Джанибек же в первую очередь осмотрел пушки. То были дальнобойные турецкие кулеврины, присланные из Стамбула султаном Магометом.

— Слава аллаху. Теперь мы в щепки разнесем Раздоры, — довольно произнес Джанибек.

— Этими пушками великий султан Магомет разбивал и каменные крепости, гордо произнес Ахмет-паша. Это был дородный, с надменным лицом турок, на белоснежной чалме которого блистал огромный алмаз. Глаза паши были холодны и жестоки, он любил повелевать.

— Готовы ли к бою мои янычары? — спросил он, рассматривая казачью крепость.

— Готовы, паша. Янычары и спахи заждались своего повелителя. Они жаждут боя. Твой шатер разбит на холме… Нукеры! Проводите Ахмет-пашу.

— Я обойдусь своими людьми, мурза. Я вижу свой шатер, — кичливо произнес Ахмет.

Азовский наместник был сердит на султана. Магомет мог бы поставить во главе всего войска, отправленного на Раздоры, не крымского мурзу, а его Ахмета. Не пристало паше ходить под началом какого-то мурзы. Правда, у того войск втрое больше, но ведь трех лисиц с барсом не сравнишь. Крымский хан давно уже стал вассалом турецкого султана. Он и пальцем не может пошевелить без разрешения «царя-царей» Магомета. Так достойно ли турецкому паше подчиняться бахчисарайскому мурзе? Нет, тому не быть! Ахмет никогда и ни в чем не будет слушать Джанибека: у него отборное войско и осадные пушки, без которых Джанибек будет все лето топтаться у крепости, но так и не возьмет ее. Раздоры возьмет Ахмет-паша, ему — и главная добыча. Мурза же будет довольствоваться объедками.

Сам Джанибек и не надеялся на расположение Ахмет-паши. Он давно знал этого чванливого сановника Османской империи. Ахмет соперничал с самим Казы-Гиреем. Паша — горд и самонадеян, он один из приближенных султана Магомета. Но и мурза не из последнего рода, и он не уступит своей власти.

— Да поможет нам аллах, — набожно закатив глаза к небу, произнес Джанибек.

— Аллах поможет, мурза, — усмехнулся Ахмет-паша. — С такими пушками мне не страшна любая крепость.

Мурза и паша разошлись по своим шатрам.

До полудня Ахмет расставлял вокруг крепости кулеврины, а затем его чауш[78] прискакал к шатру Джанибека.

— Несравненный витязь, защитник Мекки и Медины, наихрабрейший Ахмет-паша приступает к осаде крепости Урусов.

— Якши, чауш. Я пошлю свои тумены на Раздоры, — с достоинством сказал Джанибек.

Не прошло и получаса, как в татарском и турецком станах запели рожки и завыли трубы, загремели барабаны и бубны, послышались резкие команды тысячников и санджак-беков[79], замелькали хвостатые знамена.

Орда ринулась на Раздоры; тысячи татар принялись заваливать водяной ров; в дело пошли бревна и камни, телеги, щиты и арбы, хворост и камыш. Но ров был широк и глубок, и надо было много всякой начинки, чтобы сравнять его с землей.

Казаки дружно ударили со стен из мощных самострелов, пищалей и самопалов. Длинные стрелы с железными наконечниками пробивали татар насквозь, пули валили ордынцев десятками.

Крымчаки внезапно отхлынули назад, уступая место турецким кулевринам. Грохнули разом все двенадцать пушек, густой дым окутал и водяной ров, и крепость, и сам огнестрельный наряд, и передовые сотни ордынцев. Но когда дым рассеялся, Раздоры оказались нетронутыми: ядра ткнулись в земляной вал крепости.

К пушкам подбежали санджак-беки, приказывая добавить пороху. Капычеи[80] вновь зарядили и выпалили, но ядра долетели лишь до подножия дубовой стены.

От шатра Ахмет-паши к наряду прискакал чауш с новым повелением:

— Паша приказал не расходовать ядер. Надо перебираться через ров.

— Но моим янычарам не перетащить пушки. Мы утонем в воде, — сказал начальник пушечного наряда санджак-бек Араслан.

— Паша пришлет невольников. Они перекинут мосты и поставят за рвом тын для кулевринов.

