«Похож на отца. И нос, и рот, и глаза батькины. Похож!»

— Поди, оголодал?

Никитка молчал. Давыдка, кряхтя, полез наверх. Вскоре спустился с миской горячих щей, ломтем хлеба и ковшом медовухи. — Поснедай, парень. Медовухи испей для сугреву. Никитка отроду хмельного в рот не брал, но тут выпил: мучила жажда. Выпил и принялся за варево, ел жадно и торопко.

— Знать и впрямь оголодал. Да ты не спеши, парень, еще принесу.

— Зачем похитили и на цепь посадили?

— Зачем?.. Аль те не сказывал Малюта? Нет… А ты потерпи, потерпи, парень. Мекаю, сидеть те в неволе недолго.

Накормив узника, Давыдка завалился на полати. Хотел соснуть, забыться, но сон не морил, в голову лезли неспокойные мысли. Багрей что-то заподозрил. Хитрющий! Насквозь видит. «Не вступил ли с Ивашкой в сговор?» Надо же какой собачий нюх… Нет, не вступил, не вступил, Багрей. Одно худо — имя твое спьяну брякнул. И откуда было знать, что Болотникову имя Багрея знакомо. Дернул же черт за язык!.. Пошел на Москву с людьми Болотникова. Думал, не отвертеться, да бог помог. Шли ночью леском, удалось в чащу сигануть. Не сыскали, темь, хоть глаз выколи. Все бы слава богу, но когда к дороге выбрался, на царских служилых напоролся. Ох, и избили же, черти! Едва жив остался. Но как ныне по Москве ходить? У Болотникова лазутчиков пруд пруди, никак и нож припасли. Ходи теперь и оглядывайся. Не Багрей, так люди Болотникова прикончат. За околицей послышался чей-то громкий выкрик:

— Митька! Айда на Яузу! Глянем, как воров казнят.

Давыдка крикуна узнал, то был сын известного на Москве купца Гостиной сотни.

«Так вот зачем Багрей на Яузу ушел. Надо бы глянуть».

Сполз с полатей, оделся, запер избу и подался на Яузу. К реке вели сотни пленных болотниковцев — связанных, в одном исподнем.

— Да куда ж их нагих и босых, господи! — в страхе запричитала одна из старушек.

— В экий-то мороз! — вторила другая. — Аль нелюди? Помоги им, свята Богородица.

Посреди Яузы дымилась огромная черная прорубь. Вокруг толпились стрельцы с дубинами; были шумны, сыпали бранными словами.

«Да они ж на подгуле, — подумал Давыдка. — Теперь им и черт не страшен. Знать, Шуйский велел напоить».

К проруби подвели пленных, поставили в ряд. Подле стрельцов прохаживался Багрей с кистенем. (С таким кистеньком он на разбой ходил).

— Ну что, ребятушки, не пора ли разгуляться-потешиться?

— Пора, Малюта! — пьяно качнулся стрелецкий сотник. — Давно пора этих сволочей прикончить.

Багрей ступил к повольнику, подтолкнул к проруби.

— Помолись перед смертью, Ивашкин подручник… Помолись, собака!

— Сам собака! — зло отозвался повольник. — Не забудет тебя Иван Исаевич. Не ходить тебе, кату, по белу свету.

Багрей ощерился и шмякнул кистенем повольника по голове.

— Гуляй, служилые!

Стрельцы замахали дубинами. Повольники с размозженными черепами валились в прорубь.

«Будто быков убивают, — охнул Давыдка. — А Багрей-то как лютует. Жуть, господи!»

Всего навидался на своем веку Давыдка, ко всему, казалось, привык, но тут взяла его оторопь. Боже, владыка всемогущий, да можно ли так людей побивать!

Стоны, крики, глухие удары дубин. Снег почернел от крови. А мужиков все ведут и ведут, ведут к прорубям. Их сотни, тысячи! Да есть ли ты на свете, господи?! Как допустил, как дозволил такую страшную казнь? (В сечах под Москвой было захвачено в плен около двадцати тысяч мужиков и холопов. Царю не хватило темниц и он отослал болотниковцев в Псков и Новгород. Приказал: воров не щадить, всех до единого «посадить в воду». Новгородские стрельцы кидали повольников в реку Волхов до самой весны.) Стемнело, на звонницах ударили к вечерне, но казнь продолжалась.

Давыдка побрел в избу. Всю дорогу перед его глазами мелькали руки Багрея — беспощадные, истязующие, забрызганные кровью.

В избе, оплывая воском, догорала свеча в медном шандане. Давыдка снял заснеженный полушубок, глянул на киот с неугасимой лампадкой и обомлел: Богородица держала на руках не младенца Иисуса, а черта. Шевелились рога.

Сотворил крестное знамение. Сгинь, сгинь, нечистый!.. Не сгинул. Сидит на коленях Богородицы и рогами шевелит. Сгинь, сгинь, черная сила! Чего ж Богородица терпит? Господи, да у нее и руки в крови!.. Нет, надо бежать, спасаться из этого дьявольского дома, коего Христос покинул. Жутко тут!

