Одной рукой я держал кугуара сзади за шею, слегка сдавив ему горло, чтобы котик не орал. Приходилось держать его как можно дальше от себя и от коня.

Зверь всю дорогу извивался, пытаясь вырваться, а я напрягал мускулы, чтобы, — не дай Бог! — тот не задел когтями задних лап драгоценной шкуры Капитана Кидда. Мой неженка не медля огласил бы местность диким воем и пошел бы куролесить по всей округе. Он и так был явно не в духе: пару раз, вставая на дыбы, он швырял проклятого кугуара на меня, и оторвать от себя эти когти оказалось делом не менее трудным, чем очистить от репьев хвост строптивой коровы.

Наконец подъехал к задней, стене дома Барлоу, трижды прокричал выпью, но мне никто не ответил: Билла нигде не было. Должно быть, — подумал я, — парень испугался и вернулся домой. Тем лучше. Раз я здесь, все равно придется сразиться с этими Барлоу, а Билл, пожалуй, только помешал бы.

Остановившись у кромки леса, я отпустил поводья и слез с коня. Затем, неслышно ступая, подкрался к задней стене дома. Луна прошла уже половину пути, и ветер дул в мою сторону — можно было не опасаться, что лошади у коновязи перед дверью раньше времени почуют мою кошку и поднимут переполох.

Из дома по-прежнему долетал громкий говор вперемежку с руганью.

Приблизившись к окну, я услышал:

— Какого черта мы дожидаемся! Вперед! Мне не терпится выцедить кровь из Уорренов! — И в этот момент, размахнувшись, я швырнул в окно кугуара.

Ударившись об пол, тот издал жуткий вой, который утонул в вопле полутора десятков глоток. Через мгновение в комнате разразился настоящий ураган: страшный грохот, стрельба, вопли и проклятия слились воедино. Порой к общему шуму примешивался вой зверя. То и дело слышался треск разрываемой материи, в воздухе витали клочья одежды и шкуры представителей семейства Барлоу.

Обезумевшие от страха лошади одна за другой рвали поводья и мчались прочь через кусты, не разбирая дороги. Отправив в окно кугуара, я сразу побежал к входной двери. Парень, что был оставлен на страже, с открытым ртом тупо вслушивался в жуткий хор, доносившийся изнутри. Он был настолько ошарашен происходящим, что и не подумал сопротивляться. Я вырвал из его рук ружьё и разбил приклад о его же голову. Потом, сжав в руке ружейный ствол, встал за косяком. Я был уверен, что Барлоу вот-вот повалят наружу. Я уже не раз замечал, что нервишки у мелких людей ни к чёрту: наверняка они чувствуют себя не совсем уютно, запертые в одной комнате с сумасшедшим кугуаром, точно так же, как и кугуару не по себе в компании с семнадцатью пьяными головорезами.

Но эти негодяи подло меня обманули. Похоже, в задней стене все-таки была потайная дверь, и пока я ждал, когда парни посыплются из парадного, готовый угостить каждого обломком ружья по черепу, негодяи отомкнули черный ход и гурьбой вывалились из дома.

Когда же до меня наконец дошло, что происходит, и перебежал к противоположной стене, враги, вопя благим матом, уже унестись под защиту деревьев. Вместо одежды за ними на ветру развевалась какая-то рванина, а с исцарапанных боков ручейками стекала кровь. Как видно, кугуар недаром провел время в компании с семейством Барлоу. Зверь вразвалочку покинул дом вслед за людьми, неся обрывки чьих-то штанов. При виде меня из груди кугуара вырвался сдавленный вой отчаяния, и, потеряв штаны, с поджатым хвостом, он помчался в горы так, словно за ним по пятам гнался сам дьявол с раскаленным клеймом.

Я повернулся к побежденному войску, в панике отступавшему к лесу, и приготовился открыть огонь из обоих кольтов. Но не успели те добежать до опушки, как из кустов поднялись Уоррены и с пронзительными воплями бросились на врагов. Это была презабавная битва. Я так и не услышал ни одного выстрела. Барлоу, все до единого, побросали ружья во время бегства, а Уоррены предпочли заявлять о своих претензиях с помощью кулаков и ружейных прикладов. Какое-то время на опушке царила страшная свалка: дикие выкрики, ругань, треск прикладов, разбиваемых о чьи-то лбы, клочья одежды и вырванные с корнем кусты — все смешалось в едином вихре. Прежде чем я подошел, ряды Барлоу дрогнули и парни бросились врассыпную, вопя, точно грешники в Судный день. Старик. Уоррен степенной походкой вышел из кустов. В лунном свете отчетливо выделялась седина его бороды.

