На следующий день по всему Комитету стало известно, что вернулись мы с Секретариата на машине председателя. (В ЦК-то мы ехали, как и положено, на разных — председатель на своем «Зиле», а мы с генералом-лейтенантом на управленческой «Волге».) И я заметил, что в коридорах со мной еще издали стали очень почтительно здороваться. Еще через два дня меня пригласили в МИД, и разговаривал со мной Министр. Беседа была дружеской, без лишних подробностей. Министр поздравил меня с назначением на пост первого советника советского посольства в Париже и сказал, что если что — он лично будет мне содействовать во всем, и, как бы в шутку, попросил не обижать мидовцев. Естественно, я заверил, добавив, что как новичок я рассчитываю многому у мидовцев научиться. «Версаль» был разыгран безукоризненно.

Потом начались предотъездные хлопоты, и удивлял меня лишь генерал-лейтенант, начальник нашего управления: по отношению ко мне он вел себя так, будто мы с ним поменялись местами. Грех мне было жаловаться, мои дела исполнялись в первую очередь, однако я не мальчишка и не первый год в Органах — мне не нравится, когда начальство становится слишком предупредительным. И того обожания, как на Секретариате, в глазах генерал-лейтенанта больше не было.

Словом, когда позвонил Илья Петрович и попросил заглянуть к нему на минуточку, в удобное для меня время, это не застало меня врасплох.

Любезное приглашение к Илье Петровичу чаще всего ничего особенно приятного не означает. Мы это называем «выяснением отношений». Никто толком не знает, какую точно должность занимает Илья Петрович, хотя, конечно, он кем-то числится в штатном расписании. В погонах Илью Петровича никто не видел, но, разумеется, они у него генеральские. Сменяются председатели Комитета, замы председателя, начальники управлений, обновляется Коллегия, а Илья Петрович так же тихо сидит в своей маленькой комнате без окон, которую даже кабинетом не назовешь. Но если вы хотите знать, что про вас думает Комитет и лично председатель — то Илья Петрович очень дружески вам это объяснит.

Илья Петрович — отражение и воплощение специфики нацией работы. Допустим, в армии заместитель министра может вызвать «на ковер» командира дивизии и расчехвостить бедолагу до смертельной икоты. И ничего потом замминистру не сделается, лишь пищеварение улучшится. У нас такое тоже возможно, но до определенного уровня. Ибо десятилетия комитетской практики научили людей правилу, известному теннисистам: острее дашь — острее получишь. Повторяю, у нас своя специфика, и мы играем не в мячик. Не раз и не два Комитет тасовали, вчерашние полковники выходили в замминистры и бывшие всесильные начальники получали запоздалый, но достаточно острый ответ. Короче, все учили уроки прошлого. Нынче в Комитете предпочитают бархатные полутона. Человека могут наградить, торжественно пожать руку, а потом у Ильи Петровича он случайно узнает, что его считают говном. Кто именно так считает, почему — вот этого вам Илья Петрович не скажет. Мол, есть такое мнение, но то, что мнение это существует и на высоком уровне тут уж сомневаться не приходится.

Естественно, после звонка Ильи Петровича «свободная минутка» у меня нашлась мгновенно.

Илья Петрович встретил меня в дверях, обнял, усадил в кресло, сам пристроился сбоку, на стульчике, всем своим видом показывая, что я явился не к начальству, а на приятельскую беседу.

— Ну, герой, знаешь, как раньше называлась бы твоя новая должность? Комиссар республики! И если бы тебе выписывали мандат, то в нем бы указали, что обладаешь всеми чрезвычайными полномочиями, абсолютной полнотой власти с правом расстрела на месте.

— До этого, пожалуй, не дойдет, — улыбнулся я, но Илья Петрович резанул:

— Не скажи. Мы идем туда не польку-бабочку танцевать.

Я прикусил язык. Дальше была пауза.

— Ладно, — сказал Илья Петрович, — считай — проехали. Комитет доволен, что назначен наш человек. В ЦК имелась другая кандидатура. Идеолог хотел придать этой акции в первую очередь идейно-политический характер. В Министерстве обороны, как ты догадываешься, тоже были свои соображения. В общем, ни те, ни другие не хотели усиления Комитета. Но ты такой цирк на Секретариате устроил. Рассмешить портреты — это удается раз в сто лет.

— Ничего я им веселого не рассказывал.