Давыдка попятился к двери; страшась глядеть на киот, закрыл глаза. А черный усатый тараканище, насидевшись на голове младенца, пополз к лику Богоматери.

Бежать, бежать, стучало в голове Давыдки. Багрей и впрямь дьявол, в крови плавает. Жить с ним — ходить у нечистого в подручниках. Хватит! Уж лучше с сумой побираться, чем дьяволу-кату служить. Деньгой все равно не пожалует. Пожалует ножом в горло, этого всего скорей жди. Уж коль кого заподозрит, тому не жить. Наверняка заподозрил. Вот и о Никитке ничего не сказал. Покумекаю-де. А сам небось давно покумекал. Выходит, доверять перестал… Убьет, ей-богу, убьет! Да и зачем ему при себе такого опасного работника держать? Он, Давыдка, единственный на Москве человек, кто ведает, что за кат пришел в Пыточную. Вякни кому о разбойнике Багрее. — и нет раба божьего… Бежать! А куда? В леса дремучие? Кистенек в руку — и на купчишек. Дело привычное. Полтины и рублики в мошну потекут… А ежели другим путем деньгой разжиться? Есть такой путь. Правда, рисковый, но без риска дела не бывает. Авось и выгорит.

Давыдка поднял западню и спустился к узнику.

Глава 3

ПУТИВЛЬ

Князь Андрей Телятевский пошел на Путивль после побед Болотникова над Дмитрием Шуйским и Данилой Мезецким.

Пора, думал он. Отсиживаться в Чернигове больше нельзя. Горожане целовали крест царю Дмитрию, собрали пятитысячное войско и надумали выступить к Калуге. Молвили:

— Пойдем к Большому воеводе Ивану Болотникову.

Молвили так горячо, что Телятевский понял: Чернигов не остановить. Либо он останется без войска, либо поведет его к Болотникову. Но к Болотникову не повел — убедил рать идти на Путивль, там племянник государя Дмитрия Иваныча царевич Петр с двадцатитысячным войском, там доверенное лицо государя князь Григорий Шаховской, там, чу, вот-вот и сам Дмитрий окажется из Речи Посполитой; Путивль ныне всему голова.

Черниговцы словам княжьим вняли и пошли на Путивль.

Подтолкнул Телятевского к походу и близкий человек из Речи Посполитой. Тот донес: тайные послы московских бояр приняты в Кракове королем Сигизмундом. То был добрый знак: если Сигизмунд согласится на просьбу бояр — на троне Шуйскому не усидеть. Надо торопиться: король большие надежды возлагает на Путивль — гнездо боярской крамолы против царя Василия.

Путивль встретил черниговскую рать с радостью.

— Наконец-то! — обнимая Телятевского, воскликнул Григорий Шаховской. — Наконец-то вижу доброго воеводу.

Григорий Петрович знал, что говорил: Телятевский умен и храбр, когда-то знатно с ордынцами ратоборствовал. За сметку и удаль отмечен золотым кубком Бориса Годунова. Такой воевода Путивлю зело надобен.

Илейка Муромец восторга Шаховского не разделил: надо еще поглядеть, что это за воевода. Одно дело с татарами биться, другое — на своего же русича с мечом выходить.

Настороженные глаза «царевича» не удивили Телятевского. Смерд всегда будет смердом. Любой господин для него яремник и враг. А то, что перед ним был не царевич, а самозванец из черных людишек, князь знал заранее. Знал Телятевский, что нет никакого и царя Дмитрия: Гришка Отрепьев был убит на его глазах. Нового же Самозванца выдумал Михайла Молчанов. Вначале сам помышлял было походить в царях, да чего-то напугался. Ныне сидит в Сандомирском замке Юрия Мнишка и шлет на Русь грамоты именем «царя» Дмитрия. Пока его нет, но шляхта вовсю подыскивает нового Самозванца.

Но Телятевскому не надобны были на Московском царстве ни король Сигизмунд, ни сын его Владислав, ни самозванный ставленник польский. Ему, одному из самых верных сторонников покойного Бориса Годунова, грезилось видеть на троне крепкого и великомудрого царя, способного подавить на Руси воровство, укрепить державу, дабы ни один чужеземец боле не сунулся и дабы выйти на морские рубежи, чтоб вольно и прибыльно промышлять товарами с заморскими купцами. Ныне же, когда на престоле сидит Василий Шуйский, — и мужичьим бунтам полыхать и слабой державе быть. Надо Шуйского убрать… убрать с помощью Самозванца. Убрать и тех бояр, что крепко за старину стоят и мешают Московскому царству к морю пробиваться. Опосля ж и Самозванца коленом под зад. Нечего делать приспешнику ляхов на Руси. На трон изберут достойного царя, а он, Телятевский, станет одним из ближних его советников, одним из самых влиятельных людей в Московском царстве. Ради этого стоит ныне и «царевича» Петра признать, и Болотникова, как «Большого воеводу царя Дмитрия».