— Мне совсем не страшно, не страшно, боярыня!

А вот и чужеземец чему-то рассмеялся, а затем подбежал к Арабчуку и слегка поправил в стремени алый башмачок царевны. Василий даже за рукоять сабли схватился. Подлый гасконец!

Ревность обуревала княжича Василия. На другой день он не выдержал и пришел в шатер Маржарета.

— Мне надо поговорить с тобой, гасконец.

Жак (в России его называли Яковом) уже знал, что княжич Василий Пожарский является рындой государя, он, как начальник личной гвардии Бориса Годунова, несколько раз виделся с мечником царя во дворце, но не имел представления, что делает этот привлекательный юноша на Серебрянке.

Маржарета несколько озадачил холодный тон княжича.

— Я слушаю вас, сударь.

— Скажи, гасконец, сколько еще дней ты будешь обучать царевну Ксению?

— До тех пор, пока царевна не станет настоящей амазонкой.

— Она уже изрядно держится в седле. Советую, гасконец, прекратить выучку.

В словах княжича Маржарет уловил угрожающие нотки, чего он никогда не терпел.

— Что вы себе позволяете, сударь? Выйдете из шатра!

— И не подумаю! Либо ты перестанешь крутиться вокруг царевны, либо я навсегда покончу с этим.

— Тысячу чертей! — загорячился Маржарет. — Не хотите ли, сударь, вызвать меня на поединок? Моя шпага к вашим услугам.

Маржарет с вызывающей улыбкой положил кисть на эфес шпаги, а Василий стиснул рукоять сабли. И быть бы, наверное, поединку, если бы в шатер, привлеченный громкими голосами, не вошел боярин Годунов.

— Что ты здесь делаешь, княжич?

Василий замешкал с ответом, а находчивый гасконец произнес с улыбкой:

— Сей юноша, монсеньор, захотел посмотреть на мою шпагу. Мы поспорили, чье оружие крепче.

— Ну и чье, Василий?

— Сабля, боярин.

Василий Григорьевич глянул на обоих, хмыкнул и строго молвил:

— Ты вот что, княжич. Больше не заходи в шатер Маржарета. И не забывай дело свое. Ступай!

Глава 17

ЖИЛА ЦАРЕВНА СЕРЕБРЯНКОЙ

Ксения возвратилась в Москву вместе с поездом царицы Марьи, отбывшей из Троицкой обители. После продолжительного доклада боярина Григория Годунова, государь Борис Федорович допрежь встретился с дочерью, а затем с верховой боярыней.

— Зело доволен тобой, боярыня. Ксению не узнать. Весела, жизнерадостна, здоровьем цветет.

Обычно задумчивые, зачастую снулые глаза Бориса Федоровича, на сей раз были веселыми и добрыми.

— За твое радение награждаю тебя еще одним сельцом, что недалече от твоего Мугреева.

Мария Федоровна земно поклонилась.

— Но вновь хочу упредить тебя, боярыня. О поездке царевны на Серебрянку — ни слова.

— Я умею хранить тайны, великий государь.

— И другие будут хранить! — жестко заключил Годунов.

Все люди, обеспечивающие тайную поездку царевны на лесной починок, были сурово предупреждены начальником Сыскного приказа Семеном Годуновым. Каждый из них ведал: кремлевская Пыточная, коей когда-то распоряжался Малюта Скуратов, ныне находится в ведении Семена Годунова, и она не остается без кровавой работы катов, а посему вся дворцовая обслуга царевны Ксении хранила глухое молчание.

И все же: тайна — та же сеть: ниточка порвется — вся расползется. По боярской Москве испустились слухи: царевна не на богомолье ездила, а тешиться в неведомые места, где она отошла от старины и дедовских обычаев. Ревнители древнего благочестия костерили царя и царевну. Но слухи, оставались слухами, ибо доподлинно никто не мог ничего сказать. Встрепенулись приверженцы старины, когда на Москву прибыл свейский принц Густав. Тут уже не слухи бояр взбаламутили, а явь.

— Дивны дела твои, Господи! Царь, еще не женив дочь свою, русские земли иноверцу раздает. Калугу с тремя городами Густаву посулил.

— Чу, и Углич — удел убиенного царевича Дмитрия. Не кощунство ли?

