Молчанов нагло сощурился.

— Не чинись, Афонька. Не тебе, холопу царскому, государеву волю рушить, — обернулся к жолнерам. — Ищите девку!

Пальчиков метнулся к стенке, сорвал с колка саблю.

— Прочь, святотатцы!

— Но выхватить из ножен саблю не успел: накинулись жолнеры, повалили на пол, повязали сыромятными ремнями. Плачущую Настеньку вывели из светелки. Девка статная, красивая, пышная русая коса ниже пояса.

— Не хочу, не хочу к царице!

— Дура! — любуясь дворянской дочкой, прикрикнул Молчанов. — В злате-серебре будешь ходить, боярыней у царицы Марины станешь.

— Не хочу боярыней, С тятенькой и матушкой хочу жить!

Девку кинули поперек седла и повезли в Кремль.

Михайла Молчанов «большой негодяй, льстец и злой лицемер, не боявшийся ни бога, ни людей, с помощью своих слуг повсюду выискивал красивых девиц, добывая их деньгами или силою, и тайно приводил их через потаенные ходы в баню к царю, а после того как царь натешится с ними, они еще оказывались довольно хороши для Басманова и Молчанова. Если царь замечал красивую монахиню, коих в Москве много, то она уже не могла миновать его рук… После его смерти оказалось по крайней мере тридцать женщин, забеременевших от него».

Молчанов и Басманов в который уже раз сидели в предбаннике, освещенном слюдяными фонарями. Тянули из кубков мальвазию, посмеивались:

— Женолюбив Дмитрий Иваныч.

— Девки-то смачные, вот кровь и играет. Зрел Настюху? Ягодка!

— А Ксения и того краше.

— Сказал! То царь-девка! Во всем белом свете такой красы не сыщешь. Жаль, Марина взбунтовалась.

Перед приходом Самозванца в Москву Голицын, Мосальский, Молчанов и Шелефединов ворвались со стрельцами в годуновские покои. Царицу Марью удавили, молодого государя Федора Борисовича умертвили кинжалом, шестнадцатилетнюю же Ксению оставили в живых.

Прослышав о необычайной красоте царевны, Самозванец повелел доставить ее в свои покои. С того дня дочь Бориса Годунова стала его любимой наложницей.

Сандомирский воевода осердился: вот-вот Марина Мнишек выйдет замуж за Дмитрия и венчается на царсво, а греховодник зятек у всех москалей на виду пустился в разврат. Юрий Мнишек отослал спешную грамоту:

«Поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите, ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя ее отдалить. Ведайте, ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят».

Самозванец опечалился: юная Ксения влекла его днем и ночью. Но наложницей пришлось поступиться: допрежь всего дела державные. Ксению, под именем инокини Ольги, постригли и сослали в Белозерский монастырь[22]. …За дверями слышались приглушенные воркующие слова Дмитрия и всхлипы Настеньки. Царь тешился!

Молчанов и Басманов ухмылялись.

— Видать, по нраву пришлась государю девка.

— Доволен царь-батюшка. Вновь деньгу отвалит. Живем, Петр Федорыч!

— Живем, Михайла Андреич!

Оба веселы и довольны: ходят близ царя, заботушки не ведают. Награждены, обласканы, в почете великом. Дай бог Дмитрию Ивановичу долгих лет царствования!

Пили, ели и ждали царева выхода. Вот наконец-то и он появился. Поспешили облачить. Самозванец зачерпнул из кадки ячного квасу, выпил полный, ковш и, улыбаясь, хлопнув Молчанова по плечу, удалился из бани.

Михаила и Петр пошли к Настеньке; та, обнаженная, с распущенными волосами, лежала на мягком душистом сене. Молчанов и Басманов закрылись на крюк, разделись.

— Не хуже царского приласкаем, ладушка, — хохотнул Михайла.

Беда грянула нежданно-негаданно. После Пахомия-бокогрея[23] люди Василия Шуйского напали на государев дворец. Самозванец был убит.

Зарезан Петр Басманов.

Михайла Молчанов, похитив государеву печать, кинулся в царскую конюшню. Вскочив на доброго скакуна, помчался из Москвы вон. По дороге в Польшу неустанно кричал:

— Жив великий государь! На Москве немчина убили. Спасся Дмитрий Иваныч. В Речи Посполитой от изменников упрятался. Не верьте Василию Шуйскому!

