Бланки превращается в знамя для всех левых сил, особенно для бурно пробуждающегося рабочего движения. Историк Александр Зеваэс пишет об этом движении, охватившем Францию: «И какой символ может быть более притягательным и более чистым, какое имя может быть более громким кличем для сбора и единения, чем имя и личность Бланки для всех энтузиастов лучшей части республиканцев и рабочего пролетариата? Человек, замурованный в Клерво, воплощает для всех пятьдесят лет бунта, неустанного труда, упорной и тяжелой борьбы. Он представляет республику, которую травил королевский и императорский деспотизм. Он представляет первых республиканцев, которых заточали в тюрьмы и терзали победоносные реакционеры. Он представляет еще, в противовес сторонникам капитуляции, отечество в опасности, то отечество, которое, хоть и захвачено врагом, жаждет борьбы до конца, до последнего человека, за свое достоинство, независимость и целостность...»

Все это совершенно верно. Но тем хуже для Бланки, ибо благородная, героическая жизнь — живой и болезненный укор для власть имущих этого общества, в том числе и для буржуазных республиканцев, составляющих большинство в собрании. В феврале парламент обсуждает декрет о помиловании 150 человек, осужденных за участие в Коммуне. В списке нет имени Бланки. С точки зрения строго юридической это вопиющая несправедливость, ибо Бланки, как всем было ясно еще на суде в Версале, осужден совершенно незаконно. Но эти адвокаты, составляющие больше половины депутатов, в действительности плюют на правовые принципы... Они знают, что, хотя юридически Бланки осужден несправедливо, фактически он был душой Коммуны. Сейчас же он может вновь стать знаменем революции... Тогда на трибуну поднимается Жорж Клемансо, уже признанный лидер крайне левых, радикальных республиканцев. Он говорит о тех, кого не хотят выпускать из тюрем.

— Вы боитесь, чтобы эти люди не заговорили, тогда как я опасаюсь, чтобы они не замолчали... То, что вы поступаете под воздействием этого страха, настолько верно, что для вашего разоблачения мне достаточно напомнить о деле только одного человека. Его имя — Бланки!

Яростные вопли негодования мгновенно прерывают оратора. Они несутся с правой стороны амфитеатра, где сидят самые реакционные депутаты, откровенные, крайние политические мракобесы. Для них совершенно невыносимо, что в роскошном зале заседаний высшего законодательного органа страны с трибуны впервые произносится ненавистное имя великого революционера!

— Бланки осужден за дело 31 октября, — продолжает Клемансо, — осужден только он один, все его сообщники, если существовали такие сообщники, были амнистированы... Простите, я ошибся, они были оправданы. Никто, никогда не мог сказать, что Бланки совершил преступление; это политический деятель, и никто здесь не сможет отрицать, что он испытанный республиканец. Ему семьдесят четыре года, и тридцать шесть лет своей жизни он провел в тюрьмах за свою верность республике. Вы можете сказать, что его представление о республике является неправильным, то есть что оно отличается от вашего; но никто не может оспаривать его твердые республиканские убеждения, выдержавшие самые тяжелые испытания... Если вы боитесь таких людей, то как же вы можете управлять? Во имя каких соображений вы его преследуете? О, это, конечно, государственный интерес! Что же собой представляет наша республика, если вы основываете вашу республиканскую политику на государственном интересе, сущность которого является абсолютно монархической?

Речь Клемансо, вызвавшая горячее одобрение левых, не произвела впечатления на большинство собрания. Бланки остался жертвой произвола. Он и не питал никаких иллюзий на этот счет. Зато сама речь Клемансо доставила ему исключительную радость. Он вспомнил студента-медика, приходившего к нему каждый день в Сент-Пелажи, и, зная о его дальнейшей деятельности, захотел выразить ему чувство искренней дружбы. 18 марта 1879 года он пишет письмо Клемансо: «Прежде всего я горячо благодарю Вас за выступление 21 февраля, когда Вы одержали один из самых прекрасных Ваших триумфов. Это также один из самых счастливых для меня дней. Хотя прямого успеха не достигнуто, я остаюсь тем не менее Вам обязанным. Поверьте, дорогой Клемансо, что это никогда не будет забыто».

