На крепость сыпались не только стенобитные ядра, но и каленые, огненные, начиненные картечью. Полыхали пожарища, рушились дома, гибли люди. Но калужане не ведали ни смятения, ни страха, весь город поднялся на борьбу с огнем; тушили водой стены острога, заделывали бреши, раскидывали баграми пожираемые огнем избы. Болотников сновал от одного опасного места к другому, кричал:

— Не робей, не робей, ребятушки!

Часа через два пальба стихла. Дворяне, храбрые от вина и царских щедрот, кинулись к стенам острога, кинулись всей тридцатитысячной ратью. То был страшный час! Болотниковцы ответили со стен из мощных самострелов, самопалов и тяжелых крепостных пищалей (Вот где пригодились ядра и зелье!) Сотни дворян были сражены, но это не остановило врага. Приставив к тыну длинные штурмовые лестницы, дворяне отчаянно полезли на стены. На головы их посыпались бревна и каменные глыбы, колоды и бочки, полилась кипящая вода и горячая смола. Дворяне валились с лестниц, подминая своими телами других ратников. Трупы усеяли подножие крепости, но лавина врагов, сменяя убитых, все лезла и лезла на стены.

Болотников валил на дворян тяжеленные бревна и многопудовые каменные глыбы, сбивая и давя врагов десятками. Подле громко ухал Добрыня Лагун, опуская на головы дворян увесистую слегу. Трещали черепа, лилась кровь.

А внутри крепости кипела работа. Оружейники ковали в кузнях мечи и копья, плели кольчуги, обивали железом и медью палицы и дубины; повольники втаскивали на стены все новые и новые колоды и бревна, кули, бочки и кадки, набитые землей, бадьи с кипятком и смолой.

Штурм крепости продолжался до самого вечера, но дворянам так и не удалось перекинуться через стены. Иван Шуйский отдал приказ об отступлении. Тысячи убитых остались лежать под стенами крепости.

Михаил Скопин собрал из окрестных сел и деревень сотни мужиков с топорами, велел им рубить в лесу деревья, колоть дрова и возить в стан на санях. Вскоре вокруг Калуги были сложены огромные груды дров. Ни сотники, ни головы долго не ведали о «хитроумии» Скопина. Одним лишь воеводам — Федору Мстиславскому и Борису Татеву — рассказал Михайла о своей задумке.

— Возведем у Калуги деревянную гору и подтянем к стенам крепости. «Подмет» срубим из бревен, клети поставим на катки, дабы можно передвигать гору к тыну. Клети заполним сухими дровами и хворостом. Деревянную гору подведем вплотную к стенам и подожгем. Крепости от огня не уберечься. Болотникову придется сдаться, дабы не сгореть заживо.

Болотников не раз и не два поглядывал со стен на «хитроумие» Скопина. Невдомек было: зачем столь великое множество дров понадобилось Михайле? Ратникам для костров? Но тут дров и в пять зим не сжечь. Но вот напротив Покровских ворот стала подниматься бревенчатая стена из десятка клетей. Болотников продолжал недоумевать: неужели Скопин задумал тыном отгородиться? Надоели вылазки? Сколь урону претерпел!

Иван Исаевич засылал во вражий стан лазутчиков, но те возвращались и разводили руками: никто ничего не ведает.

Деревянная гора находилась в трети поприща от Калуги, стояла крепко, незыблимо и вдруг… и вдруг она зашевелилась и поползла к стенам крепости. Калужане ахнули: мать честная! Бревенчатая громада ожила и поехала к городу.

Болотникова аж в пот кинуло. Деревянная гора на колесах! Через две-три недели она подойдет к стенам и спалит крепость. Гибель Калуги неизбежна.

Медленно надвигающаяся гора привела в замешательство и калужан, и повольничью рать, и воевод. Все знали: ядер у пушкарей, почитай, не осталось, вражий «подмет» не разбить.

После бессонной изнурительнейшей ночи Иван Исаевич позвал Терентия Рязанца и вновь спустился к ним в пороховые погреба.

— Зелья — слава богу, а вот ядер кот наплакал. «Подмет» не сокрушить.

— Без ядер сокрушим, Авдеич.

— Без ядер?.. Шутишь, воевода.

Иван Исаевич пересчитал бочки с зельем, что-то про себя прикинул и бодро хлопнул Рязанца по плечу.

