- Лжецов наказывают.

Киальд и его соратники по-прежнему собирали пожитки и весело переговаривались о диковинном месте на берегах вечно горячих рек, где не бывает снега, когда к Шантии, привязанной к двум столбам и обнажённой до пояса, приближался страж в чёрной одежде. Пересмеивались они, когда опускался на спину кнут, и лопалась покрасневшая кожа, и застывали, обращаясь немым льдом, крики. Лишь на мгновение посмотрел брат правителя на пленницу, повисшую в цепях; посмотрел – и равнодушно отвернулся, повторив, подобно Кродору:

- Лжецов наказывают.

Всего несколько ударов, не так и много, но казалось, вечность минула, прежде чем разомкнулись оковы, и людской вождь, как ни в чём ни бывало, поправил на полумёртвой от боли и страха пленнице платье. Шантия не могла кричать: то ли голос сорвался, то ли кнут выбил его остатки. На месте руки, на месте и ноги; вроде бы даже почти получается идти. Вот только покрываются коркой свежие раны на спине, и болезненно цепляется за них ткань одежды. Может, это продолжение пытки – идти одетой, а не обнажённой?

Сил не осталось. Слов – тоже.

Шантия шла по тёмным залам и галереям, и каждый камень, каждое лицо, вытканное на гобелене, смеялось. Снова, снова это чувство: должно быть больно, но вместо этого – спокойно, будто вслед за зимой снаружи наступила зима и внутри, в душе.

Богиня не услышала. Наверное, она и в самом деле слышит только тогда, когда молишься по-настоящему, так, как учат Незрячие Сёстры.

До самой смерти, говорил дракон, ты не покинешь этих стен.

Подкашивались ноги, но Шантия шла, будто надеялась отыскать среди множества комнат потерянную надежду. Очнулась она на вершине башни: недавно, совсем недавно довелось смотреть отсюда вниз, на галерею, где сражались Киальд и Гиндгард; сражались, как казалось, из-за неё. Разве достойно – сперва сражаться за жизнь девушки, чтобы после лишить её единственного счастья, единственной мысли, помогающей вытерпеть любую боль, любое унижение?..

Нет. Это всё просто снится. Нет обледеневших зубцов, поросших мхом, нет границ и нет стен. На самом же деле это очередная сказка; и не от кнута вовсе не чувствуешь спины – нет, то режутся из-под лопаток крылья. Довольно сделать шаг вперёд – и ветер подхватит, и унесёт к далёким островам, к далёкому дому…

- Ты что это удумала?!

Стоя на краю, Шантия обернулась. Разрушая только что придуманную сказку, стояла близ лестницы почти седая варварская женщина с такими же, как у дракона, светлыми глазами. Не даст, не даст лететь – повиснет на ногах мёртвым грузом, удержит…

И тогда Шантия заговорила.

Она говорила, не надеясь быть услышанной, лишь выбрасывала из себя накопившиеся речи – слово за слово, боль за болью; так выкидывают что-то ненужное и почти ненавистное. Конечно, собеседница не ответит: среди потомков великанов нет тех, кто мог бы понять, кто мог бы почувствовать…

Но женщина приспустила с плеч платье – и показалась иссечённая спина, где причудливым узором сплетались рубцы давно зажившие и совсем недавние, и Шантия подавилась словами. Невероятно жалкими и стыдными вдруг показались какие-то три-четыре пореза.

- Кто вы?.. Откуда… - пленница протянула руку к шрамам, и женщина отстранилась:

- Меня звать Ирша. А ты – та девка с островов.

Так странно, что тебя знают все кругом, а ты не знаешь никого и ничего.

- Откуда у вас шрамы?.. Да ещё столько…

- Потом как-нибудь расскажу.

Ирша не успокаивала и не пыталась улыбнуться. Она почти сразу ушла, так и не сказав, что же забыла на башне; может, и это доведётся узнать потом?..

Потом. В том самом дне, которого ещё нужно дождаться. Шантия оттянула присохшую ткань от лопаток и передёрнулась, когда за шиворот забились хлопья снега. Как же здесь, наверху, ветрено! Но это просто ветер, а не норовистый скакун, какого можно оседлать и нестись на нём до края света.

Сказка закончилась.

