Многие китайцы разводят сверчков в специально предназначенных для этой цели комнатах и достигают в этом отношении большого искусства, основанного на тонком знании образа жизни насекомых. Ради пения, например, они поселяют в клетки большого кустарникового сверчка, относящегося к роду Мокопода, а также самцов цикад^[18]. Очень образное художественное описание пения цикад в стихах было сделано поэтом Суянг-хси почти девять веков тому назад.

Короткую, но содержательную статью о сверчках, используемых в Китае, написал В. Стариков в журнале «Юный натуралист» в 1959 году. Приводим из нее некоторые сведения.

Китайцы содержат различные виды сверчков, но всех называют «сишуай». Только в Пекине сверчков зовут «гуагуар», что в переводе на русский язык значит «шумливые». В столице в конце мая на улицах появляются торговцы сверчками. В это время «певцы» стоят дешево. К началу сентября цена на них резко поднимается. В конце же августа сюда привозят особенных сверчков, которых специально разводят в городе Ичжоу, так называемых «цзинь чжунэр», что значит «золотые колокольчики», видимо, за очень приятное и мелодичное пение. В это же время появляются местные сверчки, которые ценятся уже не за пение, а за особенные боевые качества. Зовут этих сверчков «цюй-цюй». Стоят они дорого, но к осени цена на них начинает падать, так как способность драться у них исчезает. И есть еще один вид сверчка «юй-хулу» — «масляная тыква-горлянка». Эти крупные лоснящиеся насекомые, наоборот, к осени становятся наиболее ценными, так как способность к пению у них возрастает.

Для содержания сверчков китайцы готовят специальные глиняные горшки, которые раскрашивают, инкрустируют слоновой костью, гравируют и т. д. Сосуды часто служат предметом изощренного искусства. В пекинском музее «Гугун» имеется большая их коллекция, собранная еще в период Юн Лэ (1403–1424).

Почитают в этой стране кузнечиков. Их содержат в клеточках из гаоляна ради пения и зовут «го-го». Они обитают на юге, откуда их развозят во все районы страны.

Содержат в клетках больших кузнечиков и сверчков в Южной Америке, Африке, Италии, Португалии. Известный исследователь Амазонки Бэтс описывает пение одного сверчка с очень сильно вздутыми крыльями, называя его Хлороцелус танама, для которого туземцы изготовляют клеточки из ивовых прутьев. «Один из моих знакомых содержал такого сверчка шесть дней. Он пел только два или три дня, и тогда его громкие звуки разносились по деревне». Про другого кузнечика — певца Тлибосуеллюс каменлифолиус — Бэтс сообщает, что его пение «превосходит все слышанное по этой части среди мира прямокрылых. Туземцы называют его „танана“ и держат в клетках».

Самым «музыкальным» насекомым считается белоснежный трубачик. Этот неутомимый музыкант за лето проводит одним крылом по другому миллионы раз.

В последние двадцать-тридцать лет песни насекомых стали изучать многие ученые, и на эту тему написаны не только поэтические произведения, но и строгие научные трактаты. Оказалось, что пение, например сверчков, представляет собою сложную и очень разнообразную сигнализацию: это и извещение о погоде, и крик предосторожности, и зов подруги, и песня соревнования, и многое другое.

Когда на дворе метель и мороз, кто не прислушивался к нежному стрекотанию домового сверчка, раздававшемуся из-под печи, и у кого не вызывали эти звуки чувство безмятежного покоя и ощущение известного ритма жизни?

Сейчас, когда мир заполнен радиоприемниками и телевизорами, а певчие птицы и певчие насекомые стали всеми забываться, пение насекомых продолжает услаждать лишь слух людей, стоящих близко к природе, живущих в глухих уголках. Но придет время, когда мы, устав от шума автомобилей и оглушения эстрадной музыкой, вспомним о крошечных певцах, и тогда, может быть, вновь появятся в домах маленькие клеточки с шестиногими музыкантами.

Я не раз содержал дома поющих насекомых. Особенно запомнились мне превосходные сверчки трубачики. Вот что мне удалось наблюдать.

