«Юра! Я только тебе скажу! Потому что ты человек! Юра, она водит вас всех за нос! Ирина — она кого хочешь проведет, ей не верь!» — «Вот же гад,— изумился нижнетагилец.— Уже к ней прице­пился».— «Да ладно,— сказал Володя.— Мне до нее дела нет. Я дру­гое знаю. Я знаю, что быть этого не может, чтобы до двадцатого мы не делали хром. Хром — это копейка для комбината, это премия, а Ирина, между прочим, такая...» Нижнетагилец мотнул головой, опять дернувшись: «Рассчитывайся, Юра. С него хватит». «Я зака­жу»,— хорохорился Володя. «Хватит»,— трезво повторил нижнетаги­лец.

В номере он, кряхтя, улегся на кровать. Помолчали в темноте. Страдания настроили нижнетагильца на философский лад, и он осмысливал свою жизнь: «Я еще ни разу с пустыми руками не возвра­щался. С пережогом — бывало, а с пустыми — никогда». «С каким пережогом?» Юшкову тоже не хотелось спать. «Тебе вот выписа­ли, скажем, твои шесть червонцев, а ты в них не уложился, свои до­бавил. Это и называется с пережогом съездил. Херсонец за полто­ра месяца все просадил, жене телеграмму давал, она что-то ему сю­да посылала. И что? С чем приехал, с тем уехал. У него подхода к людям не было. А каждый человек уважение любит. Ты его озоло­ти — он завтра тебя узнавать не захочет, но ты вечер с ним поси­ди — он в лепешку ради тебя расшибется. Херсонец за полтора ме­сяца и не понюхал. Язва, говорит».

Помолчали. «Я бы на твоем месте Сергеевной бы подзанялся,— посоветовал нижнетагилец.— Женщина, можно сказать, в полном по­рядке. Когда бог ее создавал, дизайнеры, как говорится, в отпуске не были». «Она разведенная?» — осторожно спросил Юшков. «Го­ворят, вроде того. А насчет хрома, что он раньше пойдет, я и сам подумывал. Все ж таки это для них хорошая копейка».— «И что ты собираешься делать?» — «Посмотрим. Завтра к начальству пойду. У меня тут двадцать позиций».

К начальству он назавтра не пошел: не сумел встать с кровати. Принял таблетку анальгина и снова заснул. Стараясь не шуметь, Юшков вытащил из чемодана две банки растворимого кофе и два шоколадных набора и завернул все в газету. С этим свертком он появился в производственном отделе перед самым обеденным пере­рывом. Около Ирины Сергеевны стояли несколько человек. Юшков оказался за киевлянином. Тот только что побывал у начальства, по­лучил ничего не значащую резолюцию и успел уверовать, что с ней добьется всего. Услышав, что металла нет, раскричался: «Я в райком пиду! Я в обком буду звоныть! Це ж завод остановится! Пять тысяч людын!» Ирина Сергеевна отвечала тихо и вежливо, но лицо ее пошло красными пятнами. Она едва сдерживалась, волосы и брови стали светлее лица, как у Валеры Филина после бани. Киевля­нин наконец с криком: «Дэ тут у вас телефон?» — выскочил из ком­наты.

Ирина Сергеевна тяжело дышала. Сказала полной: «Посылают таких уж дебилов». «Очень, видно, им это нужно,— ответила пол­ная.— Было б нужно, дебила бы не прислали». Ирина Сергеевна рас­смеялась и успокоилась. Узнавание снова мелькнуло в ее глазах. Пожаловалась Юшкову как старому знакомому: «Вот видите, как у нас тут... Полина, уже обед?» «Ой, бегу». Полная подхватилась, засо­биралась. «Ничего нового у вас нет?» — спросил Юшков. Ирина Сер­геевна покачала головой. Он сказал: «Мне кажется, не может быть, чтобы не было плавки раньше двадцатого». «Мне ничего не извест­но, честное слово,— сказала она. Вытащила из стола бутерброды.— Угощайтесь».

Полина вышла. Сверток теперь казался Юшкову пудовым. Он вспотел и, проклиная себя, замямлил: «Ирина Сергеевна, надеюсь, вы поймете это как надо... Вы меня чрезвычайно выручили с че­тырьмя вагонами... Я понимаю, это выглядит ужасно...» «Что у вас там?» — деловито спросила она.

Юшков опешил. Протянул сверток. В правой руке Ирины Сер­геевны был надкусанный бутерброд с сыром. Она положила его на стол, развернула сверток. «Ох, вы великий искуситель. Против икры устояла бы... Теперь перейду с чая на кофе. А то от чая, говорят, портится цвет лица».

