— Милая Наджие, конечно же я обо всем догадывалась. Не сердись, но как женщина я куда опытнее тебя.

— Я это знаю, — ответила я.

— Наверное, в первый мой визит я показалась тебе какой-то сплетницей, интриганкой, бездушной насмешницей. А между тем я давно хотела подружиться с тобой, еще в детстве. Но ты всегда немного пугала меня — то мягка как шелк, то вдруг резка словно острая бритва. Вот и я невольно заняла оборонительную позицию и, конечно, пересолила.

— Но теперь все будет иначе, — я взяла Сабире за руку. — Мне тоже давно хотелось иметь подругу.

— И скажи, Наджие, разве я когда-нибудь сплетничала о тебе?

— Нет, — честно отвечаю я.

И вправду — нет; Сабире, кажется, никогда не распускала сплетен обо мне.

31

Побывала в гостях у Сабире, поиграла с ее малышкой. Ибрагим-бей, муж моей подруги, приятный человек. И разве он виновен в том, что получил наследство? Сплетничают, будто он — мот. Но ведь он и Сабире еще молоды. Почему же они не могут приодеться, развлечься, тем более, что деньги у них есть.

Завидую ли я Сабире? Пожалуй, я просто не имею права ей завидовать. Она милая и обаятельная и вполне заслуживает такого мужа, как Ибрагим-бей. А я странная, взбалмошная, не такая как все. И муж у меня не такой, как мужья многих моих сверстниц — не учился в Европе, не говорит по-французски, некрасив, никакой элегантности.

Завтра мы с Сабире поедем на набережную в ее экипаже, после — ко мне. Но это мне очень нравится — иметь подругу. Удивительно, как наполнилась смыслом моя жизнь. Ни чтение, ни ведение дневника, ни размышления на самые разные темы не доставляли мне такой радости, как прогулки с моей Сабире, наши немного сумбурные беседы, взаимные признания. Впрочем, мне не в чем больше признаваться. Я ей уже все о себе рассказала. А вот она призналась мне, что несколько раз изменяла Ибрагим-бею. Ну и что! Если она испытывала чувство любви к другим, почему она должна была сдерживаться, насиловать себя! И отношения с мужем у нее от этого ничуть не ухудшились, хотя, конечно, он ничего не знает.

Но мне приятно, что подруга доверила мне свои тайны. Значит, я действительно что-то значу для Сабире.

32

Вернувшись с прогулки, мы с моей Сабире принялись разбирать мой гардероб. Вот веселое занятие. Сабире понравились мои европейские платья и шляпки. Жаль, редко приходится надевать их.

Я попросила Сабире научить меня подкрашиваться и подводить глаза. Не то чтобы я совсем не умею, но у Сабире это получается просто замечательно. Однако она рассмеялась в ответ на мою просьбу.

— Наджие, милая, при твоем цвете лица, при твоих ярких черных глазах и бровях — краситься — просто безумие.

Потом мы пили кофе.

— Как много военных на набережной, — вспомнила я. — Почему они не на фронте? Или их как раз отправляют на фронт?

Я подумала, что спрашиваю как-то наивно.

— Да, — откликнулась Сабире, — фронт — это грозит многим из них. Поэтому сейчас они стремятся развлечься, что-то взять от жизни.

Я подумала об этих мужчинах, которых, быть может, в будущем подстерегает смерть. Конечно, нельзя их упрекнуть за то, что они стремятся к развлечениям. Но в то же время от своих жен они наверняка требуют верности. А ведь это тоскливо — остаться одной; знать, что можешь и овдоветь. Кто знает, на какие поступки это может толкнуть молодую женщину.

— А ты, Наджие, не хотела бы развлечься немного необычным способом? — предложила Сабире.

— То есть… — Я выжидательно посмотрела на нее.

Если говорить откровенно, я готова была согласиться. Общение с моей Сабире пробудило во мне жажду как-то разнообразить мою жизнь. Я остро почувствовала, что еще молода, что молодость пройдет и никогда больше не повторится. А я, молодая и красивая, читаю да размышляю, как престарелый философ. Военные стремятся к развлечениям, потому что видят впереди возможную гибель, а я… Разве не ждет меня гибель молодости?

— Мы иногда собираемся компанией в нашем загородном имении, — заговорщически понизила голос Сабире. — Ужинаем, танцуем. Кто знает, сколько времени может еще продлиться война. Быть может, нам еще придется испытать нехватку самого необходимого. А пока есть возможность, надо брать от жизни все самое лучшее.