Путь пламени. Глава I

Шаг за порог – и позади остаются привычные страхи и голоса, тает привычный мир. В почти забывшихся храмах, чьи стены почти целиком из хрусталя и витражного стекла, не бывает темноты, не бывает даже полумрака: днём озаряет пристанище Незрячих Сестёр солнечный свет, в ночи же для них сияют звёзды. Но здесь, где возносят молитвы варвары – темно и душно. Нет здесь и пробивающейся сквозь плиты пола зелени, и ликов Джиантаранрир, в чьих руках покоятся небесные светила, лишь глядят пустыми глазами со стены три головы: волчья, орлиная и медвежья. Кажется, что-то шепчут они, повторяют раз за разом:

Тебе не место здесь.

В пустынной зале не слышно дыхания или слов, лишь стоит на коленях пред каменным алтарём Ирша, и порою смотрят головы и на неё – без укоризны, без ненависти. Шантия закусила губу: как, как могут столь живыми казаться обыкновенные чучела? Неужто дело только лишь в том, что три зверя сплетены между собой в единое целое и украшены золотом, и варвары называют это место своим храмом? Ложные боги не могут наказать; но ведь и верить невозможно без причины! Кто знает, каков был Антар-разрушитель? Быть может, именно волчья, орлиная и медвежья головы венчали тело чудовищного отца Незрячей.

Уже тают снега, и близко, близко столь желанная недавно весна. Наверное, лишь поэтому осмелилась Шантия войти в единственную из комнат замка, где до того ни разу не довелось побывать.

- Кому ты молишься?

Ирша поднялась с колен – медленно, не торопясь даже отряхнуть испачканную юбку:

- Тебе-то что за печаль? У каждого свои боги.

Что за кощунственные речи! Наверное, лучше бы промолчать, как молчала всегда прежде, но с этой женщиной отчего-то не хотелось юлить и изворачиваться.

- Но это неправильно. Боги должны быть у всех одни и те же. Ведь тем, кто породил нас, наверное, неприятно… когда молятся другим.

- А кто сказал, что мы не от разных богов? Небеса большие. Думаю, там нашлось бы местечко и для твоей богини, и для тех, кто указывает путь нам.

Ирша вернулась к молитвам; Шантия же присела на край скамьи: нет, нельзя убегать, лишь почуяв опасность! Нужно стоять, держаться, смело глядеть в лицо тьме – даже если на спине после не останется живого места. Давно зажили казавшиеся страшными ранами порезы, и почти не осталось следа от них на бледной коже – лишь тонкие, чуть розовые полоски. В пьяном бреду Кродор порою просил прощения, повторял, что его ослепила ярость; она кивала, перебирала спутанные волосы – и больше не верила. Белую Деву дракон, похитивший её, всё же любил; наверное, оттого и оставил ей возможность бежать. Но от чудовища, что именует себя королём людей, можно долго, очень долго ждать любви.

Вслед за тем днём, когда она почти ступила на лунную дорогу, случалось многое. Кухарка обварила ногу кипящим супом, у одного из стражников родился сын, прибыл гонец, известивший, что принцесса Фьора сможет посетить замок Кродора лишь когда сойдут снега. Всё это Шантия теперь слышала – и недоумевала, отчего не получалось слышать раньше. Будто прежде в песочных часах в самой сердцевине застряла крупная песчинка, а сейчас наконец-то проскочила, и время вновь пошло своим чередом.

Кругом – люди. Разные люди, а не подчинённые одной только мысли потомки чудовищ. Есть среди них и такие, как Ирша.

Не то чтобы выходило совсем не страшиться её: как свойственно варварским женщинам, она была слишком крупной и по-крестьянски грубой. Почти не верилось, что когда-то её привезли сюда – так же, как саму Шантию. Может, потому и свойственно многим выдумывать сказки, что в жизни истории порою слишком похожи?..

- А ты молиться не будешь?

Время не стоит на месте, и потому, наверное, не стоит теряться в размышлениях. Шантия вздрогнула, и мелькнула мысль: неужто даже самая разумная среди варваров не понимает?.. И тотчас пришла другая, холодная и ясная: конечно, не понимает. Глупо надеяться, что кто-то услышит невысказанные слова.

- Разве это не святотатство – молиться в часовне одних богов другим?