Он был благодарен ей за то, что все так получилось. Начал льстить. Сначала осторожно, потом, все больше и больше поощряе­мый ею, приободрился. Ему казалось странным, что можно получать удовольствие от лести, в которую не веришь, зная, что она лесть, и зная, что она корыстна. Однако Ирина Сергеевна раскраснелась и похорошела. Вернулась с обеда Полина. «Ох, насмешили вы меня,— сказала Ирина Сергеевна.— Заходите к нам почаще. С вами не соску­чишься». Полина посмотрела с любопытством. «Куда ж я от вас, инте­ресно, денусь?» — сказал Юшков к удовольствию обеих жен­щин.

Пошел в мартеновский. Ему нравился этот цех. Толкнул калит­ку, оказался в прохладной полутьме. Вибрация гудящих вентилято­ров передавалась стальным колоннам, а от них — бетонным стенам и чугунному полу. Напряженно вибрировало само здание, даже про­хладный, с сернистым привкусом воздух внутри него дрожал. Это напряжение передавалось каждой клеточке Юшкова. Варился жид­кий металл в печах, малиново светились щели вокруг заслонок. Гуде­ло голубое пламя газовых горелок. С треском, будто сыпали горох или рвали шелк, падали белые потоки металла в огромный ковш, красными бликами отражались на кабинке крановщицы. Движения людей в брезентовых робах были медлительны, и Юшкову казалось, что здесь никогда не делают и не говорят ничего лишнего и необяза­тельного. Не делать и не говорить необязательное — это казалось ему в ту минуту высшей мудростью и счастьем. Он увидел двух вы­соких инженеров в халатах, которых видел в прошлый раз. Один из них тоже запомнил его, кивнул: «Интересуетесь?» — «Ребята,— сказал он.— Я уже взял у вас сталь с высоким марганцем. Если не попадете в анализ по хрому, я тоже возьму. Прокаливаемость меня не волнует. Мне лишь бы твердость была».— «Если прокаливаемость не волнует, зачем тебе хромистая? Бери углеродистую...» Разговори­лись. Парень, часа полтора таскал Юшкова с участка на участок, по­казывал что к чему, оправдывался, почему не получается хром. Как бы между прочим Юшков спросил: «Так когда у вас хром пойдет?» «Это не из-за тебя Ирина мне звонила?»—подозритель­но спросил парень. «Когда?» «Да вот сразу после обеда».

Значит, все-таки позвонила узнать, когда будет плавка. Что-то толкнуло Юшкова не признаваться. «Нет, не из-за меня. А что?» «Ничего,— сказал парень.— Как она тебе?» Вопрос был не праздный. Парень смотрел подозрительно. «Симпатичная, по-моему»,— осто­рожно сказал Юшков. Парень кивнул. Заметил удивление Юшкова, объяснил: «Мы с ней в институте вместе учились».

К концу смены Юшков вернулся в производственный отдел. Женщины собирались домой. Что-то их рассмешило, и, когда он во­шел, обе пытались сдержать смех, раскраснелись от усилия, но не выдерживали, прыскали, отворачивались друг от друга. «Ой-ой- ой,— замахала руками Ирина Сергеевна.— Мы уже кончили рабо­тать.— И тут же сунула Юшкову сумочку.— Лучше сумку мою по­держите». Полина улыбалась Юшкову лукаво, как сообщница, праз­днично возбужденная тем возбуждением, которое предполагала в нем. Ирина Сергеевна бегала по комнате, рассовывала по шкафам книги. Полина села к телефону, набирала номер, а Ирина Сергеевна, пробегая мимо («Ой, мы цветы сегодня не полили, завянут за воск­ресенье!»), каждый раз нажимала на рычаг. Полина притворно сер­дилась: «Ирка, перестань дурачиться». Ирина Сергеевна низким от сдерживаемого смеха голосом отвечала: «Сколько же можно зво­нить? — И, внезапно хлопнув стопкой бумаг по столу, крикнула: — Ты идешь или остаешься?» Полине стало неловко от такого взрыва чувств, она стыдливо стрельнула взглядом в Юшкова и сказала: «Со­всем рехнулась девка».

Они прошли втроем до автобусной остановки. Полина попроща­лась и свернула в сторону. Кренясь набок, подкатил перепол­ненный автобус, задняя дверь его не открывалась, между створками торчала пола мужского пиджака. «Пойдемте лучше пешком»,— ска­зала Ирина Сергеевна.

Вдоль тротуаров тянулись низкие заборы, в палисадниках отцве­тали яблони. Стояли у калиток скамеечки. На перекрестке торчала из асфальта водопроводная колонка. Навалившись животом на ее рычаг, голый загорелый мальчишка пускал воду. Тугая струя разби­валась на бетонном желобе, и в брызгах вспыхивала радуга.