...Недавно писатель Николай Павлович Стальский, которому я сообщил о своих безуспешных поисках, сказал:

— Почему бы вам не обратиться к Никулину?.. Он хорошо знает дореволюционную поэзию и мог бы оказать вам большую пользу...

На следующий день я пришел к Льву Вениаминовичу Никулину. Писатель молча выслушал мой рассказ, улыбнулся и ничего не ответил. Он медленно поднялся из-за письменного стола и подошел к книжному шкафу. Он не спеша открыл шкаф, порылся в книгах и через несколько минут положил на стол светло-коричневую, в форме общей тетради, книгу. Я взглянул на нее и — оторопел. На переплете было напечатано: «Л. Никулин. История и стихи Анжелики Сафьяновой».

— Что это значит? — спросил я, совершенно ошеломленный.— При чем тут ваша фамилия?..

Никулин рассмеялся:

— А при том, что я сам писал эти стихи... Никакой Анжелики Сафьяновой в природе не существовало, хотя в книге и напечатан ее портрет...

— Что же это такое?.. Литературная мистификация?

— Совершенно верно...

Я попросил Льва Вениаминовича рассказать мне историю этой книги и вот что от него услышал:

— Начиная с тысяча девятьсот тринадцатого года я печатал в разных журналах свои стихи, которые подписывал псевдонимом: Анжелика Сафьянова. По существу, это были пародии на модные в то время сентиментально-интимные стихи о любви. К моему удивлению, редакции принимали стихи всерьез. Они считали их настоящими лирическими стихотворениями и твердо верили, что стихи понравятся читателям. Так и случилось, Узкому кругу читателей мои иронические и претенциозные стихи нравились, и читатели были убеждены, что действительно существует поэтесса Анжелика Сафьянова.

— Но как же вам удалось издать эту книгу уже после революции?

— О, это очень забавная история,— ответил Никулин.— Однажды в знакомом профессорском доме мы играли в карты. Среди нас был художник-дилетант, А.— очень состоятельный молодой человек. В этот вечер ему чертовски везло, хотя он абсолютно не нуждался в выигрыше.

Игра закончилась на рассвете. Художник, забрав со стола выигрыш, сказал:

«Надо бы употребить эти деньги на что-нибудь полезное или хотя бы занятное... О, послушайте, я знаю, что я сделаю! — после минутной паузы воскликнул художник.— Я издам на этот выигрыш стихи, которые мне давно нравятся, я их вырезаю и всегда удивляюсь, почему не издают?..»

«Чьи же это стихи?» — поинтересовался я,

«Стихи Анжелики Сафьяновой,— сказал он и рассмеялся.— Но гонорара, Никулин, вы не получите... Моего выигрыша на гонорар не хватит...»

Было еще очень рано, когда мы с художником вышли на улицу. Улицы были безлюдны. Откуда-то издалека доносились беспорядочные выстрелы — время было тревожное.

Мой «меценат» размышлял вслух:

«Гм... бумага и типография... за этим дело не станет... У меня есть друзья, они устроят... Еще существуют маленькие частные типографии...»

«Ну, а издательство? — робко спросил я.— Нужно же на титульном листе указать марку издательства...»

«Чепуха!» — решительно сказал он.

В этот момент мы проходили мимо афишной тумбы. На одной из афиш мы прочли название оперетты: «Зеленый остров».

«Вот! — воскликнул художник.— Так будет называться наше издательство — «Издательство «Зеленый остров»... Звучит?»

Так через месяц в мифическом издательстве «Зеленый остров» вышла книга, которая лежит перед вами. Конечно, мой «меценат» не мог отказать себе в удовольствии украсить книгу портретом своей жены — изображением никогда не существовавшей Анжелики Сафьяновой.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Страстная площадь, 1926 год. Кинотеатр «Ша нуар», ныне — «Центральный» на площади Пушкина. В те годы здесь помещался клуб Коммунистического университета трудящихся Востока. При клубе был театр. Он носил странное название — «Метла». Это слово расшифровывалось так: «Московская единая театральная ленинская артель».

