Вздохнув, Михайловна посмотрела на свои гладкие белые руки. Чуть шевельнула пальцами, и они нервно задрожали. Быстро прижала одну ладошку другой и сказала:

— Хлебная работа дело не барское. Чтобы тесто послушным стало, потрудиться надо и свое настроеньице ему передать. Или, как говорилось у нас на Руси: «Не терт, не мят, не будет калач» или «Хочешь есть калачи, не сиди на печи…» — Глянув на печь, она засмеялась. — А как чудно у нас, доктор, на праздники бывает. Калачи в охотку под музыку едятся. Откуснув калач, заиграет гармонист лихие страдания. А кто-нибудь из баб как запоет:

Стол у меня в эти дни самый богатый. Чего я только людям по их просьбе не испеку: и узорных булочек, и ватрушек, и караваев, а у тертых калачей животики подрумяню, маком их обсыплю, в горячий малиновый сироп обмакну, и они засияют, словно живые… Приезжайте, доктор, к нам на Рождество, я вам такой колобок испеку, пальчики оближете.

Я обещаю Михайловне приехать. И она верит мне.

— Ой, люди бегут… — глянув в окошко, произнесла она и, поправив косынку на голове, отряхнулась.

Дверь ее не была заперта, и поэтому она легко открылась. В комнату поочередно стали заходить старухи и старики и прочий трудовой люд. И все они с благодарностью принимали из рук свежеиспеченный хлеб и пахучие узорные калачи.

— А это кто у тебя?.. — взяв хлеб и указывая на меня, спросил Михайловну высокий мужик.

Фуфайка его была вся засалена, а потрескавшиеся пальцы дрожали.

— Это доктор к нам приехал… — тихо ответила Матвеевна.

— А я думал, депутат… — вздохнул он и приметливым взором окинул меня. — И надолго вы к нам?

— На две недельки… — ответил я.

Переложив хлеб в сумочку, он сказал:

— Михайловна вас не обидит… — и попросил ее: — Ты ему пирожочков с тыквой, какие ты всем нам на май печешь, сваргань, а заодно бараночек порумянее. Завтра я муки три мешка привезу.

— Раз велено, испеку… — живо ответила Михайловна, передавая хлеб очередной женщине.

Вскоре народ, забрав почти весь хлеб, ушел, и мы с Матвеевной остались одни.

— Выходит, эта ваша печь весь поселок хлебом снабжает? — удивленно спросил я.

— Да… — тихо ответила она, присаживаясь рядом.

Руки ее, пахнущие хлебом и покрытые мукой, вздрогнули. Взяв кусочек калача со стола, она нежно куснула его.

— Я на пенсии. Делать мне нечего. Вот и пеку хлеб. Особенно в распутицу, когда из района хлеб не доходит. Там уже знают про меня и особо про свои доставки не переживают.

— И давно вы хлеб так печете?

— Да как на пенсию ушла, так и пеку…

— А когда распутица кончается, тоже хлеб печете?

— Пеку, но поменьше. Зато к празднику, чтобы людей обрадовать и настроеньице им придать, я какие-нибудь необыкновенные медовые булочки испеку или калачи-петушки с красным гребешком. В магазине такие никогда не купите. А у меня пожалуйста, их хоть пруд пруди. Мукой и дрожжами меня колхоз снабжает, ну а масло для противней сама покупаю. Хлеб печь мне страсть как нравится. Да и какие другие дела у меня могут быть, кроме пекарских. Сын в тюрьме, а я, чтобы вину с него снять, хлеб людям пеку. Почти всю жизнь прожила с этой печкой. Посмотрели бы вы в прошлый год, как она обветшала, но, слава Богу, все обошлось. Наши сельчане, только я попросила, сразу же ее отремонтировали. И теперь она залихватски пыхает. Тяга удивительная. Даже у двери слышно, как воздух шуршит. А дровяной жар так трещит, словно кто в ладони хлопает. Дрова какие я захочу, такие мне и подбирают. Вася-тракторист, который вами сегодня интересовался, на тележке их привозит и сам разгружает. На другой день скотники мне их переколют, в поленницы сложат, и печь, можно сказать, на весь год едой обеспечена.

Отхлебнув чайку, Михайловна глубоко вдохнула в себя воздух. Затем понимающе прищурила глаз. И, виновато взмахнув руками, произнесла:

— Эх, и что же это я сегодня разговорилась. Тесто кислинкой отдает, значит, подходит… — и предложила: — Пойдемте, я вам тесто покажу.

Недалеко от печи на четырех деревянных подставках стоит огромный деревянный чан, накрытый фанерной крышкой, поверх которой аккуратно уложено три одеяла. Михайловна живо их стаскивает. Я помогаю ей сдвинуть крышку. Только сняли ее, как пахучее тесто зафыркало и заворошилось. И через минуту стало пузыриться.

