— Завяжи их в платочек и не потеряй, — посоветовала ей служанка доктора. — Купишь на них молитвенник и будешь по нему молиться, когда научишься читать.

— Мне их подарили, и я положу их, куда вздумаю, и куплю на них, что захочу.

Доктор опять засмеялся.

— Цван, я вижу, у вас подул новый ветер: молодежь в семье уже не та… Слышал, как рассуждает этот клоп? Каков язычок?

Подъехал омнибус и остановился как раз перед домом доктора.

Лошади громко цокали копытами, как будто вместо обыкновенных подков на них были кандалы.

Кучер, уже подвыпивший, поднял адский шум, торопя отъезжающих.

Таго влез в омнибус, чтобы уложить вещи Сперанцы и занять для нее место впереди, у окна.

Глава тринадцатая

Цван сел впереди, рядом с кучером, с которым тут же завязал разговор.

В омнибусе было мало пассажиров и много багажа: два разносчика со множеством свертков, отправлявшиеся торговать; господин в гамашах и с кожаной сумкой, в котором Цван с первого взгляда определил «нотария»; старая дама с горничной, бесчисленными чемоданами и канарейками в клетке, сразу объявившая, что она едет на свою виллу.

Сперанца долго любовалась канарейками. Потом начала рассматривать пассажиров. Дама протянула ей конфету, но девочка, смутившись и оробев, опустила голову; взять ее она не решалась. Тогда карамель ей сунули в руку, и немного погодя она уже с наслаждением сосала ее, глядя в окно.

Лошади трусили не спеша. Путешествие обещало быть долгим еще, и потому, что кучер делал остановки чуть ли не у каждого трактира.

Часа через два Цван был его закадычным другом и уже рассказывал ему историю семьи Мори.

Теперь они вместе слезли выпить, и Цван приглашал нового друга приехать к нему в гости.

— Но вы вправду приедете? Смотрите, не обижайте…

— Еще как приеду!

— Руку!

Они пожимали друг другу руки и выпивали.

В омнибусе Цван то и дело повторял про себя: «Смотрите, люди добрые, сколько земли на свете…»

Когда они проезжали по лесистой местности, эта фраза претерпевала легкое изменение: «Люди добрые, сколько деревьев на свете!..»

Кучер, между тем, погонял лошадей, распевал, задирал прохожих. Время от времени он повертывался к Цвану:

— Так, значит, эту суку потом убили сторожа?.. — слышала через занавеску Сперанца, сидя в кузове.

— А вашему двоюродному брату… тому, который хватил топором этого парня… сколько лет ему дали?

Потом он опять орал: «Э-эй! Посторонись, не то задавлю, пропадите вы пропадом!»

— Так, значит, его посадили к сумасшедшим? Ну и ну! Это, видать, те сумасшедшие, кто его туда посадил…

— Смотрите, люди добрые, сколько земли на свете… Сколько земли… сколько земли…

Сперанца уже спала; голова ее качалась из стороны в сторону. Сквозь прикрытые веки она видела «столько, столько земли», что ей не было конца и края…

Она проснулась от толчка и раздраженных голосов.

Человек с сумкой, «нотарий», был судейским чиновником, ехавшим описывать имущество, и Цван, узнав об этом от кучера, вслух пожаловался, что ему не повезло. Каково? Он заплатил за билет, думая, что поедет в компании с порядочными людьми, а вместо этого оказался рядом с мошенником…

Чиновник это слышал и, когда они приехали, вылезая из омнибуса, ясно выразил свое мнение насчет некоторых бродяг, которые не платят налогов, живут на счет хозяина и не имеют даже пары стульев, на которые можно было бы наложить арест в возмещение убытков.

— У-у! — заорал ему вслед Цван, уже основательно подвыпивший.

Ничего не соображающую, полусонную Сперанцу кто-то поднял с сидения и поставил на землю.

— Проснись, поедем на поезде!

Кучер вызвался взять им билеты и помог влезть в вагон. У Сперанцы заколотилось сердце.

— Дедушка, а поезд не может опрокинуться?

— Дурочка! Кто ж тогда в него сел бы?

Но и у Цвана были свои опасения. Больше всего он боялся туннелей.

Ему сказали, что поезд проезжает сквозь горы в темноте, и он не мог понять, как не обвалятся эти подкопанные горы.

