Наконец в центре лед трескался. И Никифоров, заняв место кучера, начинал развозить народ по домам. Пруд пустел. Ероха с Сенькой, не нарушая ритма, продолжали играть. Сопровождаемая южанином, Васькой-чириком, в длинном сиреневом платье и с огромной розой на груди, каталась на коньках Нинка. Грузчик Никита рассматривал свое отражение на льду. Председатель танцевал с Веркой вальс.

Я не уходил. Я дожидался Виолетты.

Близилось утро.

— А вот она, — и я кинулся, я побежал к ней.

Она шла навстречу, белая-белая. В левой руке ее было пальто, в правой платок, они тоже белые. Наверное, там, наверху, снег идет намного гуще, чем тут, на земле.

— Доктор, а я видела вас сверху, — нежно сказала она и, взяв меня за руки, добавила: — Доктор, дайте я вас поцелую…

Я онемел. Меня охватило волнение. А потом я обрадовался… Нет, нету еще на свете женщин красивее Виолетты…

Я был рад благополучному исходу праздника. Но радость моя была полна и удивления. Я прекрасно знал всех жителей Касьяновки, и почти все они перебывали у меня на приеме. Заполняя их амбулаторные карты, выслушивая и обстукивая их, я не знал, что приводила их ко мне в поликлинику не только болезнь, но и еще что-то. Почти всегда перед рождественским постом приходил Корнюха. Его жена, железнодорожная кассирша, кругленькая, пухленькая, с длинной косой, предварительно списавшись со своим другом и взяв отпуск и за тот и за этот год, уезжала на юг.

— Доктор, а ты вот спроси… спроси, где моя боль?.. — И, сжав кулаки, Корнюха краснел и напрягался.

— Мне и так все ясно, — отвечал я. — У тебя радикулит.

— Эх, доктор, — усмехался Корнюха и начинал выделывать такие приседания, которые под силу лишь танцору-профессионалу.

Удивленный, я, широко раскрыв глаза, смотрел то на Корнюху, то на рецепты, то опять на Корнюху, то опять на рецепты. Весь мой диагноз он только что разнес в пух и прах.

— Значит, опять прикинулся, — пробормотал я.

— Да, опять, — сознавался Корнюха.

— Тогда непонятно, зачем пришел?

Корнюха вздыхал:

— Знаешь, доктор, ведь не болезнь меня гложет, а жар.

— Какой жар?

— Жар души.

— А что это? — спрашивал с удивлением я.

— А это когда браконьеры убьют лося, а лосиха, оставшись одна, до самой смерти ищет его.

— Да горя у каждого хоть отбавляй, — наконец поняв, в чем дело, соглашался я.

— Доктор, а разве в институте вы это не проходили?

— Нет, не проходили, — отвечал я.

— Доктор, но ты же медик.

— Медик, но не Бог.

И в ту же минуту Корнюха, потерянно и как-то отрешенно посмотрев на меня, произносил:

— Ну коли так, я пойду, — и уже у самого выхода, взявшись за дверную ручку, просил: — А в карточку ты напиши радикулит… вдруг умру…

— Ладно, не говори глупостей, — успокаивал я его. — Такой умный мужик, а дуришь.

— Смотри, перехвалишь, — смущался Корнюха. А затем спрашивал: — Ты вот лучше укажи, кому надо дровишки расколоть?

— Ну, это запросто, — радовался я и черкал ему на обратной стороне рецептов адреса тяжелобольных.

После его ухода я подошел к окну. Вдруг показалась чья-то фигура. Всматриваюсь… и узнаю сельповского грузчика… он расчищает дорогу.

— Если грузчик чистит дорогу, значит, в поликлинику придет председатель.

Корнюха, выйдя за ограду поликлиники, почесал затылок. Постоял. Посмотрел на подбежавшего к нему грузчика. Посмотрел на небо. Посмотрел на руки. Затем снял валенки и, сунув их грузчику, сказал:

— Подержи… — и спросил: — За скоко чистишь?

Грузчик думал, думал и ответил:

— А так…

— За так… или так…

— Бескорыстно…

— Молодец, — похвалил его Корнюха и, поплевав на руки, взял лопату. — При бескорыстии я помогу. Но смотри, валенки не теряй.

— Ни-ни, — обрадовался грузчик. — Ни… ни… я их офицерским ремнем к животу пристегну.

— О’кей! — с улыбкой произнес Корнюха и лихо добавил: — А ну, пехота, вспомним… А ну, давай, не отступай. — И что есть мочи начал работать лопатой.

