ГЛАВА 12

КАЗАЧИЙ ПОДАРОК

Страшен был вид города в лучах раннего утреннего солнца. Повсюду виднелись обугленные избы, курени и трупы; пахло гарью, дымились неостывшие пожарища, черный пепел толстым слоем покрывал землю.

Обуглились и почернели стены и башни крепости; казаки, прокоптелые, грязные, в окровавленных рваных одеждах, спали мертвецким сном, не выпуская из рук мечей и сабель.

По дымящейся крепости блуждали казачьи женки, разыскивая среди убитых и обгоревших своих детей, братьев, сестер и мужей. То и дело разносились их безутешные, горькие плачи.

Более тысячи казаков потеряли донцы за первые дни осады. Но жертвы были не напрасны: свыше семи тысяч янычар и крымчаков полегли у стен крепости.

Агата бродила по городу вместе с Любавой, дочерью раздорского есаула Григория Соломы. Агата искала мужа, а соседка по куреню — отца родного. С тревожным беспокойством вглядывались они в лица убитых, крестились и со слезами на глазах шли дальше.

Но ни среди павших, ни среди тяжелораненых Берсеня и Солому они не разыскали.

— У Засечных ворот поглядите, там их видели, — тихо подсказала одна из казачек, оплакивающая мужа, статного красивого казака, пронзенного вражеской стрелой.

Пошли к Засечным воротам, возле которых вповалку лежали казаки. Бодрствовали лишь трое караульных, досматривавших за вражеским станом.

— Кого вам, девки? — окликнул с высоты башни один из дозорных.

— Федора Берсеня, да Гришу Солому, — ответила Агата.

— На стене пали, — махнул рукой дозорный.

— Пали? — меняясь в лице, дрогнувшим голосом переспросила Агата.

— Батюшки, пресвятая дева! — охнула Любава.

Обе зарыдали, а караульный протяжно зевнул, крякнул и усмешливо крутнул головой.

— От народ водяной. Че слезу-то пустили, оглашенные! Пали, грю, на стене. Спят ваши мужики, вон там, за пушками. Лезьте на помост.

Агата и Любава обрадованно полезли на стены. Федька Берсень, широко раскинув ноги, лежал на спине. Глаза ею глубоко запали, лицо черно от копоти, правая рука сжимала окровавленный меч. Спал Федька тревожно: мычал, скрипел зубами и что-то невнятно выкрикивал; Агата разобрала лишь одно слово «круши».

«Федор мой и во снах воюет», — с улыбкой подумала она и осторожно подложила под Федькину голову чей-то кинутый на помосте разодранный зипун.

Григорий Солома лежал невдалеке от Берсеня, привалившись спиной к дубовому тыну; на обнаженной руке его густо запеклась кровь. Любава вновь пригорюнилась.

— Ранен батюшка. В курень надо.

— Не полошись, девка. Рана неглубока, затянется, — успокоил Тереха Рязанец. Поникший и угрюмый, он сидел возле остывшей «трои», горестно пощипывая густую, с подпалиной бороду.

«Теперь совсем без зелья худо, — думал он. — И надо ж было приключиться экой напасти. Чертовы янычары! Угодили-таки в самую пороховницу. Седни турки подтянут пушки к самой крепости, и никто их не подавит. Едва ли вынесут Раздоры еще один огненный бой — крепость все же деревянная. Как ни крепись, как ни обороняй, но тын и сруб от огня не спасти».

— Вы бы не толкались тут, девоньки. Неровен час, — предостерег с башни караульный.

Оставив возле Федьки и Соломы по узелку снеди, Агата и Любава спустились на землю. Вначале пошли они было к своим куреням, но Агата вдруг повернула к Степной башне.

— Куда ж ты? — спросила Любава.

Лицо Агаты залилось румянцем.

— У Федора близкий дружок есть… Иван Болотников. Сказывали, на Степной стене он сражался. Проведать хочу — жив ли.

— И я с тобой, — молвила Любава.

Подруги подались к южной стене, но отыскали они Болотникова не вдруг. На стене Ивана не оказалось.

«Нигде его нет. Ужель за тыном лежит? Ужель загубили сокола?» закручинилась Агата.

У подножия башни бранился казак Емоха. Ухо его воспалилось и так стреляло, что бедный донец не находил себе места.

— Трезубец в ханское брюхо! Смолы — на плешь!..

— Худо, родимый? — участливо коснулась его плеча Агата.

