«Куда мы идем?» — спросил Юшков в коридоре. Она сказала: «Вам же нужно четыре вагона».

Перед кабинетом Борзунова стояла очередь. Замыкал ее гром­коголосый киевлянин. Он уже не разглагольствовал, а жадно при­слушивался к разговорам. Ирина Сергеевна провела Юшкова мимо очереди. Борзунов сказал: «А-а, кого я вижу!» Лицо против его воли оставалось насмешливым, и получалось, будто бы он произносил приветливые слова не всерьез, а лишь изображая человека, который произносил бы их всерьез. Однако был рад, усадил, болтал о пустя­ках. Ирина Сергеевна потрогала землю в цветочных горшках на по­доконнике, упрекнула начальника: «Кто тут у тебя за цветами смот­рит, скоро завянут». Занялась ими.

Приведя Юшкова, она тем самым сделала для него все, что бы­ло нужно. Больше от нее ничего не требовалось. «Что, Ириша,— ска­зал наконец Борзунов,— два вагона ему сделаем?»

Юшков стал объяснять про свои шесть вагонов. Борзунов за­скучал. Он ждал благодарности, а его опять уговаривали. Ирина Сергеевна обрывала желтые листья на цветах. Сказала, не оборачи­ваясь: «Я в цех звонила. У них второй ковш получился. Закладыва­ют третий», «Четыре вагона сделаем, — решил Борзунов.— Осталь­ное — как получится». Ирина Сергеевна тут же позвонила диспетче­ру блюминга: «Один ковш на тридцать шестой заказ».

В коридоре Юшков сказал: «Осталось еще два вагона».— «Боль­ше он не мог вам дать,— холодно ответила Ирина Сергеевна.— Если получится третий ковш, тогда видно будет».— «Я не понимаю этой арифметики,— сказал он.— Почему четыре, а не три и не пять?» «А почему вы капризничаете? — рассердилась она.— Я вам чем-нибудь обязана?» Он запнулся: «Простите. Спасибо вам».— «Игоря бла­годарите. Я не повела бы вас, если бы он не просил. Он бы первый попрекнул меня любимчиком».— «Когда будет известно о третьем ковше?» — «Звоните в конце дня».

Шагая под белым, как огнеупорный свод печи, обжигающим не­бом к сортопрокатному, Юшков вспоминал свой заискивающий го­лос и морщился. Вошел через стальную калитку в цех, в прохладу. Вентиляторы гнали освежающий воздух. В застекленной конторке Володя подписывал мятые, захватанные грязными руками сертифика­ты. «Пошел тридцать шестой заказ,— предупредил Юшков.— Давай, Володя, обойдемся на этот раз без неприятностей». Тот поднял го­лову как человек, которого вывели из глубокой сосредоточенности. Изможденное лицо изображало достоинство: «Если Володя сказал, он своему слову хозяин». Юшков едва удержался, чтобы не изви­ниться.

Рабочий день в производственном отделе кончался в четыре. Юшков пришел на несколько минут раньше. Перед столом Ирины Сергеевны стояли люди. Было несколько новых, приехавших после воскресенья. Ирина Сергеевна быстро взглянула, и он понял, что она ждала его и случилось что-то неожиданное и неприятное. В очереди тоже заметили, что она не в духе, никто не спорил с ней, и вскоре не осталось никого. Ирина Сергеевна подхватила сумочку и сказа­ла: «Третий ковш не получился, но вас это пусть не волнует. Бор­зунов распорядился, чтобы вам выдали шесть вагонов». А он уже решил было, что отобрали его сталь. «Требуй у меня все что хо­чешь»,— сказал он.

Она молчала. Вышли на улицу. «Только что дочка звонила. Про­сила скорее прийти. Муж приехал. Скандалит в квартире, крушит там все. Дочка к соседям убежала». «Может быть, мне поехать с тобой?» — предложил он. Она усмехнулась. Он попросил: «Дай мне твой телефон». Опять усмехнулась. Автобуса не было. Юшков оста­новил такси. Когда проезжали через мост, Ирина Сергеевна сказа­ла: «Долго же ты собирался попросить телефон».

Она вышла около дома, а он вернулся в гостиницу.

Он выполнил задание. Кончались вынужденное безделье и по­рочная гостиничная скука, вместе с ними кончалось непонятное том­ление, которое всегда тревожит оседлых людей вне дома. Через день-два отправят его вагоны, он запишет их номера и уедет отсю­да. Оставалось только ждать.

Гостиница опостылела, но, кроме нее, деться было некуда. Со­сед лежал на кровати, спросил: «Сколько ковшей получилось, два или три?» — «Я слышал, три».— «Полтора, значит, тебе...» — «Почему мне?» — «Разве нет?» — удивился нижнетагилец. Юшков промолчал. «Мне какая разница? — сказал нижнетагилец.— Я не завистливый».

