Наконец в руины превратился весь город за исключением церкви, одинокого дерева и небольшой заброшенной фабрики по производству боеприпасов. От обугленных тел к кроваво-красному закату поднимался дымок. Ко времени, когда Смерть посадила самолет, небо стало темным и затянутым дымом. Единственный свет исходил от пожарищ, которые угасли только спустя три дня. Смерть в обличье испанской девушки приходила туда каждый из этих трех дней и тихо бродила по пепелищу. Потрясенная земля замолчала. Повсюду вокруг лежал урожай, множество жизней. Слишком много, чтобы собрать их сразу.

Она вращала время, как калейдоскоп, останавливая в пространстве самые важные стекляшки, чтобы собрать их по одной, вытащить души из опаленных изломанных тел. То, как души вихрем устремлялись в нее, было для Смерти высшим наслаждением, и ничего лучше она никогда не знала. Ее еще не захлестнул масштаб трагедии, хотя она понимала, что осознание придет позже, словно пропеллером самолета взрезая ее внутренности. Ненасытная, с побелевшими глазами, она пожирала души, словно собирала разбросанные карты или игрушечных солдатиков, оглаживая их, отряхивая от пыли, чувствуя их идеальный вес в ладонях, прежде чем зашвырнуть в небытие.

Наконец она нашла ту душу, которую искала. Он лежал под каменной плитой, бывшей стеной дома, где продавали хрусталь ручной работы. Тело окружали осколки стекла, порою мелкие, как звездная пыль.

Он еще дышал, но жить ему оставалось недолго.

Смерть встала рядом с ним на колени и положила руку на плиту — слишком тяжелую, чтобы сдвинуть ее одному. Лицо юноши было потным, запыленным и покрытым засохшей кровью из пореза на лбу. Его трясло.

— Я же сказала тебе бежать, — прошептала Смерть, кладя руку ему на лоб. Кожа была горячей, глаза лихорадочно блестели.

— Я…

Если она уберет плиту, он, скорее всего, умрет. Если не уберет — умрет наверняка.

— Я…

Он сосредоточил взгляд на ее лице, и она вспомнила о цветке в кармане своего теперь испачканного платья. Смятые лепестки по-прежнему были мягкими, как младенческая кожа. Мягкими, изломанными, уничтоженными.

— Я искал, — выдавил он. — Искал… тебя.

— Я здесь. — Холодными пальцами она сжала стебелек.

Ресницы юноши дрогнули. Смерть кое-что увидела в его глазах: узнавание. И еще: желание.

— Для чего тебе жить? — Она взвесила его душу в ладонях, не понимая, зачем люди цепляются за жизнь, если в итоге все равно ее потеряют.

Смерть чувствовала, как он обдумывает ее слова и пытается пересохшими губами сформулировать ответ. Вода. Как жаль, что у нее нет ни капли. По разбомбленным улицам кто-то шагал, спасатели искали выживших. Времени оставалось мало.

Она отодвинула плиту и коснулась щеки юноши. Ее тут же захлестнули образы, о которых он думал: поле, покрытое цветами, силуэт женщины, лица которой он еще не видел, но на которой захочет жениться, когда наконец ее встретит. Потом он сам на закате теплым весенним вечером, и он же вместе со своим еще не рожденным сыном на прогулке в лугах.

— Это, — наконец прошептал он. — Это.

Смерть положила смятый цветок на место, которого секундой ранее касалась. Юноша ахнул.

— Hay uno por ahí! — крикнул спасатель. «Здесь еще один!»

Раздался топот бегущих ног, тревожный ветерок развеял дым. Смерть спряталась за остовом разрушенной церкви еще до того, как спасатели нашли несчастного и быстро его ощупали, проверяя, не сломаны ли кости. Они стряхнули с него камешки и осколки стекла, поднесли к губам жестянку с водой и наконец унесли его в закат.

Смерть в последний раз прошлась по мощеным улочкам и создала себе новое платье: простое, скроенное по фигуре, не запачканное кровью и пылью и не пропахшее дымом, словно всех предшествующих событий не было. В свете заходящего солнца черная кайма казалась красной. Смерть неподвижно стояла, пока боль в ней не утихла, а цвет платья не стал черным, как небо в безлунную ночь. А затем перенеслась в Нью-Йорк, где требовалось кое за кем понаблюдать.