— Турецкому султану худо, — огрызнулся Емоха. — Че тут бродите?

— Ивана Болотникова ищем. Не ведаешь ли, что с ним? — спросила Агата, и вся невольно насторожилась.

— Пошто те батька?.. У-ух, пику хану в глотку!.. Пошто, грю, батька? закричал, закрутившись волчком, Емоха.

— Глянуть хочу. Уж ты поведай, родимый, — еще мягче молвила Агата. Жив ли, Иван?

— Жив. Еще не хватало, чтоб батьку сразили. Жив Болотников! На стрельню ступайте.

Агата и Любава поднялась на башню. Дозорный молча глянул на обеих, но не забранился, пустил.

Болотников спал рядом с Васютой, спал крепко и отрешенно. Белая рубаха его была в клочья изодрана и окровавлена; и весь он пропах порохом, дымом и гарью. Курчавая борода свалялась, черные волосы слиплись, упав прядями на загорелый лоб.

Агата слегка коснулась его головы, подумала:

«Добрый казак… Сильный, удалый».

Она все смотрела и смотрела на Болотникова, и ей вдруг невольно захотелось приласкать этого отважного казака, прижать к своей груди. И от этих грешных мыслей она еще больше зарделась.

Любава взглянула на подругу. Глаза Агаты излучали теплоту и нежность.

«Мать-богородица! — охнула она. — Любит Агата этого казака, ой, любит!»

Васюта Шестак, лежавший обок с Болотниковым, неожиданно проснулся и, увидя перед собой синеокую дивчину с темными густыми ресницами, улыбнулся.

— И привидится же такая, — пробормотал он и перевернулся на другой бок.

Любава рассмеялась, и ее звонкий смех окончательно разбудил Шестака. Он поднял голову и удивленно захлопал на Любаву глазами.

— Откуда такая свалилась, любушка?

— Она и есть Любушка, Любавой ее кличут, — сказала Агата.

— Вот те на!.. А меня Васютой.

Сон с Шестака начисто слетел; он во все глаза разглядывал пригожую дивчину и простодушно приговаривал:

— Вот так, Любушка, вот так ангел… Чья ж ты будешь?

— А ничья, — с лукавинкой ответила Любава и потупила очи: уж больно пристально разглядывал ее этот сероглазый казак.

— Так уж и ничья. Хитришь, Любушка. Ужель такую красу казаки не приметили? Да я б тебя давно выкрал, из-под земли достал.

— А вот и не достанешь, — вновь рассмеялась Любава и сбежала со стрельни на землю. — Я в курень, Агатушка! — крикнула она.

— Погоди меня, — оторвалась от Болотникова Агата и пошла к узкой витой лесенке. Но ее придержал Васюта.

— Так чья ж все-таки Любава?

— Аль понравилась? — улыбнулась краешками губ Агата.

— Дюже понравилась. Не таи. Где ее сыскать? — затормошился Васюта.

— А коль дюже понравилась, сам сыщешь. Удачи ратной вам с Иваном.

Агата шагнула было вниз, но вдруг передумала и вновь подошла к спящему Болотникову. Расстегнула застежки зеленого сарафана, сняла с себя маленький золотой нательный крестик на голубой тесьме и продела его через голову Ивана.

— Храни тебя господь, — тихо молвила она и, не смущаясь Васюты и дозорных казаков, склонилась над Иваном и поцеловала в губы.

До полудня было тихо. Орда готовилась к новому штурму. Янычары и крымчаки оттаскивали от стен трупы и кидали их в водяной ров. Такая же участь постигла и тяжелораненых. Так повелели Ахмет-паша и мурза Джанибек.

— Мы заполним ров джигитами и по их телам перейдем водную преграду. Аллах простит нас, он хочет нашей победы, — сказали военачальники.

Казаки плевались.

— Погань и есть погань. Хуже зверей.

— Будто дохлых собак швыряют, нехристи!

— Пальнуть бы по бритым башкам!

Однако по ордынцам не стреляли: берегли дробь, пули, порох, да и не хотелось мешать басурманам убирать трупы.

Сами же раздорцы рыли вдоль стен братскую могилу. Туда положили всех павших казаков. Беглый поп-расстрига Никодим отслужил панихиду.

— Со святыми упокой! — голосисто пропел он и размашисто осенил могилу большим медным крестом.

Казаки склонили головы. Атаман Васильев скорбно и скупо молвил, комкая черную баранью трухменку.