Утром Юшков проснулся с мыслями о доме и, удивившись им, вспомнил: последний день! Дежурная администраторша принесла те­леграмму с завода: срочно требовался еще один заказ, углеродистый лист. Юшков отнес эту телеграмму Ирине Сергеевне. Она прочла, тут же позвонила диспетчеру, и дело было сделано. Киевлянин, ко­торому только что отказали и который крутился в комнате между столами, не зная, что предпринять, кинулся к ней: «Вы ж мэнэ казалы, шо этого листа нет! Почему мэнэ нет, а ему есть?» «Идите жаловаться,— отрезала Ирина Сергеевна.— У вас это хорошо полу­чается». Он подвигал челюстями и ушел. «Правдоискатель»,— сказал кто-то в очереди, подлаживаясь к Ирине Сергеевне.

Она спросила: «Когда едешь?» — «Когда будут номера ваго­нов».— «Значит, завтра. А я своих в Свердловск отправила».— «Зна­чит, обошлось?» — «В общем».— «Буду сегодня следить за погруз­кой,— сказал он.— Чтобы не получилось, как с Нижним Тагилом». Посмотрела, кивнула: «Так надежнее». Все было понятно.

В шесть утра кончилась погрузка. Юшков записал номера своих вагонов и вернулся в гостиницу.

Только начали просыпаться. Хлопали двери. Полуодетые люди сновали по коридорам с полотенцами. Нижнетагилец тоже уже про­снулся, одевался. «Все,— сказал Юшков.— Вот вагоны. Сейчас зака­жу разговор с заводом». «Тут, кстати, тоже было не скучно,— отозвал­ся нижнетагилец,— землячка твоя отличилась. Я, собственно, не ви­дел. Вдруг среди ночи крик. Кроет этого усатого на чем свет стоит. Культурно кроет. Вроде «охламона», но культурно. Все спят уже, по­вскакали... Не «охламон», а... не «паразит»... красиво, в общем, как-то. Дежурная акт составила. Теперь на работу сообщат. Заимеет неприят­ностей по самую макушку».

Он ушел, а Юшков спустился в холл и заказал разговор с Ле­бедевым. Из кабинета директрисы слышался ее голос. Нотки были незнакомые, митинговые: «...если бы моя дочь, позабыв девичью скромность... моя обязанность как директора советской гостини­цы...» Дверь кабинета распахнулась, землячка выскочила из нее и побежала вверх по лестнице. Вышла директриса. Лицо, блестящее от крема, пошло пятнами. Хотела крикнуть что-то вслед девушке, но увидела Юшкова и сдержалась. Села рядом в кресло, подобрала но­ги, и лицо из гневного стало жалобным. «Видите, как у нас, Юрий Михайлович. Вот ваша землячка. Что она от меня плохого видела? Мне, между прочим, жалобы давно поступали...» — «Какие жало­бы?» — «На соседа вашего из триста пятого. После двенадцати ночи включает свой транзистор, мешает людям спать. Танцевали они вдво­ем, что ли. Я вчера заглянула просто предупредить. Очень коррект­но, вы ведь меня знаете, очень корректно попросила вечерами не шуметь. А вам, говорю, молодой девушке, надо не давать повода к ненужным разговорам. Ведь правда, я корректно сказала? А она мне, знаете, что в ответ? Вы, говорит...» Директриса дословно передала, что сказала о ней девушка, и всхлипнула. «Ну, я, конечно, вышла из себя. Если со мной так, то и я так. Я говорю этому Маркушеву: все, терпение мое кончилось. Я вынуждена сообщить, на вашу работу о ва­шем аморальном поведении. Маркушев, вы знаете его, брюнет с уса­ми,— он человек неглупый. Он сразу попытался уладить. А эта разош­лась. Я в жизни своей столько грубостей в свой адрес не слышала...» Директриса перевела дыхание, успокаивая себя.

«Даже он и то был возмущен. Он говорит: я ее не звал, она сама пришла. Это я, говорит, могу на вас жалобу послать куда на­до, что у вас тут такое творится. Можете себе представить, что это за девчонка, Юрий Михайлович, если уж Маркушев так о ней гово­рит. Вы бы видели, что с ней стало, когда он это сказал! Подонок! — кричит. Подонок! Люди сбежались... Я просто обязана сообщить обо всем ей на работу. Утром одумалась, как собачка ждала под моей дверью, пока я приду. Плачет, кается, только бы из гостиницы не выселили и на работу не сообщили. И тут же продолжает грубить!..»