Вскоре ко рву привели полтысячи рабов; они тащили на руках огромные дощатые щиты. Казаки выстрелили со стен из тяжелых крепостных пищалей; невольники, оставляя на земле убитых и раненых, отпрянули вспять; многие из них побросали щиты.

Янычары встретили невольников копьями, а спахи принялись избивать рабов плетьми.

— На ров, собаки! — бешено закричал бек Араслан и срубил ятаганом одному из невольников голову.

Рабы растерянно заметались: погибель ожидала с обеих сторон. Бросятся на ров — попадут под пули казаков, повернут назад — угодят под копья и ятаганы янычар. Турки жестоки, они не пощадят ни единого раба; остается одно — идти ко рву и мостить его щитами, тогда кое-кто может уцелеть.

И невольники повернули на ров. Под градом казачьих пуль они бросились в воду и начали передвигать щиты. Они гибли десятками и сотнями, но все же несколько мостов им удалось перекинуть через ров; и тотчас к крепости хлынула лавина татар с длинными штурмовыми лестницами.

— Бей поганых! — изменившимся, охрипшим голосом прокричал своей станице Иван Болотников.

Со стен посыпались на ордынцев бревна и каменные глыбы, колоды и бочки, доски и тележные колеса; полилась кипящая вода и горячая смола.

Татары с воплями валились с лестниц, подминая своими телами других ордынцев. Трупы усеяли подножие крепости, но лавина озверевших, жаждущих добычи степняков, сменяя убитых, все лезла и лезла на стены крепости и этой неистово орущей массе кочевников, казалось, не было конца и края.

Но и ярость донцов была великой. Сокрушая врагов, они кричали:

— Вот вам наши головы!

— А вот ясырь!

— А то вам девки и женки!

Болотников валил на татар тяжелые бревна и колоды, сбивая и давя ордынцев десятками.

— Не видать вам Раздор, ублюдки ханские! Получай, поганые! — то и дело восклицал он, поднимая на руки очередную кряжину.

Рядом орудовал Васюта Шестак, который опускал на головы татар длинную слегу с обитым жестью концом. Трещали черепа, лилась кровь, а Васюта покрикивал:

— Это от вольного Дона!.. А это от меня — казака Васьки!

Устим Секира поливал ордынцев кипящей смолой; обжег руки — кожа пошла волдырями, но боли не замечал, подзадоривал:

— Давай, давай, лезь ко мне, орда бритая! Я тя горячим зельем сподоблю, кипяточком погрею!..

Мирон Нагиба и Нечайка, оба богатырские, саженистые в плечах, кидали на степняков многопудовые каменные глыбы. Багровые от натуги, сверкая белками, орали:

— Принимай гостинчик, мать вашу так!

— Принимай, нехристь чумазая!

Юрко, Деня и Емоха метко разили татар из пистолей. Не остался без дела и старый казак Гаруня. Глаза его были еще зорки, руки — крепки. Он валил татар из тяжелой фузеи[81] и после каждого удачного выстрела крякал и браво подкручивал седой ус.

А внутри крепости кипела работа. Оружейники по-прежнему ковали в кузнях мечи, сабли и копья, плели кольчуги, обивали железом палицы и дубины; казаки, свободные от боя, подтаскивали к помосту все новые и новые колоды и бревна, кряжи, слеги и лесины, бочки и кадки, набитые землей. Все это затаскивалось на дощатый настил и обрушивалось на головы татар.

Когда ордынцы штурмовали стены, бек Араслан торопливо перетаскивал пушки за ров.

— Скорее! Скорее! — кричал он на янычар.

Невольники устанавливали тын, который должен был защитить турецких пушкарей от казачьих пуль и ядер. Это были крепкие, сбитые в несколько рядов сборные деревянные щиты, доставленные на галерах из Царьграда. Снаружи щиты были обиты медью.

Одна из пушек свалилась с моста в ров. Араслан-бек рассвирепел. Он тотчас приказал привести к себе виновных и самолично отсек им головы.

— Так будет с каждым, кто посмеет уронить кулеврин султана! пригрозил Араслан-бек.

Более трех часов продолжался штурм Раздор, но ни один татарин так и не смог оказаться на стенах крепости.

Ордынцы подтащили к воротам и тыну тараны. Четыре камнеметные машины татары поставили против Степных ворот.