Изменить стиль страницы

Москва решительно отвергла соискателя на престол, «воренка» Ивана. Мелкие дворяне, а затем и атаманы начали покидать лагерь Заруцкого. Оставшиеся казаки все с большим недоверием взирали на польскую «царицу», которая давно уже стала заложницей их предводителя. Им не хотелось сражаться за воренка, которого отвергла вся держава, и когда Заруцкий, отступая от воеводы Ивана Одоевского, что напал на атамана под Воронежем, приказал казакам отходить за Дон, то большая их часть отстала от него в пути.

Донские казаки также не пожелали прийти на выручку Заруцкому, и ему пришлось отступить в Астрахань, которая давно отложилась от Москвы и не захотела признавать царя Михаила Романова. Астраханцы с воодушевлением приветствовали четырехлетнего Ивана Дмитриевича. Со всех сторон в Астрахань сбегался беглый люд.

К марту 1614 года под стягом Заруцкого вновь стало несколько тысяч человек, с коими он вознамерился идти на Казань и Самару, а чтобы обеспечить себе тыл, Заруцкий и Марина Мнишек затеяли тайные переговоры с персидским шахом Абассом, что крайне озаботило астраханского воеводу Ивана Хворостинина. Он приказал схватить Заруцкого, но атаман упредил заговорщиков, казнил воеводу, многих мурз и зажиточных посадских людей. Разгрому подвергся и двор почитаемого в Астрахани архиепископа; тот вышел с крестом, но его схватили и бросили в темницу.

На Заруцкого поднялись возмущенные астраханские служилые люди, и атаману пришлось сесть в осаду в каменной крепости, но на помощь служилым дворянам двинулось войско с Терека.

Потеряв всякую надежду, Заруцкий бежал на реку Яик. В окружении атамана оставалось несколько сотен казаков, но им уже опостылел вечно бегающий Заруцкий, им не хотелось погибать ради чужеземной «царицы». Атаман вместе со своим «семейством» был схвачен и привезен в цепях в Астрахань. О захвате Заруцкого была оповещена Москва.

Романовы не пощадили своих врагов. Воренок Иван был доставлен в Москву и повешен на Фроловской башне.

Ивана Заруцкого казнили самой страшной и мучительной казнью — посадили на кол. Марину Мнишек заточили в тульскую темницу, где она вскоре и скончалась.

Так бесславно закончилась история некогда лихого донского атамана и честолюбивой полячки Марины Мнишек, упорно мечтавшей стать русской царицей.

Град Ярославль i_003.png

Глава 12

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ПОЕДИНОК

К началу июля 1612 года Пожарскому удалось собрать в Ярославле огромное войско, готовое выступить на Москву. Но Дмитрий Михайлович медлил, и причиной тому — шведское нашествие. Все последние дни Пожарский проводил с дьяком Посольского приказа Саввой Романчуковым, который отменно ведал дела Великого Новгорода и шведских королей.

— Еще в июле минувшего года, — сказывал Савва Лукьянович, — новгородский митрополит Исидор и воевода Одоевский Иван Большой после ожесточенной осады Новгорода заключили со свейским маршалом Яковом Делегарди соглашение, по коему новгородцы избирали в цари сына короля Карла Девятого, Густава Адольфа. Новгородское княжество стало именоваться Новгородским государством и прерывало с ополчением Ляпунова всякие отношения. Но сие уже произошло после захвата Новгорода. То был жуткий час. Свеи, проникнув в глубь крепости, с неистовым озлоблением кололи и резали всех, кто попадался им под руку, а затем начался неописуемый грабеж, ибо Делегарди посулил ландскнехтам богатую добычу. Король торжествовал: его план о расчленении России и закреплении за Швецией Новгорода и Пскова воплотился в жизнь. Но Карл недолго упивался победой, ибо через три месяца он скончался и свейский трон перешел к его наследнику Густаву.

— Выходит, митрополит и бояре, сдавшие свеям Новгородский кремль, пошли по стопам московской Семибоярщины, — хмуро произнес Пожарский.

— Наступили на те же грабли, Дмитрий Михайлыч, — мотнул рыжеватой с проседью бородой Савва. — Послы Новгорода снарядились в Стекольню дабы привезти из нее свейского принца и посадить его на Новгородское государство. Но послов томили в Стекольне едва ли не полгода, а тут и король скончался. Трон занял его сын Густав Второй. Маршал Делегарди, находясь в Новгороде, уверял новгородцев, что свейское правительство, во исполнение договора, немешкотно пришлет принца Карла Филиппа, но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

— Густав Адольф замыслил то же, что и его двоюродный брат, польский король Сигизмунд.