— Вовремя подоспела… — произнесла она и, закатив рукава халата до локтей, посыпала его мукой и начала ладно и ритмично похлопывать его ладошками. — Это я поглаживаю его… — сказала она. — А как запузырится, бить начну…

Точно завороженный стоял я у чана с ноздреватым тестом. Кисловатый запах приятно дурманил. Душа моя, до этого грустная и уставшая, вдруг ожила. Лицо у Михайловны разогрелось. Не обращая на меня внимания, она, медленно двигаясь вокруг чана, подбивала и отстукивала ладонями распаренно пухлившееся тесто. Руки ритмично и безостановочно плясали. И в такт им вздрагивали грудь и плечи.

— Ишь, тянется, точно баба на сносях… — улыбнулась она и пуще прежнего захлопала по тесту.

Я смотрел, как она лихо ребрила пахучее тесто, и мне казалось, что через несколько минут из-под ее рук появится не взбухший хлебный ком, а ребеночек, страстно и горячо приветствующий своими криками жизнь. А еще мне казалось, что Михайловна не просто похлопывает тесто, а кует его. Каждый шлепок-удар ее поставлен, он легок и нежен, не знающий промаха, строго предназначен определенной цели, — подбить, подбодрить тесто.

— Как пожелтеет, так и запузырится… — сказала Михайловна и заработала руками еще быстрее. Минут через пять тесто пожелтело, а затем начало точно брага пузыриться.

Прекратив похлопывания, она посыпала его мукой и вытерла вспотевшее и раскрасневшееся лицо полотенцем.

— И долго так будет бурлить? — спросил я.

— Пока не подойдет, — ответила, она. — В три часа ночи я встану и для страховки еще разик подобью. Ох как же чудно оно тогда закурчавится. Я никогда тесту зябнуть не даю. Только начинает подниматься, как я его тут же встречаю. Побеседую с ним, заодно кулачками потопчу, и, глядишь, к утру оно ложится в формы, как я только пожелаю. Любой узор вяжу, и он лежит себе и не распадается. Детишкам птичек и коней леплю, а людям постарше звездочки и обручальные колечки в паре. В подбивке весь секрет. Подбитое тесто не шалит и в жару не ломается, только знай себе розовеет Хлеб руки любит и тепло. Тесто никогда не поднимется, если в доме холодно. Чтобы тепло подольше сохранялось, я чан двумя теплыми одеялами накрываю. И в печи постоянно огонь поддерживаю, каменьям лежака остыть не даю. По воздуху чувствую, если печь начинает охолаживаться. Когда тесто замешиваю, дверь на замок закрываю, чтобы холодный воздух в чан не попал. Печь протапливаю до тех пор, покудова тепло стоймя начинает стоять. При тепле муку водой или молоком заливаешь, так она точно сахар растворяется и к пальцам не липнет, сама собирается и запах сохраняет Если мучную пахучесть при замешивании не растеряешь то хлеб, если и зачерствеет, все равно будет ароматным. Я ванилином, как некоторые бабы, не пользуюсь, хлеб должен сам за себя говорить. Когда его ножичком режешь, он всеми ноздрями пышет, солнечной пшеничкой пахнет да корочкой поджаренной хмельком обдает. Удачно испеченный хлеб под ножом не крошится. Если руку на него положишь, а потом отнимешь, он сам выпрямляется, да при этом воздух вдыхает. Думаете, хлеб съел, вытер губы, и все… Нет, хлеб живой, он, как и все живое, людей чувствует.

Помню, прошлым летом в соседней деревне бабы порешили в деревянном доме типа моего хлеб испечь… Для советов пригласили меня. Я пекарей, двух девок молоденьких, целую неделю уму-разуму учила, а у них то хлеб подгорит или так скомкается, что после выпечки не то что ножом, топором не расколешь. Непостоянные они оказались, в работе грубы, все куда-то спешат. В итоге ничего у них не вышло. Да и никогда не выйдет. Грубыми руками хлеб не делается. Если пекаря народ выбрал, то он должен быть один, а если люди меняться будут, то и хлеб будет невзрачным, его с радостью не съешь. На хлебозавод в районе меня тоже не раз приглашали, чтобы я секретами перед дирекцией поделилась. А я им всем сразу так и сказала, что, мол, у вас хлеб хорошим никогда не получится, потому что вы на своих заводских печах ради плана всю выпечку гуртом гоните. В заводских печах настоящий хлеб трудно испечь, потому что в них за настроением теста не уследишь. Самый душистый хлеб только в русской печи получается, в ней он всегда на виду, я чувствую и слежу за его характером.