Но попрежнему одна против другой на голых стенах висели две старые двустволки, и, увидев их, Сперанца слегка вздрогнула.

— Мне их недавно вернули, — сказал Таго, перехватав ее взгляд, — еле добился…

Ничто более не напоминало о прошлом, но и этого было достаточно. Сперанца закрыла глаза, и ей почудилось, будто она снова видит, как плывут в тишине лодки с двумя мертвецами… Они были завернуты в парусину, и возле них лежали двустволки. Лодки медленно скользили по неподвижной воде, и Сперанца, сидевшая в одной из них, услышала, как у нее за спиной застучал топор, и поняла, что кто-то водружает кресты…

Ей опять стало тоскливо, и Таго, казалось, поняв ее состояние, подтолкнул ее к очагу.

Сперанца потянулась к огню, и живительное тепло помогло ей понемногу снова оправиться.

Некоторое время они пребывали в полном молчании. Оно становилось тягостным, и Сперанца почувствовала растущую неловкость. Она попыталась найти тему для разговора, но ей ничего не приходило в голову.

Таго стоял теперь у нее за спиной, и только дыхание выдавало его присутствие.

Тогда Сперанца, наклонившись к очагу, пододвинула в жар головешки и опустилась на колени раздуть угасавший огонь.

Это был инстинктивный жест, унаследованный от многих поколений женщин, которые до нее делали то же самое с той же простотой и естественностью, но этого было достаточно, чтобы растрогать Таго.

Он приблизился к Сперанце и погладил ее по голове.

— У тебя волосы мокрые… — сказал он и поворошил их пальцами, чтобы они рассыпались и поскорее просохли. Потом он сел на камень возле нее и обнял ее за плечи.

— Я уж почти пожалел, что привез тебя сюда, — прошептал он.

Сперанца, обернувшись, посмотрела на него, и пламя осветило ее улыбку. Один жест и одна сердечная фраза рассеяли всякое недоверие.

Уже ни о чем не тревожась, она положила голову на плечо Таго, и они стали вместе следить, как угасает огонь, пока на поду не остались только красные угольки.

За окном монотонно шумел дождь, падая в камыши, на ветки ив, на крышу… и на кресты на берегу затона… Ветер завывал на болоте.

Таго вдруг наклонился и в приливе нежности поцеловал руку Сперанцы. Она посмотрела на него с удивлением, потом приникла к нему и прошептала:

— Вон там мы должны повесить зеркало. Мне оно часто будет нужно, потому что я люблю смотреть на себя, когда я счастлива.

Глава тридцать четвертая

— …и тогда он оставил ее умирать с голоду, — рассказывала Элена Надалену, сидя рядом с ним на лавочке перед домом, возле кустов розмарина. Надален слушал ее, пожевывая табак.

Эмилия, проходившая мимо в эту минуту, с живостью повернула к ним голову.

— Кто это умер с голоду?

— Никто… Это мы так… про животных… — нехотя пробурчал Надален.

— Про животных? Про каких животных?

— Да вот, про стрекозу и муравья. Это она басню такую учила в школе.

— А ты и рад слушать всякие басни… Эх ты, дурень!

— Ну, это не простая басня… Хоть она и басня, а в ней урок.

— Да?

— Да, представь себе. Потому что из нее видно, что если хочешь есть, надо работать…

— А мы и не знали!..

— Дай сказать… К примеру, один работает, все силы кладет, это будет муравей, понимаешь? А другой живет припеваючи, не сеет, не жнет, а потом хочет, чтобы тот, который работал, кормил его зимой. Это будет стрекоза.

— Бессмыслица, — сразу сказала Эмилия. — Уж не говоря обо всем прочем, зимой стрекоз не бывает.

— Да ты оставь в покое настоящих стрекоз и муравьев, они тут только так — не о них речь. Ты пойми, в чем суть. Муравей — это значит такой человек, как ты, как Минга, как все женщины и мужчины, которые работают и приносят домой пшеницу, картошку, кукурузу, бобы… А который сам палец о палец не ударил, а потом приходит к тебе и говорит, чтобы ты ему дала поесть, это будет как бы сказать…

— Дон Терцо, — сразу нашлась Эмилия.

— Оставь сейчас в покое священника, потому что хоть мы с тобой и знаем, что он за птица, но тут речь не только о нем…

— А о ком же?