— Но Джемиль… Могу ли я сказать ему, что переночую у тебя?

— Лучше не надо. Обо мне ведь сплетничают разное. Он еще, пожалуй, запретит тебе дружить со мной.

Когда я узнала, что у моей подруги дурная репутация это еще больше укрепило мои добрые дружеские чувства к ней. Я терпеть не могу разделять мнение большинства, «множества».

— Что же придумать? — спросила я.

В конце концов мы решили поступить так: Джемилю я скажу, что ночую у мамы, а уж мама отпустит меня к подруге, но что это именно Сабире я не скажу.

Самое чудесное — на вилле Ибрагим-бея мы переоденемся в европейские платья.

Мы еще немного поболтали, посмеялись над тем, что хотя Джемиль — мой муж чисто номинально, но все же я завишу от него, и ему мое поведение небезразлично.

Полчаса тому назад Сабире ушла. Я возбуждена, то и дело подхожу к зеркалу, то распущу волосы, то приподыму. Завтра, завтра! Надо взять себя в руки, иначе Джемиль заметит мое возбуждение.

33

За ужином сказала Джемилю, что хочу навестить маму и переночую у родителей. Он скорчил гримасу и что-то пробурчал о том, что жена должна ночевать в доме своего мужа, а не шляться одна по гостям. Но тут же пожал плечами и позволил мне переночевать у мамы. Самое смешное то, что Джемиль прав, я и в самом деле собираюсь обмануть его, развлечься тайком.

Последнее время невольно думаю о муже Сабире. Неужели мне нравится Ибрагим-бей? Он привлекателен внешне и обращается со мной с той самой почтительностью, за которой вполне могут скрываться нежные чувства. Я подумала о том, сколько бы это мне сулило новых чувств: чувство вины перед Сабире, чувство любви к Ибрагим-бею, сложные уловки самооправдания. Мне стало смешно, я не выдержала и улыбнулась. Джемиль удивленно глянул на меня.

Сам Джемиль, случается, отсутствует по несколько дней. У него какие-то дела в пригородах Истанбула. Как я ему благодарна за эти отлучки! Хотя, может быть, ему было бы приятнее, если бы я сердилась и ругала бы его и занудливо жаловалась бы на то, что вот, он, муж, оставляет меня одну.

Ближе к вечеру переоделась, уложила в картонку платье и шляпку. У мамы посидела с час, поговорили о хозяйстве. Потом я сказала ей, что хочу переночевать у подруги и не хочу, чтобы Джемиль об этом знал. Она вздохнула, посмотрела на меня, погладила меня по голове, как маленькую, и даже не спросила, как зовут мою подругу. Это немного смутило меня.

— Мама, — сказала я, — только не думай, что это что-то дурное!

— Ничего дурного я не стану думать о моей девочке, — ответила мама и снова потрепала меня по волосам. — Ну, беги.

Я вдруг поняла, что если бы решилась на что-то дурное, мама стала бы моей защитницей, покрывала бы изо всех сил… Она, конечно, зависит от всевозможных условностей, но ее любовь ко мне сильнее этой зависимости.

Через три улицы от дома моих родителей меня ждала Сабире в экипаже.

Мы ехали вечерним городом. Бейоглу — знаменитая Пера — европейский Стамбул — развернула перед нами свои ярко освещенные витрины, нарядные фасады особняков, порталы ресторанов. Я с удовольствием вслушивалась в постукивание копыт. Вот и Багдадское шоссе.

Сквозь изящное металлическое плетение ворот видна темная липовая аллея.

Нас встретил садовник.

— Еще никого нет, — сказала мне Сабире.

Мне это было приятно. Значит, у меня будет время обдумать свое поведение.

Особняк Ибрагим-бея прекрасен. В передней — газовые рожки и широкая каменная лестница.

Мы прошли в комнату Сабире. Здесь, как и в ее городском доме, обстановка напоминает будуар героини какого-нибудь французского романа. На стене — картина Беклина в тяжелой золоченой раме. Модный современный европейский художник. Темный фон, смутно видимые нагие тела. Пожалуй, даже слишком смело для мусульманской женщины — вешать такое у себя в спальне. Но мне нравится эта смелость Сабире. Я на такое не решусь.