— Сокрушим! Не быть деревянной горе… Не таращи глаза, Авдеич. Не зря ж сказывают: голь на выдумку хитра. Найдем и на Михайлу Скопина управу. Выроем подкоп, заложим зелье и громыхнем, да так, что от «подмета» рожки да ножки останутся.

— Мудрено такую гору взорвать, — покачал головой Рязанец. — Да и времени мало. Сколь земли надо выкинуть.

— Таем выкинуть, Авдеич, таем. Дабы ни один повстанец не пронюхал. Вражьих лазутчиков у нас, как блох на паршивой овце.

— Да как сие можно? — откровенно удивился Рязанец. — Куда землю девать? Зима. На снегу и зернышко приметишь. А тут?

— Землю — в землю! И понюшки из подкопа не выносить. Один ход рыть для «подмета», другой — для выемки. Повольникам же, что будут тайник рыть, наверх не выходить. Сладить избы-подземки, снабдить водой и харчем — и пусть живут. Войску скажем, люди, коих хватились, по селам за хлебом посланы. Добро ли так будет, Авдеич?

Рязанец молчаливо теребил бороду. Зело многотрудное дело задумал Болотников! Деревянную гору таем взорвать — не лапоть скинуть. Ого-го, какой тонкий расчет надобен! Изведать когда и в какое место будет подведен «подмет», прикинуть время его хода и вес, с точностью до аршина выверить под землей место взрыва, прикинуть меру зелья и толщу земли… Тут и самые башковитые розмыслы могут промашку дать. Малейший просчет — и все потуги напрасны.

— Чего пыхтишь? — усмехнулся Иван Исаевич. — В затею мою не веришь? Не под силу-де мужику такое? Надо осилить, Авдеич, надо! Иначе всему войску гибель. Мужичьей войне — гибель. Так неужель дозволим боярам мужика в кострище кинуть. Нет, Авдеич, не быть такому лиху. И вражий «подмет» взорвем и боярскую рать одолеем.

Замкнутое лицо Терентия Рязанца ожило.

— Сколь ни знаю тебя, Иван Исаевич, не перестаю дивиться. Сила в тебе необоримая, великая сила. И в себя и в мужика крепко веришь. А коль с верой такой живешь, одолеем!

После Афанасьевских морозов с севера подули метельные ветры.

— Сиверко привалил. Теперь надолго, — судачили бывалые ратники.

С северо-восточной стороны надвигалась на крепость и деревянная гора.

«Разумно, Михаила Васильевич, — одобрил Болотников. — Выходит, надумал сиверко взять в помощники, по лихому ветру огонь пустить. Разумно! Ну, да ныне кто кого объегорит. Игра у нас с тобой, Михаила Васильич, будет жестокая».

Болотников заранее предугадал путь передвижения «подмета». Ни с южной, ни с западной, ни с восточной стороны наводить деревянный вал на крепость было неудобно: мешали Березуйский и Жировский овражища и приокский откос; однако по всем этим неудобицам были сложены огромные груды сухих дров, кои могли в любой час пойти в дело.

Иван Исаевич неустанно выверял, прикидывал (больше мужичьим чутьем и крестьянской сметкой; дважды пришлось менять направление главного хода подкопа) и почти безвылазно находился среди землероев; почернел, осунулся, но устали не выказывал, был бодр и подвижен:

— Великое дело на вас пало, други. Ведаю, тяжко тут, но надо выдюжить. Надо, ребятушки! Все войско вам в ноги поклонится.

— Да ты не сомневайся, воевода. Выдюжим! — отвечали повольники.

В конце января деревянная гора была подведена к стенам крепости. Клети передвигали на катках сотни «даточных» людей, прикрытых от пуль, картечи и стрел высоким бревенчатым валом. В клетях были вырублены бойницы для малых пушек и пищальников.

Иван Пуговка (Шуйский) посматривал на «подмет» и завистливо кусал губы. Мишка Скопин вновь обскакал. Экую диковину придумал! Сроду такого Русь не видела. А Мишка, юнец Мишка, придумал! Ныне и дураку ясно — Болотникову крышка, отвоевался смерд. Деревянная гора пожрет своим огнем и крепость и воров. Конец бунтовщикам. А слава — Мишке. Ну до чего ж везуч, идол!

— Воровской крепости боле не стоять!

Скопин верил в успех. Болотников обречен. Радовался своему творенью, радовался ветру, что порывисто дул на Калугу, радовался концу калужского стоянья. Наконец-то Болотников будет сломлен, ныне ему ни бог, ни удаль, ни ратные хитрости не помогут.