Грузчик с пристегнутыми валенками едва поспевал.

Тракторист Ванька, выйдя с двумя своими гавриками на улицу, замер. Он не мог оторвать взгляда от Корнюхи. Многое он перевидел… и до армии, и в армии, и после армии. Но вот такого мужика, как Корнюха, он нигде не встречал.

Придя из армии, он первым долгом спросил Корнюху:

— А почему ты деньги за левую работу не берешь?

На что Корнюха буркнул:

— Я хочу, чтоб лосиха никогда не боялась за лося, которого могут убить браконьеры.

— Ну и закрутил, — удивился Ванька. — Да ежели лосей не убивать, тогда кого же убивать? Чем питаться тогда? — И добавлял: — Мне кажется, Корнюха, что ты сам не понимаешь, для чего ты все делаешь людям бесплатно.

— А кто все знает?

— Ишь ты! — еще более удивившись ответом Корнюхи, воскликнул Ванька и, умолкнув, с грустью посмотрел на печального Корнюху.

«Только деньги, только деньги!» — таков был Ванькин девиз, и никогда в жизни он не променяет деньги на лосей. Когда его соседка, баба Клара, уходила в церковь, он давал ей замусоленный никифоровский червонец, с огромным трудом вырванный у того за чистку улицы, и наказывал:

— Свечку поставив, дуй к протопресвитеру… ничего не проси. А попроси только… снега, ну а после соответственно… денег.

— А сколько денег? — спрашивала та.

— А сколько он сможет…

Баба Клара, записав Ванину просьбу на бумажку, вздыхала:

— У протопресвитера денег не просят, у протопресвитера здравия просят.

— А ты, баба Клара, — поучал ее Ваня, — объясни — такой вот, мол, единичный случай. Парень после армии, у него двое гавриков плюс почти парализованная теща. И что, мол, ему нужны снег и деньги.

— А здравие?

— Здравия не надо. Я сало ем, жена — мед, теща — бульон.

Баба Клара то и дело ощупывала единственный карман драпового пальто, где лежал червонец. Боясь потерять записку с Ванькиными просьбами, она привязывала ее суровой ниткой к левой руке. «Такие деньги не шутка!» — шептала она и крестилась всю дорогу.

Корнюха, разлопатив снег по улице Мира, стал приближаться к шоссе. Сельповский грузчик, обливаясь потом и давным-давно потерявший левый валенок, забегая поперед Корнюхи, то и дело наступал ему на лопату, жалобным голоском просил:

— Пожалуйста, остановись… Ты думаешь, снега тебе не хватит? Ведь пока рождественский пост…

— Нет, ничего никому никогда не хватает, — отвечал ему с убеждением Корнюха и, подставляя лицо снежинкам, скалился.

— А я говорю тебе, хватит, — рассердился грузчик и стал на лопату обеими ногами. — Договаривались от поликлиники до поссовета, а ты до шоссе добираешься. Не по-товарищески, не по-товарищески. Совесть надо иметь.

Корнюха спокойно посмотрел на него и сказал:

— При чем здесь товарищество? Бескорыстие выше товарищества.

— Это для тебя, а для меня все наоборот, — и грузчик захныкал пуще прежнего.

— Значит, про бескорыстие ты ни черта не знаешь, — и Корнюха, взяв лопату поближе к совку, поднял грузчика и пульнул его.

— Корнюха-а-а, отдай лопату… лопата не моя… — уже откуда-то сверху закричал грузчик. — Лопата Нинки-на-а-а…

Снежная пыль успокоилась. А когда чуть утих ветерок, Корнюха увидел грузчика. Тот сидел на крыше будочки и, елозя по самому краю, пытался спрыгнуть вниз.

Корнюха в растерянности посмотрел на грузчика. Странно растрепавшийся, с простертыми вперед руками, весь выбеленный снегом, он, сельповский грузчик, был почему-то похож на седовласого старца Серафима, лик которого не один раз видел Корнюха, когда колол дрова бабе Кларе.

— Тьфу ты… — пробормотал он и, о чем-то подумав, а потом как-то вполголоса, точно боясь кого-то потревожить, сказал: — Ладно, раз так, то лови… — И, ласково погладив черенок лопаты и тем самым отвлекаясь от скороприходящих мыслей, он со снайперской точностью пульнул ее грузчику.

Затем, растерянно улыбаясь, снял полушубок и, закатав рукава гимнастерки, громко выкрикнул: