Теперь уж мы посмеялись. Пора было расходиться.

— Я его все-таки задержу до завтра, — сказал Стефан.

— Не нужно. Никуда он не убежит. Скажи ему, Франц, пусть идет домой, а завтра к шестнадцати часам явится на кладбище. Мы его будем ждать. И чтобы никому ни слова о том, что тут произошло. — Стефану я добавил: — Засаду устроим без твоих полицейских, втроем, как сегодня.

Билл понимающе подмигнул. Мы вышли по одному, с небольшим интервалом.

21

Пакет с документами, изъятыми из сейфа, я отправил с Францем часов в девять утра, а во втором часу раздался звонок Шамова.

— Здравствуй, Таранов, здравствуй, — сказал он со скорбью в голосе. — Долго я тебя оберегал, но больше мочи нет. Придется тебе дослуживать в штрафбате.

Догадаться, что это очередной треп, было не трудно, я помолчал. А Шамов ждал признаков волнения — очень радовался, когда я начинал клевать.

— Кому прикажешь сдавать дела, товарищ майор? — деловито справился я.

Он понял, что розыгрыш не состоялся, и рассердился.

— Вот что, гусь-хрустальный! Долго ты еще будешь меня подводить?

Это он вычитал в моем деле место моего рождения и присвоил мне его как прозвище — то ласковое, то сердитое, в зависимости от настроения.

— Получил документы, Василий Павлович? — напомнил я ему, что жду серьезного разговора.

— Ты меня не отвлекай. Ты лучше скажи, как мне в глаза начальству смотреть? На днях только докладывал, что сидит в Содлаке сапер, лопух к тому же, который глубже чем на лопатку ничего не видит, и что пора его гнать с ответственной и почетной должности, а ты тайком такие фортеля выкидываешь. Удочку закинул и кита вытащил. Что, ж мне теперь с тобой делать?

— То самое, что хотел. Сними, Христом богом прошу.

— Помолчи, капитан Таранов, и слушай. Документы твои — чистое золото. Это при первом знакомстве. А там, может, и на бриллианты потянут. Я-то в них ни хрена не разобрал, там каждая формула длиной в полметра. Зато академик одурел от радости. Хитер ты, гусь-хрустальный. Прикидывался Швейком, а на деле — первейший контрразведчик. Чего молчишь?

— Ты приказал слушать.

— Всему мера. Иногда нужно словечко вставить, благодарность начальству высказать. Кто тебя таким воспитал? Опять молчишь. Не я тебя уму-разуму учил?

— Так точно, товарищ майор! Ты меня с детства на верный путь поставил.

— Так и говори, когда корреспонденты набегут: всем обязан начальнику и наставнику, премудрому пескарю Шамову… Теперь — о деле. Ты сам-то в бумаги заглядывал?

— Никак нет.

— Правильно. Любопытство тебе ни к чему. Но на один документ ты зря не полюбовался. Он без всяких формул. Ты про Фарбениндустри слыхал?

— Главная немецкая химическая фирма. Так как будто?

— Угадал. А про Дюпона?

— Такого не слыхал.

— Темнота! Главная американская — порох, газы. Соображаешь?

— Никак нет.

— Нашли среди всяких бумажек документик на двух языках. И говорится в нем, что главные немецкие химики и главные американские пришли к соглашению. Какому? Совместно, в дружбе и любви сотрудничать и друг дружке помогать в разработке всяких штучек на погибель человечеству.

— Интересно, — сказал я, только чтобы вставить словечко.

— Ничего ты еще не понял. Главное, когда этот документ подписан! Шестнадцатого ноября тысяча девятьсот сорок второго года! В разгар войны! Американские химики помогали немецким убивать американских солдат (само собой — английских и наших), а немецкие деляги помогали американцам побольше убивать немцев. Лихо?

— Здорово! — на этот раз искренне изумился я. — Неужто правда?

— Документ! За подписями и печатями! Называется такая операция: бизнес. Другими словами — коммерция. Война войной, а прибыли прибылями. — Шамова так поразило коварство и алчность капиталистов, что он долго не мог успокоиться. — Вот предъявим мы этот документик американскому командованию, откроем ему глаза, пусть своего Дюпона возьмут за жабры.

