Но иной раз нос чует не только запахи «простой» пищи, но и заманчивое благовоние стерляжьей ухи, жирной кулебяки из свежей осетрины и прочих лакомых яств, предназначенных для архимандрита, высших монастырских иерархов и знатных гостей, посещающих один из самых богатейших обителей Руси.

«Не бедствует, далеко не бедствует Спасский монастырь. У него, сказывают, тысячи крестьян, уймищу вотчин, торжков и мельниц. Здесь же, в обители, как поведал Надей Светешников, временно хранятся деньги, собранные с поморских и понизовых городов в цареву казну. Опричь того, в монастыре сидят государевы злоумышленники. Сидят в святой обители!».

— Ты чего тут вынюхиваешь и высматриваешь?

Голос грубый, задиристый.

Первушка обернулся. Перед ним стоял средних лет щербатый, долговязый мужик с рыжей, торчкастой бородой и с прищурыми, въедливыми глазами.

— А тебе что? — резко отозвался Первушка. Не любил он, когда к нему вызывающе обращались.

— Чего, грю, высматриваешь? — все также грубо вопросил мужик.

— Какого рожна надо? За погляд денег не берут. Шел бы ты.

— Монастырскому служителю дерзишь?

Свинцовые, въедливые глаза, казалось, насквозь пробуравили Первушку.

— Да какой же ты служитель, коль на тебе подрясника нет?

Насмешка дерзкого парня еще больше озлила мужика.

— В узилище захотел?! А ну поворачивай оглобли!

Подступил к Первушке и изрядно двинул того локтем в грудь. Первушка не стерпел и в свою очередь толкнул служителя плечом, да так сильно, что мужик едва не грянулся оземь.

Служитель, с перекошенным от злобы лицом, сунул два пальца в рот, пронзительно свистнул. На свист прибежали четверо келейников. Гривастые, с вопрошающими глазами.

— Чего обитель булгачишь, Гришка?

Мужик мотнул на Первушку головой.

— Кажись, лиходей. Не впервой его вижу. В храм не ходит, а всё чего-то вынюхивает. Надо его к келарю свести.

— Не суетись, Гришка, — спокойно молвил один из чернецов и зорко глянул на незнакомца.

— Чьих будешь, сыне?

— Каменщик купца Светешникова. Помышляет он церковь возвести. Я же на храмы хожу поглядеть.

— Ведаем сего благочестивого купца. На храмы же зри, сколь душа возжаждет. То Богу зело угодно, сыне.

— Доверчив ты, Савватей. Он всю обитель, как вражий лазутчик обшарил, и рукам волю дает, — все также озлобленно произнес Гришка.

— Не возводи лжи, Гришка. Ты первый на сего парня наскочил. И запомни: монастырскому служке надлежит добрых людей за версту зреть, — строго высказал Савватей.

Келейники неторопко подались вспять, а служка кинул на Первушку враждебный взгляд и повернул к Трапезной.

Глава 8

ГРИШКА КАЛОВСКИЙ

Гришка Каловский появился в монастыре два года назад. Повалился келарю в ноги и рьяно произнес:

— Хочу Богу послужить, отче Игнатий!

— А ране кому служил? Аль безбожник?

— Чур, меня! — Гришка даже руками замахал. — Истинный прихожанин. Ни одной церковной службы не пропущал. Вот те крест!

— Буде! — келарь даже посохом пристукнул. — Буде враки глаголить, святотатец, ибо в Писании сказано: «Лжу сотворяша, Богу согрешаша». Душа твоя зело грешна. Истину глаголь, а коль вкривь будешь сказывать, ноги твоей не будет в обители.

— Как на исповеди, святый отче… Имею избенку в Семеновской слободке, что за Земляным городом. Имел чадо осьми лет и женку. Чадо на Волге утоп, с челна свалился, а женка намедни Богу душу отдала… Царство ей небесное. Славная была женка.

Гришка даже слезу проронил и продолжал:

— Слезала с сеновала, да оступилась и на вилы напоролась. Сиротинушкой остался. Маетная была жисть. Голодные лета! Помышлял от худого житья в Понизовье сойти, в нижегородские земли, куда голод не докатился, но отдумал. На святую Троицу вещий сон пригрезился. Повстречался мне Николай Чудотворец и изрек: «Ступай, раб Божий, в обитель. Там будешь спасаться».