В одно туманное осеннее утро здесь шла генеральная репетиция спектакля «ПЭК» — «Первого эстрадного комплекса» — обозрения, сочиненного актерами. То были молодые, горячие сердца, страстно преданные революции, увлеченные идеей борьбы с буржуазными пережитками в быту и сознании людей. Не случайно и сам театр назывался «Метла». Уже одно это название как бы говорило зрителям: театр будет выметать из нашей жизни негодное, мещанское, отжившее. Отрицая старое театральное искусство, как, впрочем, все, что досталось в наследство от старого мира, они жадно искали в искусстве новых путей и форм, чтобы выразить бушевавшие в их душах чувства.

...Сцена изображает поле боя. Слышатся стоны раненых. Около режиссерского столика — хохот.

Режиссер с палкой в руках бросается на сцену и кричит на одного из актеров:

— Если ты не можешь стонать, как человек, убирайся отсюда!..

Актер стонет, как может.

Режиссер кричит:

— Вон!..

Члены художественного совета хохочут, а актера-неудачника с позором прогоняют со сцены.

Один из членов художественного совета говорит режиссеру:

— Сжальтесь над ним!.. Ему только семнадцать лет... Он еще научится стонать!..

Репетиция продолжается.

Вечером — спектакль. В зале пусто. Никакого интереса у небольшого числа зрителей спектакль не вызвал.

— Какая чепуха! — говорили они, расходясь.— Весь вечер нам показывали одну темноту!..

После спектакля члены художественного совета понуро бредут по Тверскому бульвару. Все думают о провале спектакля и о том, сколь тернист путь истинных служителей искусства.

Это были: режиссер Николай Экк, впоследствии поставивший «Путевку в жизнь», неудачный актер — Исидор Шток, ныне известный советский драматург, члены художественного совета — поэты Назым Хикмет, Виктор Гусев и индийский драматург Эс Хабиб Вафа.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПСЕВДОНИМА

Когда в газетах промелькнуло сенсационное сообщение, что автор «Овода» Этель Лилиан Войнич, оказывается, здравствует и живет в Нью-Йорке и что в гостях у нее побывала группа советских писателей,— мне по какой-то невольной ассоциации подумалось: никто из наших литераторов не состоит с Войнич в таком «духовном родстве», никто не связан с ней так тесно, как Людмила Андреевна Ямщикова. Между тем советская писательница не только ни разу не видела Этель Войнич и никогда не переписывалась с ней, но даже не знала, жива ли она.

...Это случилось почти полвека назад.

Группа гимназисток-—учениц последних классов гимназии — возвращалась в Петербург после экскурсии по Кавказу. Среди них была и Люся Ямщикова. Устав от обилия впечатлений и продолжительной поездки по железной дороге, девушки томились и скучали в вынужденном бездействии. И тогда, чтобы хоть немного развлечь товарок, Люся предложила им попробовать свои силы в «литературе». Это громкое слово понималось весьма скромно: в пределах обычного гимназического сочинения на «вольную тему».

— А что писать? — спросили подруги.

— Да что угодно!.. Ну хоть воспоминания о местах, где мы только что были... О горах, о море... Что захочется, что вообразится!..

Девочки подумали, потолковали друг с дружкой,— тем дело и кончилось. Отозвалась только одна. И вот Люся и ее подруга погружаются в «творчество», хотя отлично знают, что оно не сулит им никаких благ, в виде одобрения учителя или хорошей отметки в «четверти».

Произведение Ямщиковой было явно «революционного» характера. Некий смелый и гордый юноша, живущий со своим племенем на одном из склонов Кавказских гор, решает спасти народ от злобного духа — Эльборуна, который веками грабил и мучил людей. Юноша бесстрашно идет на бой в царство вечных льдов и, конечно, побеждает врага. Ледяной трон Эльборуна рассыпается в прах, а сам Эльборун проваливается в глубь земли...

Вернувшись домой, Люся поделилась «пробой пера» со своей матерью — писательницей Маргаритой Владимировной Ямщиковой, известной в нашей литературе под псевдонимом «Ал.Алтаев». Маргарита Владимировна посоветовала послать «Гнев Эльборуна» — так назвала юная писательница свое произведение — в редакцию журнала «Всходы».