Ничего не изменилось в механизме сохранения власти и после распада Советского Союза. Так называемая «демократия» в России обернулась объединением высших государственных и криминальных структур. Торжественно провозглашенная гласность преобразовалась в открыто преступный информационный беспредел.

Первая волна апостолов «свободы слова» оболгала, оплевала российскую историю последних лет, осрамила достижения науки и техники, литературы и искусства, опорочила армию, органы безопасности, внешнюю разведку. Сделав это дело, подлецы скрылись за спинами тех, чей заказ так рьяно исполняли: большинство из них уехали в Израиль и США.

Дело первой волны ниспровергателей продолжили такие же подлецы, но калибром поменьше.

А деятели русской культуры, ее киты, возглавлявшие так называемые советские творческие союзы — писателей, кинематографистов, художников, композиторов, — позорно сдали свои позиции, позволили борцам за «свободу слова и нравов» открыть шлюзы порнухе, мистике, сексуальным извращениям, жестокости. С экранов телевизоров на людей полилась отупляющая дурацкая реклама. Ошеломленные зрители стали узнавать, что шоколад «Баунти» — это райское наслаждение. Ни больше, ни меньше. Новые сорта жевательной резинки стали подаваться как рождение новых звезд. Известный претендент на кресло в Государственной Думе господин Иван Рыбкин своих избирателей — Ваню и Маню — представил обществу в образе быка и коровы…

Тлен, разложение, гноеродность таились во всем, что несла с собой новая «культурная волна».

Воспринимать происходящее спокойно, тем более с юмором, Горчаков не мог. Его не смешили новые анекдоты, глубоко оскорблял треп платных скоморохов власти — хазановых, петросянов, задорновых. Его удивляло, когда зрители, на головы которых буквально лили помои, бешено аплодировали, будто не понимая, что это их самих, доверчивых и глупых, осмеивают шуты режима.

Чтобы довести народ до состояния быдла, нужно обязательно приучить его к мысли о своей ущербности, непригодности ни к чему хорошему, и тогда люди начинают смеяться над своим прошлым, над делами своих рук.

Пугал Горчакова рост числа анонимок в почте конторы. Теперь «доброжелатели» клепали на конкурентов, на тех, чьи успехи в бизнесе кому-то не нравились. Доносили друг на друга даже представители криминальных кланов в надежде избавиться от своих противников руками правоохранительных органов.

Входило в моду открытое доносительство. Представители так называемой «демократической» ориентации посылали открытые письма президенту страны. Его подбивали давить инакомыслие «железной рукой», убеждали, что замена его, «всенародно избранного», другим избранником станет крушением демократии.

Не раз и не два доведенный до отчаяния Горчаков пододвигал к себе лист бумаги, брал ручку, намереваясь вывести слово «Рапорт» и попросить уволить его. Но усилием воли сдерживал порыв. Не из боязни оказаться на вольных хлебах, а из понимания, что именно таких шагов и ждут от людей, болеющих за будущее страны и народа, ждут те, кому не по душе само существование России.

Скрепя сердце Горчаков продолжал служить, не проявляя открыто своих политических пристрастий и взглядов. Хотя понимал: требовать от сотрудников политической полиции, чтобы они стояли вне политики, столь же глупо, сколь уговаривать пловцов на соревнованиях не входить в воду.

Горчаков читал послание очередного рыцаря пера и желчи, когда загудел зуммер интерфона. Голос дежурного по управлению доложил:

— Петр Анисимович, к вам следователь прокуратуры Рыжов. Горчаков с облегчением захлопнул папку «К докладу» и отодвинул в сторону.

— Проведите ко мне, Анатолий Аркадьевич.

Горчаков знал Рыжова не первый год и понимал, что этот человек по пустякам к нему не придет.

Минуту спустя в дверь кабинета постучали. Официальное рабочее время окончилось час назад, секретарша Горчакова уже ушла домой. Полковник встал из-за стола, прошел к двери, сам открыл ее перед посетителем.

— Проходите, Иван Васильевич.

Они обменялись рукопожатием. Горчаков, высокий, плотный, глядел на Рыжова чуть свысока.

— Что вас привело?

— Надеюсь, Петр Анисимович, вы знаете, какое дело я сейчас кручу?

Горчаков кивнул.