— А может, и не возьмут? — высказал я свою догадку.

— Думаешь?.. — Шамов притих. — Должны бы взять — измена же налицо. Но ты, Таранов, иногда того… соображаешь. Коммерция… У них свои законы.

— Черт с ними, Василий Павлович, пусть сами разбираются.

— Где этот американец, о котором Франц рассказывал?

— Он у нас сегодня в одной операции участвует, хотим немца поймать, с которым он связан.

— Лови. Но после операции и его и немца — ко мне. Разговор будет с обоими.

— Есть!

— А теперь — на сладкое: приказано мне все твои подвиги официально оформить для доклада высшему командованию. В качестве аванса выражаю личную благодарность.

— Служу Советскому Союзу!

— Служи. Тут мне прислали в подарок ящик французского первача — «Наполеон» называется. Этим зельем только президентов поили. Так мы его с тобой отведаем.

На этом мы расстались. Но ненадолго. Пришлось мне самому возобновлять разговор куда менее приятный.

Ни в шестнадцать ноль-ноль, ни в семнадцать никто на кладбище не пришел — ни Билл, ни немец. Стефан поехал в особняк, где обосновалась английская группа, и узнал, что Билл не появлялся ни вчера, ни сегодня. Исчез без следа. Стали выяснять, когда он к этой группе примкнул и откуда взялся. Убедились, что мы со Стефаном порядочные ротозеи.

Билл пристал к англичанам недавно, когда они подходили к Содлаку. Сказал им, что пробирался на запад с французами, ни с кем не мог словом перемолвиться, поэтому, когда услышал, что рядом англичане, поспешил к ним. Представился штурманом со сбитого бомбардировщика, всех очаровал веселым нравом и умением добывать пропитание.

— А он ведь никакой не пленный, — высказал нашу общую догадку Стефан, когда мы сидели в комендатуре, стараясь не глядеть друг на друга. — Специально подброшен, чтобы выкрасть документы.

— Кем подброшен?

— Тем самым Дюпоном. Ты думаешь, ему очень хотелось, чтобы к русским попали их секреты?

Этого я не думал. Сидел и удивлялся, как он нас обвел, этот прохвост. Как мальчишек. Каким искренним выглядел, как все убедительно объяснял. Почему я не послушался Стефана и не задержал его? Хоть бы кто ударил меня по глупой башке.

— А как же?.. — не мог я собраться с мыслями. — Не мог же он один все сделать — и корзинку подбрасывать, и оборудование ломать…

— Не один. Сам же ты рассказал, что есть у Дюпона союзнички, Фарбениндустри не меньше заинтересована. Вот их агенты вместе и орудовали.

Все опять упиралось в задачу, которая возникла после разгрома лаборатории: нужно найти и обезвредить шайку, притаившуюся в Содлаке.

Давно уже с такой тяжестью на сердце не поднимал я трубку, вызывая Шамова. Как всегда, когда мне было худо, он не шутил, не подкусывал, а слушал чутко и немногословно подбадривал. Когда я закончил свой сбивчивый доклад о провале операции, он сказал:

— Вот тебе и документик. У деловых людей слова с поступками не расходятся. Обязались сотрудничать, так уж во всем… Упал духом?

— Сам из рук выпустил…

— Плохо, конечно. Но у них проигрыш выше. Документы у нас, и это самое важное. Понял?

— Так точно!

— Поэтому радоваться им нечему. Я так думаю, что на этом их деятельность в твоей вотчине кончится и они из Содлака уберутся. Хорошо бы изловить… Я посоветуюсь. Но и вы там ручки не складывайте. Ищите мазуриков. Договорились?

— Сделаем все…

— Выше голову, капитан Таранов!

Июнь 1964 г.

…Да, этого мы тогда понять не могли, что американские и немецкие монополисты — братья во бизнесе. Теоретически знали, а применить теорию к мелочам действительности не умели. Билл, конечно, пешка, но представлял он королей, связанных круговой порукой. Какой наивной была наша уверенность, что с круппами и тиссенами будет покончено навсегда. Все династии, вскормившие Гитлера, снова командуют на Рейне и с прежней деловитостью готовят новую войну. Но об этом скучно писать, расскажу о другом.