— Воистину так, Дмитрий Михайлыч. Густав вознамерился сам занять русский престол. В марте, когда вы шли из Нижнего к Ярославлю, свейский король обескуражил новгородцев неожиданной вестью, что вскоре сам пожалует в Новгород и ни словом не обмолвился о принце Карле Филиппе. Посадские люди встревожились, ибо уразумели, что новгородская земля может полностью перейти к свейскому государству. А вот бояре в челе с Иваном Одоевским пошли на открытую измену. Делегарди стал их лучшим другом, ибо он действовал так же, как гетманы Сигизмунда в Москве. Маршал щедро жаловал боярам земли, дабы те пели под дуду свейского короля. Воевода Одоевский получил под Новгородом огромный погост в четыре с половиной тысячи четвертей земли. Жирные куски выпали и другим боярам. Народ же бедовал и проклинал новгородские верхи, кои угодили в полную зависимость от свеев, и кои слезно умоляли Делегарди не отлучаться из Новгорода, поелику страшились мятежа посадского люда. Свеи же с помощью бояр утвердились на всей Новгородской земле. Захват шел под началом генерала Горна, зело жестокого военачальника, кой повсюду сеял смерть и разрушения. Король Густав высоко оценил его заслуги и произвел генерала в фельдмаршалы. Горну удалось захватить Орешек, Тихвин и Ладогу. Угроза свейского завоевания нависла над всем русским Поморьем.

— На Кириллов монастырь и Белоозеро замахнулись, — озабоченно произнес Дмитрий Михайлович, ведая о том, что новгородские бояре по совету свейского короля обратились на Белоозеро и в богатую обитель с призывом быть в соединенье с Новгородским государством и признать государем Карла Филиппа.

— Весьма лихо стало на Руси, Дмитрий Михайлыч, — вздохнул Савва.

От свежих сосновых бревенчатых стен Посольского приказа духовито пахло смолой; через невысокие косящетые оконца пробивались теплые лучи полуденного солнца, золотя широкие и гладкие бревна.

Хорошо, урядливо было в новом приказе, возведенном под началом Первушки Тимофеева, но покойная, чистая, духовитая изба никак не ладила с тревожной душой Дмитрия Михайловича… Лихо! Лихо, Савва Лукьяныч. И кто только на Русь не ополчился: Польша, Литва, Швеция, датские и немецкие наемники. А с юга, воспользовавшись Смутой, набегают крымские татары. Одна из тяжелейших бед Руси. Еще месяц назад в Ярославль примчали гонцы из Оскола. Поведали Пожарскому:

— Известились мы, князь Дмитрий Михайлыч, что крымский хан Гирей помышляет в июне набежать на наш город. Ратных же людей у нас — кот наплакал. Помоги, воевода! Ныне одна надежа на Ярославль.

— Далече же вы, гонцы, за помощью примчали.

— Опричь Ярославля защитить нас некому. На Москве царя нет, в казачьих же таборах от нас отмахнулись. Вот и заспешили к тебе, воевода.

Вздохнул Дмитрий Михайлович, тяжело вздохнул. Смута значительно ослабила оборонительные рубежи державы. А ведь сколь сил приложил Борис Годунов, дабы заслониться от татар новыми городами-крепостями. После смерти Ивана Грозного, еще, не будучи царем, Борис Годунов возвел Белгород, Воронеж, Валуйки, Елец, Кромы, Курск, Лебедянь, Ливны, Оскол, Царев-Борисов… Города-крепости сплотились между собой малыми укреплениями и «засечным чертами».

Дмитрию Михайловичу самому удалось повидать «засечную черту», когда однажды Борис Годунов послал его с воеводой Третьяком Сеитовым на окраину — досмотреть южные крепостицы. Каждая «засека» была в пятьдесят саженей шириной — полоса поваленных верхушками на юг деревьев, укрепленных валами. Вдоль всей «черты» размещались дозорные вышки и укрепленные остроги. Меры, принятые Борисом Годуновым, значительно ослабили набеги татар, их прорывы к Оке стали редкостью.