Они были одни в купе, и, когда вошел контролер проверить билеты, Цван обратился к нему:

— Туннели надежные?

— Какие туннели?

— Которые под горами.

— Да нам и не ехать через горы… Здесь, кругом равнина.

Цван ободрился и облегченно вздохнул. Потом повернулся к Сперанце и громко сказал:

— Я ж тебе говорил, глупышка, что бояться нечего.

— Ты врун, — ответила девочка и с негодованием отвернулась от него.

Но, когда поезд тронулся, они забыли о ссоре и крепко обнялись.

«Минга, если бы ты знала! — думал старик. — Минга, ну и скорость! Это тебе не лошади!»

Сперанца, широко раскрыв глаза, смотрела в окно.

— Дедушка, дедушка, деревья бегут! Смотри, дедушка! Почему они бегут? Как же так, ведь у них корни в земле?

— Не знаю, милая. Ей-богу, не знаю! Тут не то, что в долине, — такие вещи творятся, что и не поверишь! Минга, если бы ты знала!

Потом они замолчали, обалдев от грохота, и пришли в себя, только когда поезд остановился и объявили название станции.

Они сошли на платформу и огляделись вокруг. Потом двинулись за другими пассажирами и вышли на площадь.

Неподалеку стояла кучка людей, болтавших между собой. Один из них отделился от остальных и пошел навстречу Цвану и Сперанце. Он был босой, в засученных до колен полотняных штанах, подпоясанных красным вязаным кушаком с кисточками на концах.

— Добро пожаловать, — сказал он и, улыбаясь, протянул Цвану руку. Цван присмотрелся и узнал его: это был двоюродный брат покойной Розы, один из тех, что приезжали к ним шесть лет назад.

Тот наклонился поцеловать девочку и взял сумки.

— Нам сюда…

И тут-то Цван и Сперанца застыли в изумлении.

Перед ними, покуда видит глаз, волнуясь, ширился голубой простор.

— Море! — вскрикнула девочка. И оба побежали к воде.

— Море, — повторяла Сперанца, смеясь и отступая перед волнами, лизавшими ее ботинки.

— А вы никогда не видели моря? — спросил у Цвана свояк.

— Нет, — ответил он. А мысленно говорил: «Минга, сколько воды на свете!»

Родственники Розы жили в двух километрах от станции.

Добраться туда было лучше всего на шлюпке: и скорее, и вещей на себе не тащить, да и девочке покататься на лодке в новинку.

Влезть в нее было для Цвана делом нелегким. Она была не такая, как на болоте, да и море ни минуты не стояло на месте.

Сперанца сидела на носу, не шевелясь, с глазами, полными страха. Цван поместился на корме. Гребец, стоя посредине, отталкивал лодку, упираясь веслом в дно.

Через минуту он вытащил весло из воды, сел и принялся грести,

— Боязно? — спросил он девочку.

Сперанца не ответила.

— Твоя мать гребла, как мужчина. Привычная была… Но ты морячка по крови, быстро научишься.

Сперанца крепче уцепилась за полубак и затаила дыхание.

Лодка, плывя вдоль берега, наискось резала волны. Гребни порой перехлестывали через борт и обдавали брызгами Цвана, который в такие минуты не мог удержаться, чтобы не соскользнуть на дно лодки.

«Минга, какая буря!» — шептал про себя старик.

Потом спросил вслух:

— А что, море всегда такое?

— Неплохо бы, — засмеялся свояк, — неплохо бы для нас, чтобы оно всегда было такое спокойное! Посмотрели бы вы на него, когда шторм. Ну и бушует!

«Минга, и это еще даже не буря! Что же будет, когда оно разойдется? Минга, куда мы отвезли девочку?»

Потом невозмутимость моряка и кажущееся спокойствие Сперанцы немного ободрили его.

Тогда он вспомнил одну вещь, о которой слышал когда-то, и тихо, осторожно, чтобы не качнуть лодку, протянул руку за борт и опустил палец в воду. Потом незаметно поднес его ко рту. Соленая!

Он повторил опыт и сплюнул.

— А вы, должно быть, соль-то никогда не покупаете? Вам стоит только поставить воду на огонь — и готово дело!

Свояк засмеялся.

Между тем Цван почувствовал какое-то странное недомогание. Кружилась голова, мутило…