…Раскаленная земля медленно остывала, испаряя терпкий запах низенькой серой полыни. Синие тени легли в ложбинки, колыхнулись, закрыли землю. Потянуло приятной прохладой. Вместе с сумерками повсюду разливалась удивительная тишина и завладевала утомленной от зноя пустыней. Вдруг издалека, со стороны угрюмых скал, раздалась трель пустынного сверчка, такая неожиданная, звонкая и чистая. Смельчаку, нарушившему тишину, ответил другой, отозвался еще один, и внезапно, как по команде, отовсюду понеслась дружная громкая песня. И зазвенела на всю ночь пустыня…

Под утро сквозь сон было слышно, что из многоголосого хора выделялась совсем особенная, очень нежная трель звонкого колокольчика. Она принадлежала какому-то другому виду сверчка и раздавалась как будто из одинокого кустика терескена. Издалека ей вторила другая такая же. Когда первые лучи солнца упали на красные скалы, сверчки сразу замолкли.

Потом я долго осматривал каждую веточку, каждый листик низенького терескена. Только здесь мог сидеть таинственный певец. Наконец, легкое движение выдало его, и я увидел продолговатое зеленое тело, стройные тонкие ноги, маленькую головку с темными выразительными глазами, длинные усики и изумительные, широкие, совершенно прозрачные, как стекло, в изогнутых жилках крылья. Негодные для полета они превратились в музыкальный аппарат — своеобразный орган сигналов. Я узнал сверчка, хотя встретился с ним впервые. Это был трубачик — Оекантус тураникус.

Пришлось потратить еще немало времени на поиски других певцов. Мне повезло, и еще два таких же сверчка попали в плен.

Дома им был предоставлен обширный садок из проволочной сетки. Сверчкам не нравилась новая обстановка. Уж очень они были осторожны, все видели, все слышали и всего пугались. Шум проезжего мимо автомобиля, крики играющих детей, звон посуды, неожиданный свет электрической лампы, телефонный звонок и уж, конечно, передвижение по комнате человека — все настораживало.

Но шли дни, и сверчки, понемногу осваиваясь, перестали бояться. Однажды ночью полились трели звонких колокольчиков и сразу же напомнили стынущую после знойного дня пустыню.

Как всегда беспокоило — чем кормить наших пленников. В садке был сервирован богатый стол вегетарианцев: несколько ягод винограда, кусочки дыни, арбуза, яблок и помидоров. Но все яства остались без внимания. Они оказались слишком необычными.

Тогда в садок я положил немного травы. Сверчки изрядно ее изгрызли, набили свои зеленые животики и, набравшись сил, запели на всю ночь, да так громко, что пришлось прикрыть дверь в комнату.

Трава в садке быстро подсыхала. Иногда ее приходилось обрызгивать через сетку водой. Сверчкам нравился искусственный дождь, они пили капельки влаги, а от смоченной травы шел чудесный аромат, почти такой же, как в жаркий день на сенокосе.

Через открытые окна пение трубачиков разносилось на всю улицу. Прохожие останавливались под нашими окнами и слушали степных музыкантов. Но никто не подозревал, что сверчки сидят в клетке на подоконнике.

Трубачики оказались собственниками. Вскоре садок был разделен на три части, и каждый из трех его обитателей сидел на своем месте, знал только свою территорию и на чужие владения не зарился. Так, видимо, полагалось и на воле. Не зря говорится в старой русской пословице: «Всяк сверчок знай свой шесток».

Как-то садок переставили на освещенное солнцем окно. Пленники тотчас оживились, выбрались наверх и, обогревшись, стали тщательно облизывать лапки. Кстати, так делают и многие кузнечики, только зачем — никто не знает. После солнечных ванн трубачики всю ночь громко распевали. С тех пор стало правилом греть их на окне.

У трубачиков был строгий распорядок дня. Свои концерты они начинали ровно в девять часов вечера. Искусственный свет не играл роли в этом отсчете времени. Они были пунктуальны, даже если окна закрывали шторами и зажигали свет. Сверчки обладали какими-то таинственными внутренними часами, которыми и руководствовались в своей жизни.