Понедельник, 3 мая 1937 года

Мистер Торн сидел за рабочим столом, курил трубку и просматривал газеты, привезенные с Восточного побережья. Он поднял глаза, когда в кабинет вошли Итан и Генри без рубашек, в домашней одежде, с мокрыми после душа волосами и розовыми после бритья подбородками. Генри сдержал зевок, наблюдая, как Итан оглядывает неприкасаемую отцовскую коллекцию заводных игрушек: автомобили, хлопающие в ладоши мартышки, расписанный менестрель и даже крошечный робот.

— Прекрасная история о «Стэггервинге», Итан, — похвалил мистер Торн. — Генри, выглядишь ужасно. Ты выспался?

— О да, сэр. — Генри надеялся, что его не поймают на лжи. В нем скопилась усталость от ночей, проведенных в клубе, где он слушал джаз и мечтал о Флоре. Он приходил в «Домино» каждый вечер уже несколько недель, однако все еще не собрался с духом, чтобы с ней заговорить. Но сидя за своим привычным столиком напротив сцены, он наблюдал за ней, запоминая каждую черточку. И чувствовал, что она тоже украдкой поглядывает на него, всегда отводя глаза, когда он пытался перехватить ее взгляд. Это уже походило на какую-то игру.

— Налегай на мясо, парень. Твоему организму, похоже, не хватает железа. — Мистер Торн отложил трубку и открыл столичную газету. Кашлянув, указал на зернистую фотографию на второй странице. — Видите?

Генри и Итан наклонились поближе, но было ясно, что ни тот, ни другой не понимают, к чему клонит мистер Торн.

— Гувервилль. Под мостом на Пятьдесят девятой улице в Нью-Йорке, — пояснил отец Итана. — По сравнению с нашим это капля в море. У нас восемь палаточных городков, самый крупный из которых в десять раз больше вот этого из газеты. Но потому что он на Западном побережье, эти газеты не догадываются о его существовании. — Он закрыл газету и зажал зубами трубку. — Ты напишешь историю о нашем местном Гувервилле. Том, самом большом у воды. Трогательный сюжет, интересный широким массам, а в особенности об этом новом парне… — Мистер Торн глянул на отпечатанную на машинке страницу на столе. — Некий мистер Джеймс Бут двадцати лет от роду приехал туда несколько недель назад и утверждает, что стал де-факто мэром городка. Но вот в чем штука. До меня дошли слухи, что в своих хижинах эти оборванцы производят алкоголь. Несомненно, за всем стоит этот Бут, пытаясь разбогатеть по-быстрому. Не удивлюсь, если он связан с гангстерами. Если это правда и покупатели не платят налог на спирт, то у нас уже не просто трогательный сюжет для широкой аудитории, а скандал. Мы сможем показать этим клоунам с Восточного побережья, что новости не тонут, достигнув Миссисипи.

— Спасибо за задание, отец, — поблагодарил Итан. — Не возражаешь, если Генри отправится со мной?

Генри подобрался.

— Конечно, если сумеет оторваться от своего контрабаса. Сперва разузнайте побольше об этом Буте. Где власть, там, скорее всего, коррупция.

***

Раздался цокот шпилек по паркету, а за ними следом топот кожаных туфелек Аннабель. Лидия Торн вошла в кабинет мужа, держа небольшой треугольник желтой бумаги. Аннабель с фарфоровой куклой в руках следовала за матерью.

— У меня есть новость, — объявила миссис Торн, поднимая висящие на цепочке очки для чтения и водружая их на нос. — Вернее, даже две.

— У нас есть новости! Два новостя! — запищала Аннабель.

— Тихо, дорогая. — Миссис Торн погладила дочь по светловолосой головке. Даже в очках для чтения она выглядела настоящей красавицей. Именно от нее Итану и Аннабель достались светлые волосы и ясные глаза. — К нам едет гостья, — продолжила миссис Торн, наслаждаясь всеобщим вниманием. Мистер Торн покрутил пальцем, прося ее продолжать.

— Гостья! — взвизгнула Аннабель.

— Тихо, Аннабель, — вновь одернула дочь миссис Торн и плотно сжала губы, словно пытаясь скрыть улыбку. — Это Хелен.

— Но бал дебютанток… Я думал… — Мистер Торн отложил трубку и наклонился вперед, опираясь на локти.