— Пришли похвалиться удачей?

— С удачей я побежал бы к банкирам. Они обещали премию. А вы и зарплату небось вовремя не получаете.

Оба понимающе усмехнулись.

— Есть какие-то успехи? — спросил Горчаков.

— Успехи есть, но толку в них — никакого.

— Это уже интересно. Почему же нет толку?

— Могу назвать тех, в чьих интересах совершены банковские хищения. Кому нужна была смерть Порохова. Но доказать ничего не могу.

— Почто так?

— Прежде всего в законах нет понятия «компьютерное преступление». Во-вторых, главный исполнитель грабежа — Гуляев — был оформлен в штате банка как консультант. Он выполнял указания Порохова. В чем его можно винить? Деньги куда-то ушли? Это так. Но ушли по приказам Порохова. Попробуйте доказать, что дело обстоит иначе. Гуляев снимал деньги со счетов, которые ему указывал Порохов, переводил опять же на те счета, которые ему указывали. Коммерческими тайнами директор с консультантом делиться не был обязан. Обвинить, что деньги подгребала под себя мадам Калиновская, я не могу. Нет оснований. Гуляев — калека. Несчастный инвалид. Влюблен в Калиновскую. Судя по всему, состоял с ней в связи. Режь — не выдаст.

— Выходит, дело — швах? Рыжов горько усмехнулся.

— Где наша не пропадала!

— Что же вас привело ко мне?

— Нуждаюсь в помощи.

— Чем могу, — пообещал Горчаков. Рыжов выложил перед ним изъятый у киллера пистолет и два листка бумаги с отпечатками пальцев. Горчаков взял пистолет. Осмотрел.

— Забавная штучка. Меня такие интересуют. Если не сказать сильнее: очень интересуют.

Горчаков нажал клавишу интерфона.

— Петр Васильевич, зайдите, пожалуйста.

Минуту спустя в кабинет вошел молоденький сотрудник — совсем еще мальчик, которого Рыжов называл просто Петей. Однако в голосе Горчакова не прозвучало никакой иронии.

— Петр Васильевич, — полковник протянул вошедшехму «ческу збройовку». — Взгляните в свои файлы. Не окажется ли там номерочек этой пушки?

— Есть. — Петр Васильевич взял пистолет. — Разрешите идти?

— Это не все. Поищите и эти «пальчики». Авось найдете. Когда дверь закрылась, Горчаков сказал:

— Чудо-мужик. Голова! Но куда важнее — нс потерял совести на нашем всеобщем базаре. — Подумал. — Давайте, Иван Васильевич, так. Завтра утром я вас жду.

На другой день Рыжов снова появился в кабинете Горчакова. Тот, судя по всему, был готов к встрече. Принесенный вчера пистолет лежал на столе. Горчаков взял его и положил на ладонь.

— Вот ведь как вышло, Иван Васильевич. Вы влезли в дело, которое мы раскручиваем уже не первый день. Поэтому хочу взять вас в союзники. На условиях: вы — мне, я — вам.

— Это что, новый стиль работы в службе безопасности? — Рыжов неожиданно для себя съязвил. — Раньше вы чужаков даже близко к своему огороду не подпускали.

Горчаков обиженно нахмурился.

— Вы пришли за помощью, верно? Я вам помогу, но прошу помочь и нам. К чему сейчас выяснять, что было раньше?

— Извините, сорвалось.

— Почему-то стало срываться у всех. Раньше в этих стенах старались сопеть в тряпочку, а сейчас… Только не подумайте, что я вас хочу испугать. Пришли ко мне, проявите хоть чуточку уважения.

— Еще раз извините.

Горчаков посмотрел на номер пистолета.

— У этой машинки довольно забавная история. Полгода назад с нашей подачи милиция взяла чеченский груз. Автоматы, патроны, гранаты. И двадцать пистолетов «ческа збройовка». Под патрон ТТ. Как положено, оружие по акту пустили в плавильную печь «Донстали». Акт подписала комиссия. Утвердил полковник Кольцов. И вот вдруг пистолетики начали всплывать. Живые. Сегодняшний — уже третий.

— МВД?

— Мы напрямую задали этот вопрос Кольцову. Он возмутился. Ответил: «Не может быть!» Я не поверил.