Крупные мясистые губы Игнатия скривила язвительная усмешка:

— Сызнова кривду глаголешь, непотребник. Голод тебя в обитель погнал, а не чудотворец. Не о Боге ты грезил, раб лжелукавый, а об утробе своей. На сытую жизнь потянуло, чревоугодник!

Гришка вновь бухнулся на колени.

— Провидец ты, святый отче! Истинно речешь. Ни хлеба в суме, ни гроша в котоме. Одна дорога — на паперть. Прими в обитель, раба сирого!

— Сирого? Да твоими руками подковы гнуть. Не слепой — вижу! В судовые ярыжки тебе дорога, а не в обитель.

— Смилуйся, святый отче! Верой и правдой тебе буду служить, как преданный пес. Любое твое повеленье исполню!

Игнатий чуток призадумался.

— Любое, глаголешь?

— Любое, святый отче!

Келарь пытливо глянул в умоляющие глаза Гришки.

— Помыслю о твоей судьбе. Наведайся на седмице.

Затем Игнатий вызвал в покои своего доверенного служку и молвил:

— Сходи в Семеновскую слободку и изведай, что за человек Гришка Каловский.

На другой день служка донес:

— Женку свою сам усмерть прибил. Кулак у Гришки увесистый. Был наподгуле и двинул по Матрене, да так сильно, что та головой о печь ударилась. О том соседям Гришкин мальчонка поведал.

— Так он же утонул.

— Утонул, отче, но после кончины матери. Убежал с горя на реку и из челна выпал. То ли сам, то ли ненароком, одному Богу известно. Гришка же нравом жестокосердный, до черной работы не слишком охочий. Не переломится.

— Бражник?

— Выпить ведро может, но зело пьяным его никто не зрел, знать нутро крепкое.

— Жестокосердный, глаголешь? — раздумывая о чем-то своем, переспросил Игнатий.

— Так в слободе сказывают, отче.

— Обители не только праведники надобны.

Взял Гришку келарь. Допрежь послал его на три седмицы обихаживать конюшню, затем колоть березовые плахи для Трапезной. Гришка не ленился, сердцем чуя, что сгодится он и для более важных дел. И сии дела настали!

Спустя три месяца, келарь молвил:

— В сельце Подушкине монастырские трудники приказчика ослушались. Съезди-ка в сельцо с приказчиком, да разберись с мужиками.

«Вот оно! — возликовал Гришка. Это тебе не навоз из конюшни выгребать. В лепешку расшибусь, дабы Игнатия порадовать!».

И порадовал. Люто погулял Гришкин кнут по спинам ослушников!

Келарь же, после подробного отчета приказчика, поразмыслил:

«У Гришки душонка подлая, ему бы в опричниках ходить да крамолу выметать. Но и такой сгодится. Ныне немало смутьянов в монастырских селах развелось».

Глава 9

ОГЛУШАЮЩАЯ ВЕСТЬ

Начиная с апреля 1605 года, на Ярославль обрушились будоражащие вести. На Мартына лисогона скончался царь Борис Федорович Годунов, и скончался-де не своей смертью: бояре отравили.

Посадские люди не убивались: не любим был царь в народе, он в Угличе сына Ивана Грозного, малолетнего царевича Дмитрия извел. На его царствие пришлись и лютые Голодные годы, и отмена Юрьева дня.

Недовольны были Борисом Годуновым и торговые люди, который дал иноземным купцам большие льготы.

Но тут на Ярославль привалила ошеломляющая весть: в польской земле объявился царевич Дмитрий, кой в Угличе не сгиб от рук убийц Годунова, а спасся «чудесным образом». Ныне Дмитрий, собрав большую рать, идет на Москву, дабы сесть на престол.

Зашумел, забурлил град Ярославль! На торгах, площадях и крестцах только и пересудов:

— Уберег Господь царевича.

— Ему и сидеть на троне. Бориска-то законного наследника помышлял извести, последнего Рюриковича. Авось и будет Дмитрий Иваныч добрым царем, подати и пошлины черному люду укоротит. То-то заживем!

— Заживешь! Видел кот молоко, да рыло коротко. Яблоко от яблони недалече падает. Иван-то Грозный сколь люду кромешниками истребил. Жуть! Не приведи Господи таким и Дмитрия зреть.