— Положим. Но вопрос уже был решен. А под занавес обязательно кто-нибудь анекдот в клюве приносит. Для разрядки напряжения. Тут же почище вышло. Человек, который в голове держит все интимные подробности жизни Франции, это произвело эффект.

— То есть я выступил в роли клоуна?

— Удачно выступил. Боялись, что комитетская кандидатура предстанет в облике стального генерала с ежовыми рукавицами. Таких до сих пор в ЦК не любят. А тут выпустили ученого клоуна. Раз смешно, значит не страшно. И Генеральный этот нюанс мигом усек. Возражений по твоей кандидатуре не было.

— Однако Комитет намечал другое лицо? — угадал я.

— Человек предполагает, а Бог располагает, — вздохнул Илья Петрович. — И потом, с чего ты это взял? Разве я тебе что-либо сказал? И потом — все хорошо, что хорошо кончается.

— И потом — суп с котом! — в тон добавил я. Кое-что для меня прояснилось. — Значит так: тот, кого намечал Комитет, гораздо опытнее и компетентнее меня, но Францию я знаю лучше.

— А ты чего волнуешься? — всполошился Илья Петрович. — Ты же теперь можешь входить в кабинет к председателю, ногой открывая дверь.

Я сделал вид, что не услышал, и продолжал:

— На Францию я потратил десять лет своей жизни. Однако у нашего управления более широкая деятельность. На начальника управления я не потяну. Не соответствую должности. Вернувшись, я сяду на другую страну. Если мне, конечно, дадут другой отдел… Я здраво оцениваю свои возможности. Так и передайте.

— Передам, — без улыбки пообещал Илья Петрович. — Но…

— Комитет в меня не верит?

— Верит. Кстати, знаешь, как тебя называют? В коридорах, конечно. Да не крути носом. У всех у нас своя кличка. Меня, например, называют Дедом. Не слыхал? Слыхал? То-то. А тебя — Фишером!

Я задохнулся от обиды.

— Ну и горяч ты, — протянул Илья Петрович. — Ну и горяч! Ты чего подумал? Ты чего вообразил? Да нет, не евреем Фишером — ну как не стыдно! а шахматистом, Бобби Фишером. Помнишь такого чемпиона, который в шахматы играл гениально, а в жизни был, как ребенок? Так вот, то, что ты «французскую партию» разыграешь с блеском, у Комитета нет сомнений. Но кроме дела есть еще суета сует, и в этой житейской суете ты, прости меня, младенец. Акцию мы задумали значительную, звучную, такое не на каждую ударную пятилетку выпадает. Многие надеются на ордена и чины. Многие, извини меня за прозу, засиделись. И в этом смысле надо дело не только провести, но и уметь подать, чтобы в ЦК поняли — мы тут не лаптем щи хлебаем. А подать — это тоже искусство. Между прочим, не ты один «на Франции» сидишь, и не только твой отдел. Многие сидят во Франции, и не десять, а двадцать лет. Бойцы, как говорится, невидимого фронта. Да ты их прекрасно знаешь. Но бойцам-невидимкам иногда хочется, чтобы их увидели, увидели при жизни, а не клали пышный венок на их могилы.

— Мы делим шкуру неубитого медведя.

— Эх, Борис Борисыч, Бобби Фишер… Бэби Фишер ты! Не сечешь тонкостей. Думаешь, перед тобой сидит «старпер», который лишь побрякушками для наших ребят озабочен. А ты, мол, выше всех этих глупостей и о деле печешься. Я же тебя насквозь вижу. Но скажи, какая была самая удачная акция Комитета за последние годы?

— Германия.

— Правильно. Вывели ФРГ из НАТО, лишили американцев лучшего плацдарма, получили вторую Финляндию. Без единого выстрела перевернули всю карту Европы. Ну и что? Нам сказали спасибо? Дали три ордена и одно генеральское звание. А ребят надо было озолотить за это. Но, видишь ли, акция неэффективная в глазах ЦК. Подумаешь, еще одно нейтральное государство. У тебя же в руках будут такие козыри…

— Наградные списки — это дело председателя Комитета.

— Но как комиссар республики ты будешь стоять над всеми ведомствами… Ладно, безголосого петь не научишь. Мой личный тебе совет: не бери все на себя, дай и другим возможность отвечать и за будущие успехи и за будущие ошибки.