в пещере, — сказал Глэнтон.

Тогда я сунул голову в расселину и заорал в темноту:

— Дядюшка Джейкоб! Или ты выйдешь сам к своей половине, или я тебе помогу! — Он сразу вылез наружу — такой весь кроткий да пришибленный, что больно смотреть. Я ему говорю:

— Растолкуй ты этим идиотам, что я никакой не похититель.

— Все правильно, — отвечает, дядюшка. — Я сам взял его с собой.

— Черт бы вас всех побрал! — взорвался шериф. — Можно подумать, у меня нет других дел, кроме как устраивать бешеную погоню по горным тропам, да еще впустую! — Будь я проклят, если хотя бы еще раз послушаю женщину!

— Заткни пасть! — дикой кошкой взвыла тетушка Лавака. — Тоже мне, шериф называется! И все-таки, Джейкоб, чем занимался здесь с тобой дылда Брекенридж?

— Понимаешь, Лавакочка, он помогал мне искать Золотую россыпь.

— Помогал — тебе? — заверещала тетушка. — Так ведь я ж послала его доставить тебя домой! Брекенридж Элкинс! Знай, я обо всем расскажу твоему папаше. Такие ленивые, опустившиеся, отпетые, бесчестные…

— Заткнись ты! А-а-а-а! — заревел я дурным голосом, доведенный до белого каления ее красноречием. Сказать по правде, я редко распускаюсь настолько, чтобы орать во все горло, но сейчас был как раз такой случай. По каньону прокатилось громоподобное эхо, закачались деревья, с сосен градом посыпались шишки, а по склонам гор запрыгали камешки. С криком возмущения тетушка Лавака отодвинулась от меня подальше.

— Джейкоб! — заскрипела она. — Неужели ты позволишь этому бандиту разговаривать со своей супругой подобным тоном? Немедленно вышиби мозги из башки негодяя, чтоб впредь ему неповадно было так обращаться с женщиной.

— Ну, ну что ты, Лавакочка, — решил было успокоить супругу дядюшка Джейкоб. Но та не поддалась на уговоры, а с размаху заехала ему кулаком в ухо, и дядюшкина голова нырнула промеж ног, к заднице. Видя такое дело, ван Брок, шериф и вся шерифова команда с такой поспешностью бросились в отступление вверх по оврагу, точно сам дьявол дышал им в затылки.

Глэнтон отгрыз от пачки табака добрый кус и с ухмылочкой обернулся ко мне.

— Ну? Ты вроде бы хотел еще что-то сказать насчет дамских нежностей и ласки? Продолжай, мы слушаем.

— Нет, ничего! — отрезал я. — Женское общество не для меня. Решено: остаюсь с Джошуа, с тобой и с нашим приятелем-гризли!

Глава 11. Страсть к просвещению

Мы с Биллом, Глэнтоном и Джошуа Брэкстоном стояли на краю каньона и слушали удаляющийся голос тетушки Лаваки Гримз. По мере того как она все дальше от нас уводила дядюшку Джейкоба к домашним заботам, поток ругани становился глуше, а резкие, интонации смягчались.

— Полюбуйтесь, джентльмены, — кисло улыбнулся Джошуа, — вот идет самый несчастный подкаблучник гор Гумбольдта. К таким я испытываю лишь жалость, густо замешанную на презрении. Тот, кто боится женщин, не достоин иметь собственной души.

— А кто же мы тогда, интересно знать? — И в запальчивости Глэнтон швырнул оземь свою шляпу. — Какое мы имеем право осуждать Джейкоба, если сами из страха перед женщинами хоронимся в этих проклятых горах? Ты здесь, Джошуа, потому что боишься престарелой девы-учительницы, Брек — потому что ему сделала ручкой девчонка из Бизоньего Хвоста, а я — из-за обиды, нанесенной мне благоверной любительницей джина!

— Вот что я вам скажу, джентльмены, — серьезным тоном продолжал Билл. — Ни одной женщине я не позволю сломать себе жизнь! Глядя на старого Джейкоба, я многому научился. Я не стану чахнуть в горах в компании закисшего отшельника и томящегося без любви гризли. А лучше отправлюсь-ка я в Бизоний Хвост, грабану кассу казино «Желтая собака» и махну с деньжатами в Сан-Франциско!