— Обо всех стрекозах… О стрекозьей породе. Иначе сказать, обо всех, кто не работает…

Эмилия задумчиво почесала подбородок, потом покачала головой.

— Таких людей у нас нет. Тут все работают. И никогда еще не было, чтобы кто-нибудь просил есть у других, потому что если время голодное, то голодают все. Правда, иногда делали сборы, но только в случае какого-нибудь несчастья или болезни, а не потому, чтобы человек не хотел работать.

— А все-таки, моя милая, есть люди, которые всю жизнь не работают… — торжественно изрек Надален.

— Конечно… Но они к тебе не приходят за милостыней, простофиля ты этакий!

И Эмилия ушла, сокрушенно покачивая головой.

— Хорошая была басня, — вздохнул Надален, — она мне ужасно нравилась… Но так уж всегда: куда бы старуха ни сунула нос, все испортит.

— Надален, — шепнула Элена.

— Ну?

— Если бы вы были муравьем и к вам пришла бы стрекоза, точь в точь как в басне, у вас хватило бы духа оставить ее умирать с голоду?

— А как же?

Элена была, повидимому, разочарована.

— А у меня нет, — помолчав, сказала она решительно.

— Ну и дура! — ответил Надален и смачным плевком прочертил в воздухе четкую длинную дугу.

В эту минуту из дому вышла Сперанца с корзиной белья на голове.

— Битый час толкуете об одной басне, и даже не досказали ее, — бросила она и со смехом прошла мимо них прямо к навесу.

— Видишь ее? — сказал Надален Элене. — Вот она из породы муравьев. Да что там муравьев, — муравьищ!.. Из тех, знаешь, которым, стоит только глянуть, — от них и зернышко не укроется, будь оно за целую милю… Из породы Минги!

— Но у Сперанцы доброе сердце, и она с кем хочешь поделится… — возразила Элена.

— Сердце оставь в покое. Посмотри лучше, сколько она заработала да сколько Минга собрала на жниве. Старуха хоть с виду и скелет, а руки что грабли. Всегда что-нибудь да подцепит. Сперанца на первый взгляд совсем другая — веселая, песенница. Но присмотрись повнимательнее и увидишь, что она из того же теста. Я это не в укор ей говорю, боже упаси. Наоборот. Она работает, и крепко работает, да при том не дуется, как Эмилия, не ворчит и не скулит, как ты! Потому Что, видишь ли, девочка, можно работать и быть довольным… — Надален говорил теперь тоном проповедника. — Посмотри на меня! Стаканчик вина, немножко табаку, и я самый счастливый человек на свете и пою, как скворец, даже когда работаю…

— Да разве вы работаете?

— Ах, собачья дочь! Еще спрашивает, работаю я или нет! Часто ты видела, чтобы я лежал на брюхе и мух считал?

— Нет. Но вы возчик, а погонять волов еще не значит работать, как вол. Это волы работают, а вы сидите на возу, и все тут. Потому-то вы и поете. Выходит, вы тоже вроде стрекозы, Надален, — сказала она и отскочила в сторону, чтобы увернуться от башмака, которым он запустил в нее.

Подошла Сперанца, размахивая пустой корзиной.

— Теперь я вам расскажу конец, — сказала она улыбаясь. — Стрекоза поет и ничего не делает, зато услаждает муравья. Но муравей забирает об этом, потому что ему так выгодно. Поняли?

— Ну, ну, не надо тут ничего накручивать. В басне все было просто и ясно. Муравьи — это порядочные люди, а стрекозы — бездельники. Пусть так и остается.

— Пусть так, — засмеялась Сперанца и повернулась к Элене. — А ты моли бога, чтобы тебе не попался стрекотун вроде моего. Посмотри на меня. Разве скажешь, что я помолвлена? Он вот уже десять дней носу не кажет… Ему, видите ли вы, надо ходить по собраниям, а я здесь свисти в кулак. Можно подумать, что на нем весь свет держится, только и слышишь: занят по горло. Враки это все… Враки…

— Наверное, он малость подвирает для пущей важности, известно, молодые люди любят набивать себе цену. Но ведь он и в самом деле работает в Союзе не за страх, а за совесть. Верно? Это все говорят. А сейчас такое время, что это нужнее всего, потому что в воздухе пахнет бурей.