Недели через две Звягинцевы собрались домой… Вместе с ними уезжала и Варя.
На прощание мать Вари по-женски припала к плечу Надежды Егоровны:
— Москва не ближний свет. Вы уж не бросьте дочку, коли ей худо придется.
Через несколько дней после приезда с Урала к Звягинцевым собрались гости. Уже по тому, как они были встречены хозяином дома, гости догадались, что он подготовил им интересный сюрприз. Когда-то с севера Федор Петрович привез с собой сказителя, из Бухары — цветистый ковер и дюжину пиал и заставил своих друзей пить чай по-узбекски, сидя на ковре, поджав ноги.
Не разочаровались гости и на этот раз: Варя хотя и смущалась, но пела хорошо, задушевно.
Гости не скупились на похвалы, пожимали Варе руки, поздравляли Федора Петровича со счастливой находкой, потом принялись обсуждать, куда лучше всего определить Варю: в хор Пятницкого, в ансамбль народной песни и пляски или в вокально-музыкальное училище.
Федор Петрович с довольным видом посматривал на гостей, был оживлен, словоохотлив.
— Видишь, мать моя, как Варю приняли! — не сдержал он своей радости перед женой. — Значит, есть еще и у меня вкус, есть!
Вскоре Федор Петрович повез Варю в Москву.
Прошел день, второй, третий. В доме было тихо. Никитка до позднего вечера пропадал в школе. Надежда Егоровна часто поглядывала на дорогу, не идет ли со станции Федор Петрович.
На пятый день вернулась Варя. По тому, как она тихо и неуверенно вошла в дом, Надежда Егоровна догадалась, что поездка кончилась неудачей.
— А Федор Петрович где?
— В Москве остался… Все обо мне хлопочет.
Дня через два возвратился и Федор Петрович. Был он сконфужен, раздосадован, старался не смотреть на жену.
— Черт знает что! В ансамбле и без Вари в голосах избыток, в хоре Пятницкого нужны сопрано, а у Вари вроде как контральто. В музыкальном училище прием закончен. Да Варе и трудно: она даже семилетки не окончила.
Он ждал — вот-вот жена перебьет его: «Я же предупреждала, Федор», но она только грустно усмехнулась.
— Ты бы объяснила ей… — попросил Федор Петрович. — Пусть не волнуется… Я съезжу еще раз в Москву, попытаюсь…
Ночью Федора Петровича разбудил шум, шарканье ног, всхлипывание. Он поднялся и заглянул в кухню.
Варя сидела перед желтым баулом и кидала в него свои платья и кофты. Глаза у нее опухли от слез. Надежда Егоровна, в халатике, простоволосая, стояла рядом.
— Какая уж тут Москва!.. Ничего я не умею… Ничего не знаю… — всхлипывала Варя.
— Глупая ты, Варька, глупая…
— Знаю, глупая… Умная была б — училась бы… А то вот… Разве с такой головой примут куда-нибудь? Лучше я на Урал… на прииск.
— Ну вот и опять глупая! — Надежда Егоровна сняла полотенце, села рядом с Варей, вытерла ей мокрые глаза. — Ты меня можешь послушать?..
Федор Петрович прикрыл дверь, лег на кровать. За окном начало светать. На столе белела рукопись. Герои ее страниц, покинутые Федором Петровичем в полночь, вновь вставали в его воображении: они спорили, соперничали, радовались, грустили. И где-то между ними уже настойчиво протискивалась широкоскулая упрямая девушка с глубоким и чистым, как родничок, голосом. Она приезжала в Москву, училась, потом возвращалась в родные края и покоряла публику своим пением. Так ладно и уютно укладывалась в книгу судьба девушки с Урала.
А за стеной слышались сердитый шепот, всхлипывания…
Федор Петрович досадливо поморщился и закрылся одеялом.
Утром он с покаянным видом подошел к жене:
— Что ж, мамочка, не будем Варю удерживать… Дадим денег на дорогу… Матери письмо напишем… объясним…
— А зачем же Варе уезжать? — возразила Надежда Егоровна. — Я ее в помощницы беру… по хозяйству…
— В домработницы?! — удивленно и даже испуганно воскликнул Федор Петрович.
— Ты же сам настаивал, чтобы я взяла…
— Да, да! Но удобно ли? Варю призывали, так сказать, к священной жертве, на служение искусству — и вдруг… на кухню, стряпать. Анекдот же на весь город! Слухи пойдут, кривотолки. Да и девушка поди своенравная… может обидеться.