— Прегрешения нечестивцев да падут на их же головы! — возопил он, размахивая винчестером. — Знай, Элкинс: этой ночью мы одержали великую победу за правое дело!

— Откуда вы здесь взялись? Я думал, что вы по-прежнему жуете дома свою жвачку.

— Видишь ли, — отвечает старик, — после твоего ухода мы еще немного поспорили, а потом решили пойти следом: очень уж хотелось взглянуть, как это ты один управишься с целой оравой. В лесу мы каждую секунду боялись нарваться на засаду. Вдруг откуда ни возьмись появляется Билл и говорит, что у тебя вроде бы есть план, как перехитрить негодяев Барлоу, правда, он не знает какой. Ну, значит, пошли мы дальше, а дойдя до поляны, залегли на опушке. Лежим и ждем. А остальное ты сам видел. Сейчас-то я вижу, что мы слишком долго церемонились с этими язычниками. Из-за нашей мягкости вражда неоправданно затянулась. В общем, ты прав: лучший способ обороны — нападение.

— Мы не перебили этих недоносков, — продолжал он, — их счастье! — но задали им хорошую трепку на память. Эй! Смотрите-ка! — воскликнул он. — Одного все-таки поймали! Тащите его в дом, ребята!

Те так и сделали. Когда мы со стариком вошли, в дом, в помещении уже горели свечи и шею несчастного Барлоу украшала петля. Другой конец веревки был перекинут через потолочную балку. Излишне говорить, что внутри царил полный разгром. Пол усеяли обломки ружей, столов и стульев. Повсюду валялись клочья одежды и ошметки шкуры Барлоу. Местами пол был чем-то испачкан, а несколько столбов, еще недавно исправно поддерживавших кровлю, превратились в обломки, годные лишь на дрова, так что крыша почти целиком покоилась на массивной подпорке в центре дома. Все Уоррены сгрудились вокруг пленника. Я посмотрел поверх их голов на бледное, перекошенное лицо в слабом свете свечей и радостно вскрикнул:

— Дик Блэнтон!

— Он самый! — подтвердил старик Уоррен и обернулся к Дику: — Ну, парень, есть у тебя что сказать на прощание?

— Нет, — угрюмо ответил Блэнтон. — Одно скажу: если бы чертов кугуар не спутал нам карты, то еще, до рассвета мы напились бы крови Уорренов. Вам здорово повезло: до сих пор еще не бывало, чтобы кугуары запрыгивали в окна.

— А этот кугуар и не думал запрыгивать, — говорю я, проталкиваясь плечом вперед сквозь толпу. — Он-то как раз был против. Это я ему помог.

У Блэнтона отвадилась челюсть, он вылупился на меня, точно я был не человек, а мрачный дух ночи.

— Брекенридж Элкинс, — прошелестел он едва слышно. — Все! Теперь мне уж точно крышка!

— Да что с ним цацкаться! — скрипнул зубами парень, который в пути зазевался и прибежал к шапочному разбору. — Чего мы ждем? Вздернуть его, и делу конец!

— Придержи язык! — сказал я. — Блэнтона вешать нельзя. Я должен доставить его на Медвежью речку.

— Никак невозможно, — отвечает на это старик Уоррен. — Мы, конечно, благодарны тебе за помощь, но и ты нас пойми: за последние пятнадцать лет это первый случай, когда имеется возможность вздернуть хоть кого-нибудь из Барлоу. Грех упустить такую удачу. Давайте, парни!

— Стойте! — зарычал я и шагнул вперед. В следующий миг на меня смотрели дула семи ружей. Трое Уорренов налегли на веревку, и ноги Блэнтона задрыгали в воздухе. Семь винчестеров для меня не помеха. Я мигом справился бы со стадом неблагодарных Уорренов, а чтобы научить уважению, вдобавок вымел бы ими пол. Но я очень опасался, что во время пальбы — а без пальбы уж никак бы не обошлось — Блэнтона могли просто-напросто пристрелить, и я все равно оказался бы в дураках.

Я лишь хотел, чтобы, как говорят французы, все было в ажуре, иными словами — чтобы Блэнтон остался цел. Поэтому я обхватил центральную подпорку, и, прежде чем ни успели сообразить что к чему, повалил ее на пол.