— Хм, да. Хорошо.

Холт берет телефон и садится на край кровати.

— Привет, мам. — Его голос едва слышен. — Мой голос звучит хуже, чем я себя чувствую. Мне не нужен врач. Ага, антибиотики уже принял.

Он умолкает, потом бросает на меня взгляд.

— Да, Кэсси хорошо обо мне заботится. Сегодня мне гораздо лучше.

Он слушает несколько секунд, потом хмурится.

— Ты, что?

Его лицо багровеет от гнева, и он проходит мимо меня в гостиную. И хоть он понижает свой голос до резкого шепота, я все еще могу разобрать то, что он говорит.

— Мам, какого черта? Ты могла хотя бы меня спросить.

Я смотрю на кипу книг в углу комнаты и стискиваю челюсть. Я не должна этого слышать.

— Да, она мне нравится, но… Господи… все гораздо сложнее.

Все могло бы сложиться иначе, но как есть.

— Нет, она не моя девушка. Находиться с ней там будет чертовски неловко.

Я сажусь на край кровати и качаю головой. Он в самом деле предпочел бы, чтобы я провела День Благодарения в одиночестве?

Как же я переоценила его чувства к себе!

Холт разговаривает с мамой еще несколько минут, но я больше не могу разобрать его слов.

Тем лучше.

По возвращению в спальню, он кидает телефон на кровать и подходит к комоду. После того как он вытаскивает футболку, он натягивает ее через голову и с грохотом задвигает ящик.

— Ты в порядке?

— Ага.

— Ты сердишься.

— Все нормально.

— Если я приеду на День Благодарения, будет чертовски неловко, да?

Он вздыхает.

— Кэсси…

— Почему будет неловко?

Он взъерошивает пальцами волосы.

— Ты видела, как мы с папой общаемся. Я больше ни за что не подвергну тебя этому.

Я делаю прерывистый вздох.

— Хорошо. Если это то, чего ты хочешь.

Он бросает взгляд на мое лицо и вздыхает, прежде чем сесть рядом со мной.

— Кэсси, я не то чтобы не хотел, чтобы ты поехала, но…

Прежде чем он успевает сказать что-то еще, у него случается очередной приступ кашля.

Когда все проходит, он откидывается на кровати, весь вымотанный.

Полагаю, наш разговор о Дне Благодарения закончился.

Я наклоняюсь и глажу его по спине.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Он качает головой.

— Я просто устал. И у меня боли в груди. — Его голос осип.

Иду на кухню и приношу ему обезболивающее и лекарство от кашля. Он забирается под одеяла, после того как принимает оба лекарства.

Я сажусь рядом с ним и поглаживаю его волосы.

— Знаешь, раньше у моей мамы была одна книга. Ее написал самопровозглашенный свами, который верил, что если мы идем против желаний нашей души, то дисгармония в нашем теле приводит к болезни. Например, если мы не станем говорить о своих чувствах, то заболеем ангиной. Или если мы сделаем что-то неправильное осознанно, то заработаем головную боль.

У него сонные глаза, когда он поднимает на меня взгляд.

— А если возникла ангина, головная боль, бронхит, то тогда мы… что? Эмоционально нестабильны? Подавлены?

Пожимаю плечами.

— Тебе лучше знать.

Он кашляет.

— Похоже на то. Думаю, моя мама пригласила тебя на День Благодарения, потому что думает, что ты сможешь исправить меня.

Пробегаю пальцами по его лбу.

— Не знала, что ты сломан.

Он отвечает мне коротким смешком.

— Может и не сломан, но определенно с изъяном.

— Я так не думаю.

— После того, как я обращался с тобой, должна бы. — Он вздыхает и отворачивается от меня. — Со мной все не так, Тейлор. Ты еще не поняла?

Я глажу его по спине.

— Если бы любимый человек и лучший друг предали бы меня, со мной бы тоже все было не так.

Он молчит несколько секунд, потом говорит:

— Как бы сильно мне ни хотелось винить во всех своих проблемах Ванессу и Мэтта, я был не в порядке задолго до этого.

— Насколько задолго?