Обычно сдержанный и недоверчивый Бланки явно растроган; он откровенно на многих страницах высказывает все, что он думает о политической жизни, о политике правительства. Он видит низость и ничтожество этих консервативных республиканцев, но смотрит в будущее с надеждой. И он призывает Клемансо настойчиво и последовательно продолжать борьбу. Вопли реакционной прессы — это не угроза, а вынужденное признание его триумфа. Что касается недовольства политических друзей, то оно не имеет значения, и к тому же вчерашние друзья могут завтра стать врагами. Необходимо сохранять твердость характера. Бланки призывает Клемансо проявить стойкость и в начинающейся битве за амнистию коммунарам. Надо, чтобы Клемансо стоял во главе этой борьбы за торжество истины. Необходимо, чтобы он подхлестывал, подталкивал вперед слишком робких левых, которые всегда обнаруживают плачевную слабость. Нельзя принимать всерьез их вечные ссылки на то, что их мало. Даже один человек может, выступая перед большим собранием, высоко держать голову. И он ставит в пример крайне правых, которые дерутся яростно, хотя их очень немного. Полдюжины их стоят целой армии. На этом фоне совершенно непростительна слабость, непоследовательность левых. Как не хватает сильных и энергичных люден! Бланки внушает Клемансо, что именно он может и должен быть таким человеком. Но он высказывает опасение, что ему могут помешать стать выдающимся деятелем, включив его в число заурядных людей, предоставив ему какую-либо подачку или синекуру. Бланки предсказывает ему блестящую будущность великого оратора левых, если он останется принципиальным, если он сможет мужественно держаться, если он останется абсолютным хозяином своей самостоятельной роли.

Бланки так заканчивает письмо: «Но довольно слов, мой дорогой Клемансо. Я их выражу в одной фразе. Вы должны быть в палате человеком будущего, вождем революции. Она не могла его обрести, начиная с 1830 года. Теперь у нее есть такой шанс, и нельзя упустить его.

Что касается меня, то я всегда останусь верен чувствам дружбы, которые я выразил в первых строках своего письма».

Но письмо так и осталось в бумагах Бланки. Оно не было послано Клемансо. В чем здесь дело? Если вчитаться в это неотправленное письмо, то бросается в глаза слабо скрытая тревога по поводу того, сможет ли Клемансо удержаться на левых позициях. Под свежим впечатлением от его речи Бланки проявил веру в будущее талантливого оратора. Но и тогда он высказывал свои предостережения. Видимо, перечитав письмо и подумав, Бланки почувствовал еще больше сомнений в отношении Клемансо. И он не отправил это письмо. К счастью, в своей жизни Бланки не увидит, как сбудутся его опасения за политическую судьбу Клемансо. А они спустя много лет после смерти Бланки подтвердятся. Клемансо станет воплощением реакционной сущности французского империализма. Он останется талантливым оратором и умнейшим политиком, но будет не вождем, а врагом революции...

Борьба за освобождение Бланки продолжается. В нее вовлекаются все новые силы. В Бордо республиканцы выдвигают кандидатуру Бланки на предстоящих 6 апреля выборах. Газеты «Марсельеза» п «Ренюблик франсез» открывают подписку для сбора средств на избирательную кампанию. Создается «Комитет Бланки» во главе с ра-бочим-слесарем Кероном. Распространяются десятки тысяч экземпляров воззвания, в котором описывается жизнь Бланки, расклеиваются плакаты. Проводятся собрания и митинги. В первом туре на выборах не прошел никто. Но Бланки собрал 3667 голосов. Его главный соперник, друг самого Гамбетты Лявертюжон — 4665. До 20 апреля, когда должен состояться второй тур, идет ожесточенная борьба, которая выходит далеко за пределы Бордо. В нее вовлечена вся Франция. Более того, за избирательной дуэлью следят за границей. Национальный герои Италии Гарибальди направляет обращение к избирателям Бордо: «Голосуйте за Бланки, героя-мученика за свободу человечества».