Бояре глухо роптали, а Борис Годунов, заботясь о расширении пределов Московского царства, настойчиво добивался своей давно задуманной цели. Из борьбы между Польшей и Швецией он извлек большую выгоду — перемирие, удовольствие отнять у польского короля Сигизмунда титул короля свейского, а вкупе с этим прибрать давно желанную Ливонию, и прибрать ее, казалось, теперь будет несложно, ибо появилась возможность заключить тесный союз со свейским королем против Польши. И в этом деле решающую роль сыграет свадьба Ксении с принцем Гуством, пообещав тому Ливонское королевство.

А что же Ксения? Ей шел пятнадцатый год, по тем временам самый брачный возраст. Царевна ведала, что пришел ее срок, однако ее не тянуло к замужеству, но она не могла перечить намерению отца государя, ибо уже заранее ведала, что выйдет замуж за одного из заморских принцев. Им оказался свейский принц Густав, кой недавно появился в Москве. Но Ксения вовсе не задумывалась о своем женихе. Кто он, молод ли, каков собой? Эти вопросы даже в голову не приходили царевне. Она до сей поры жила Серебрянкой. Это были чудесные, безмятежные дни, оставившие в душе Ксении сладкие воспоминания. Ничего прекрасней в ее жизни не было, что она особенно почувствовала, когда вернулась в свои докучливые терема, с их затворническим укладом.

Ах, Серебрянка, милая Серебрянка! Маленькая деревушка в одну избу, но какая светлая и пригожая, чарующая своей бесподобной девственной красотой. В сей дивной красоте, и вся сущность ее соответствовала тому миру, кой окружал ее целых две недели, пробуждая в ее душе совершенно новое, неизведанное, невольно меняя еще более к лучшему ее утонченную натуру, ее мысли и поступки, совершенно несообразные с ее поступками во дворце. Совсем недавно она и помыслить не могла, что открыто может побеседовать с простолюдинами, погулять по лугам и рощам, пройтись босиком по песчаной отмели речушки, испить чистой хрустальной водицы из серебряного родничка, сходить с берестяным лукошком в лес, познавая прелести благословенной природы… Боже мой! В каком же сказочном великолепии она пребывала!.. Никогда не забудется и верховая езда. На третий день обучения она добрых полчаса (сама по себе!) каталась на Арабчуке, даже на рысь перешла, почувствовав себя истинной наездницей на «златогривом коне». У нее даже дух захватило от сего упоительного полета.

Разве забыть ей ныне Серебрянку? Не забыть… Не забыть и того недолгого, но жаркого прикосновения княжича Василия, спасшего ее от неведомого зверя. Какой же храбрый и пригожий этот сероглазый княжич, с шапкой пышных кудреватых волос. Так и стоит в очах.

Отчего-то яркий румянец заливал щеки Ксении, когда она вспоминала княжича.

«Увидеть бы его», — как-то мелькнула в ее голове неожиданная мыль, и от этой нечаянной, непозволительной мысли она вовсе смутилась, да так, что ее внезапное смущение тотчас заметила Мария Федоровна.

— Что с тобой, государыня царевна?

— Со мной?.. Со мной все хорошо, матушка боярыня… От печей жарко.

«От печей ли? — усомнилась Мария Федоровна. — Никак, о свейском принце задумалась. Господи, неужели Ксения, это небесное создание, выпорхнет из царских теремов? Каково-то будет ей в чужедальней сторонушке?

Жаль было расставаться верховой боярыне со своей воспитанницей. Привыкла за три года.

Глава 18

ПРИНЦ ГУСТАВ

Афанасий Иванович Власьев, пользовавшийся огромным доверием царя, прибыл на Москву за две недели до приезда свейского принца. Рассказывая о тайном поручении царя, он обстоятельно доложил все подробности:

— Принц Густав, сын Эрика Четвертого, тридцати двух лет отроду. Младенцу было семь месяцев, когда отец его был свергнут с трона и заключен в тюрьму. Сначала король Иоанн Третий не опасался малолетнего племянника, но когда в Швеции стали подниматься голоса за освобождение Эрика, король дал одному царедворцу приказание утопить ребенка. Замысел не удался; ребенок был отправлен в Польшу, где его воспитанием занялись иезуиты; он принял католицизм. Густав жил в большой нужде, лишь изредка получая помощь от своей матери. Он сделал большие успехи в науках, прекрасно владея итальянским, французским, немецким, польским, русским и латинским языками, стал знатоком медицины и алхимии и заслужил название «второго Феофраста Парацельса».