Надежда Егоровна загадочно усмехнулась:
— Положись на меня. Мы-то уж с Варей договоримся…
Федор Петрович хотел было что-то возразить, но, подумав, только пожал плечами: пожалуй, это даже и к лучшему. Можно не чувствовать себя виноватым перед Варей, да и жена наконец-то будет посвободнее.
И Варя осталась у Звягинцевых.
Надежда Егоровна принялась обучать девушку жарить котлеты, разбираться на рынке в сортах мяса, остерегаться жуликов. Сначала котлеты подгорали, на базаре Варю обсчитывали, мясо подсовывали постное, с жилами…
— Да… — подтрунивал Федор Петрович над женой. — Не великое мы обрели благо… Может, домой отошлем?
Сам он первое время испытывал в присутствии Вари чувство некоторой неловкости. Федору Петровичу казалось, что девушка долго не простит ему неудачной истории с хором Пятницкого, будет тяготиться положением домработницы, заскучает по Уралу.
Но Варя, как видно, чувствовала себя совсем не плохо. Общительная, живая, она быстро освоилась в доме Звягинцевых, подружилась с Никиткой и очень близко сошлась с Надеждой Егоровной, словно они были подруги-одногодки.
Решив, что конфузную историю с Варей можно предать забвению, Федор Петрович успокоился, а жену даже похвалил, сказав, что она обладает редким умением улаживать бытовые неурядицы.
— Смотри, как Варя в новое дело втянулась: и готовит неплохо, и гостей принять умеет.
А гости посещали Федора Петровича частенько: друзья из Москвы, студенты, рабочие-подростки, местные городские старожилы. Молодежь тащила тетрадки со стихами, пухлые рассказы, требовала немедленного определения степени талантливости. Пожилые люди забредали поговорить по душам или поведать Федору Петровичу какую-либо историйку из жизни: может, писателю и пригодится.
При первых посещениях молодые люди вели себя робко, застенчиво: забывали снять калоши, клялись, что все они некурящие, упорно отказывались от чая, уверяя, что они только что ели и пили. Потом обвыкали, засиживались до полуночи, затевали шумные споры, истребляли неимоверное количество чая и табака.
Варе было обидно за хозяйку. Она видела: гости приходили не к ней, а только к Федору Петровичу. Когда Надежда Егоровна заглядывала в кабинет, они почему-то умолкали; не застав Федора Петровича дома, гости задерживались у Звягинцевых ровно столько, чтобы успеть расспросить, когда же вернется хозяин.
Рассердившись, Варя как-то раз даже подала хозяйке совет:
— А вы их в дом не пускайте… Какой вам интерес? Наследят, накурят…
— Нет, зачем же?.. Пусть ходят… — ответила Надежда Егоровна. — Это еще цветочки… Тут ягодка одна есть… Степа Петухов. Вот придет, посмотришь.
Степа оказался легок на помине и в выходной день заявился к Звягинцевым. Едва переступив порог и заметив в приоткрытую дверь Федора Петровича, он сразу же принялся ругать Шестерикова.
— А ножки-то вытирайте… товарищ Степа… — Варя лукаво покосилась на его разбитые, стоптанные башмаки, покрытые грязью.
Степа с пренебрежением окинул взглядом скуластую незнакомую девушку, шаркнул ногами о половик и шагнул в кабинет к Федору Петровичу.
Надежда Егоровна остановила его, повернула к Варе:
— Варя… наша домработница. Не мешало бы и поздороваться…
Степа вспыхнул, мрачно стиснул Варину руку и исчез в кабинете.
Варя фыркнула и переглянулась с Надеждой Егоровной. Весь вечер она с любопытством наблюдала за Степой.
Был он белобрыс, словоохотлив и прожорлив. Он ел все без разбору, что ни подавали на стол: от яблочного пирога переходил к селедке, от селедки к варенью. Но особое пристрастие питал к хрену.
— Так чем же тебя Шестериков прогневал? — спросил Степу Федор Петрович, когда Надежда Егоровна пригласила их ужинать.
— Дело, понимаете, такое… Написал я новые стихи. Три ночи не спал. Принес в редакцию. Стихи, конечно, попадают к Шестерикову. Он читает. «У вас стержня в стихах не чувствуется», то, другое! Все стихи карандашом исчеркал.