В Сандомирском замке Молчанов нашел приют у матери Марины Мнишек. Оба рассылали гонцов по всей Северной Украине. Гонцы вещали:

— Жив Дмитрий! Скоро на Руси будет. Жив Красно Солнышко!

Глава 3

КНЯЗЬ ШАХОВСКОЙ

Григорий Петрович стоял у распахнутого оконца. Во дворе, не замечая князя, прокудничали прибывшие с Дона казаки.

К амбарному срубу привалился чернявый длинноусый повольник Устимка в красных портках. Крепко спал, громко храпя и причмокивая губами. Подле — старая баранья трухменка и пустая баклажка из-под горилки.

К спящему ступил богатырского вида казак с тонким татарским жильным арканом. Едва унимая смех, склонился над донцом. Повольники затаились. Ужель не проснется?

Казак лишь что-то промычал и еще пуще захрапел. Повольники — в хохот.

— Ай да Нечайка. Ловок, чертяка!

Нечайка, привязав аркан за ус, отошел к станичникам.

— Где чалку кинем, хлопцы?

Казаки завертели кудлатыми головами. Возле амбара, под телегой, притулился пьяненький батюшка Никодим в замызганном подряснике.

— Чепляй к благочинному, Нечайка.

Казак охомутал концом аркана батюшкин сапог и подсел к повольникам, потягивающим из баклажек горилку.

Ждали!

Но уснувших и пушкой не пробудишь, знай храпят.

— Эдак нам до ночи сидеть. Ишь, дрыхнут! — нетерпеливо загомонили казаки.

Нечайка вытянул из кармана зипуна кожаный кисет с турецким табаком и полез под телегу: кинул добрую щепоть в красные ноздри попа. Батюшка шевельнулся, приподнял голову и свирепо зачихал.

Казаки загоготали.

— Христов воскрес, отче!

Никодим чихал долго и натужно, слезы катились в сивую бороду. Отчихавшись, глянул в баклажку, вздохнул.

— Чарочку ба, сыне.

Казаки дружно молвили:

— Поднесем, отче, ступай к нам.

Батюшка на карачках выполз из-под телеги, поднялся, широко зевнул, перекрестил рот и шагнул к казакам. Аркан натянулся и дернул Устимку за аршинный ус. Казака будто вилами кольнули. Охнул, очумело вытаращил глаза, схватился за ус.

— Ай, што?

Небывалый хохот потряс княжье подворье. Шаховской негромко рассмеялся. Ну, народ бедовый, ну, бадяжники![24] Отошел к столу, опустился в дубовое резное кресло. Согнав улыбку с лица, призадумался. Мысли вновь и вновь возвращались к тому, что не давало покоя уже несколько дней.

Чем же ответит Михайла Молчанов? Назовется ли Дмитрием? Вначале, когда прибежал из Москвы в Путивль, он соглашался на самозванство. Что же скажет теперь? Северские города только и ждут появления «чудом спасшегося государя». Время не терпит, пора выступать на Москву, а «царя» все нет и нет. Шуйский же вот-вот двинет войско на Путивль, Елецк и Кромы. И за кем останется победа, один бог ведает. Скорее бы пришел ответ от Молчанова. Шаховской оказался в Путивле три недели назад. Явился опальным князем: Василий Шуйский не простил дружбы с первым самозванцем. Новый царь, опасаясь на Москве крамолы, сослал многих бояр в Северскую Украину.

Но Шуйский оплошал, сослав своего недруга в Путивль. Город жил милостями Дмитрия Ивановича и кишел бунташным людом. Никто не хотел и слушать о воцарении Шуйского. Угомонить взроптавших попытался было старый воевода Андрей Иваныч Бахтеяров-Ростовский. С паперти соборного храма кричал толпе:

— Православные, киньте воровство и крамолы. Самозванец убит. Присягайте Василию Иванычу Шуйскому!

В ответ же неслось:

— Брешешь, воевода! Жив Дмитрий Иваныч!

Масла в огонь подбросил вновь прибывший воевода Григорий Шаховской. Молвил городу:

— Князь Ростовский — сподручник Шуйского. Ныне оба супротив истинного государя зло умышляют.