— Всегда. — Он не смотрит на меня, пока говорит это. Должно быть, так ему легче. — Ребенком мне сложно было заводить друзей. У меня были проблемы с проявлением привязанности. Я всегда чувствовал себя… лишним.

Он молчит долгое время. И когда мне уже было кажется, что он спит, он шепчет:

— Как-то раз родители посадили меня и сказали, что первые пару лет своей жизни, я провел в приемных семьях. Я не помню этого, но от одних только слов у меня началась паническая атака. Мне было почти три года, когда они меня усыновили.

Три? О, боже.

Я привыкла думать, что чувство незащищенности в нем как-то приукрашено его актерским мастерством, но оказывается, у него есть реальный, оправданный страх быть покинутым.

Я глажу его по руке, пытаясь поддержать.

Он делает несколько прерывистых вздохов.

— Прежде я никому не рассказывал этого. Но тебе… — Он переворачивается на спину и смотрит на меня уставшими глазами. — Не знаю, отказались ли мои настоящие родители от меня, потому что я был с изъяном, или же изъян появился во мне, когда они отказались от меня, но конечный результат один. После того как я узнал это, каждый раз, когда папа пропускал соревнования по легкой атлетике или отменял планы на выходные, я списывал все на то, что я не его родной сын. Вот тут-то и начались наши ссоры. Я просто был ребенком какого-то неудачника, которого они с мамой приютили из жалости.

— Итан, нет…

— Внезапно все мои изъяны начали приобретать смысл. Словно я был самозванцем в своей собственной жизни. И это меня так чертовски разозлило, что я решил: «Зачем париться?», понимаешь? Зачем продолжать притворяться? Я не настоящий сын и не родной брат. Я для всех никто. Может потому-то я и хороший актер. Каждый герой, которого я играю, правдоподобнее меня самого.

Я убираю руку с его волос и глажу его по лицу. Он закрывает глаза, мышцы на его челюсти сжимаются и разжимаются.

— Итан, брось. Моей встречи с твоей семьей хватило, чтобы понять, что ты абсолютно реален для них всех. Они восхищаются тобой, даже твой папа. А что до меня, то я никого более настоящего не встречала в своей жизни. Каждый день ты вдохновляешь меня на то, чтобы не быть той, кем все хотят меня видеть и просто быть собой. Так что не смей сидеть здесь и говорить, что ты для всех никто. Ты окружен людьми, которые любят тебя, несмотря на твое стремление их оттолкнуть. Если уж это не по-настоящему, то тогда я не знаю что.

Я жду пререканий в ответ, но к моему удивлению, он не спорит. Вместо этого, он с хмурым видом внимательно вглядывается в мое лицо.

— Я окружен людьми, которые любят меня?

— Почему это так удивляет тебя? — спрашиваю я, гладя его по лбу. — Ты же такой потрясающий.

Его выражение лица меняется, и это выглядит так, будто улыбка пытается сбежать из лабиринта смущения. Не будь это так привлекательно, мне бы показалось это забавным.

— Я просто… я не…— Он плотно закрывает глаза и притягивает меня к себе. Я обнимаю его, и он прерывисто вдыхает.

Мы больше ничего не говорим, но необходимости в словах больше и нет. Он рассказал мне свой самый сокровенный секрет, и пусть это объясняет, почему он стал таким, я решаю, что это не имеет значения. Если он когда-нибудь наберется смелости быть со мной, я буду готова.

Черт, да я уже готова.

На следующий день Холт практически вышвыривает меня из своей квартиры. Не в грубой форме. Он просто хочет, чтобы хоть кто-то из нас пошел на занятия. Когда я звоню ему тем вечером, звучит он уже гораздо лучше. Голос восстанавливается и, по его словам, приступы кашля стали более редкими.

День после выдается безумно суетливым, и лишь когда я клюю носом в постели, звонит мой телефон.

Я смотрю на экран и улыбаюсь, когда вижу номер абонента.

— Привет, больной.

— Привет.

Какое же это безумие, что лишь одно его крошечное слово заставляет мою голову кружиться от счастья. И ведь это даже не какое-то особое слово. Просто обыденное приветствие из двух слогов, и все же по моему лицу расплывается глупая улыбка подобно дешевым обоям.