Вся страна от мала до велика слушала подрывные передачи на французском языке, которые вели радиостанции Би-би-си, «Голос Америки» и «Свободная Европа», а Генсек ФКП направлял победную реляцию на Старую площадь — мол, тираж «Юманите» вырос до восьми миллионов экземпляров.

В предгорьях Альп, в лесах Центрального Массива начали возникать очаги вооруженного сопротивления, ночью на улицах стреляли в спину советским патрулям, на танкостроительных заводах «Рено» и «Ситроэн» участились случаи откровенного саботажа, а товарищ Робинэ умасливал Москву тем, что, дескать, на последних выборах в местные советы за блок коммунистов и беспартийных проголосовало 98,75 процента избирателей!

Разумеется, я бил тревогу, я посылал подробные докладные, но у меня создавалось впечатление, что Секретариат предпочитает верить фальшивым, но благополучным рапортам, составленным на площади Колонеля Фабиана.

А вот посол как-то сразу нашел общий язык с товарищем Робинэ. Они подружились семьями, вместе ездили на оленью охоту в Арденны. Сводки посольства буквально дублировали дутые отчеты ЦК ФКП. Я знал, что в Москве, очень довольны послом. В осведомленных кругах парижской советской колонии поговаривали, что посла видят будущим министром иностранных дел СССР.

И все-таки, наверно, мои сигналы сработали. Внезапно меня вызвали в Москву — делать доклад за весь отчетный период на заседании Секретариата ЦК КПСС. Посол первым прибежал в мой кабинет сообщить радостную новость. В тот же день произошла неслыханная вещь — Генсек ФКП товарищ Робинэ сам примчался в советское посольство! Мы устроили совещание в узком кругу, на котором обсудили основные тезисы моего доклада. Меня просили не выпячивать негативные стороны, а больше напирать на достигнутые успехи — в конце концов, общими усилиями во Франции установлена Советская Социалистическая Республика!

Секретариат был назначен через три дня, и посол предложил мне ехать в Москву поездом, чтоб за время пути в спокойной обстановке, когда меня никто не дергает, я написал свой отчет.

Оставался последний вечер в Париже, и я сказал своему шоферу (в связи с ограничением в целях экономии продажи бензина частным лицам мы, ездили только на казенных машинах), так вот, я приказал шоферу отвезти меня на Большие бульвары.

На площади Опера мела метель. На обочинах тротуаров Итальянского бульвара выросли белые сугробы. По заснеженной мостовой осторожно скользили редкие автобусы и такси.

Я повторил ту прогулку, которую мы когда-то совершали с Лидой, и мне казалось, что я иду по незнакомому городу. Тускло светили уличные фонари, отражаясь желтыми бликами в темных окнах домов и магазинов. На бульваре Монмартр единственное открытое кафе было пустынно. У слабо освещенного входа в кинотеатр «Рэкс» топталось несколько человек. Афиши объявляли программу из двух фильмов: «Новые времена» Чаплина и «Кубанские казаки» Пырьева. Возвращаясь по другой стороне бульвара Революции (бывший бульвар Капуцинов), я наткнулся на одинокого продавца жареных каштанов, который грел озябшие руки над раскаленными углями. Горсть каштанов стоила сто франков, но я купил горячий пакетик на память.

14

Мне выделили отдельный вагон (со спальней, столовой, кабинетом), в каких ездят члены Политбюро и первые секретари обкомов. На Северном вокзале меня провожали посол, советники посольства, министр внутренних дел Франции товарищ Фрашон, председатель Комитета госбезопасности Франции Мишель Жиро и его первый заместитель Белобородов. Мне пожелали счастливого пути, удачного доклада и скорейшего возвращения.

На поезде из Парижа до Москвы — двое суток. Я прибывал в Москву за полтора часа до начала заседания Секретариата.

Не тратя времени на созерцание мелькавших за окном пейзажей, я приступил к составлению доклада. Поздно вечером молчаливый официант сервировал мне роскошный ужин с балыком, устрицами и белым вином. Проснулся я уже на территории ГДР.

Я закончил примерно две трети доклада, когда поезд остановился на какой-то маленькой польской станции. В дверь постучали. Я подумал, что это официант принес кофе, и крикнул «входите», не поднимая головы.

— Привет, шахматист, — раздался знакомый голос.

В кабинет протиснулся Илья Петрович и плотно закрыл за собой дверь.

Мы обнялись, расцеловались. Илья Петрович немного постарел за эти годы, но в общем-то не изменился. После первых бессмысленных восклицаний и вопросов Илья Петрович меня прервал:

— Я должен буду сойти до советской границы. В вагоне все наши ребята, а на границе меня засекут. Учти, в принципе мы с тобой не виделись. Так что слушай внимательно, времени в обрез. Твои дела плохи, очень плохи. Тебя будут снимать со всех постов. В Секретариате накопилась куча жалоб. ЦК ФКП тобой недоволен — вмешиваешься в его прерогативы. Министерство обороны до сих пор не простило, что ты отдал американцам подлодку «Индепанданс». А знаешь сколько «телег» в МИД накатал на тебя посол? Плюс — положение во Франции аховое. Вместо ожидаемой экономической поддержки Франция сама нам влетает в копеечку. Секретариат ищет виновных. Точнее — уже нашел. Генерал Зотов плохо провел операцию: не рассчитал, не предвидел, не сориентировался на месте, не предупредил и так далее.

— А Французская Советская Социалистическая Республика с небес свалилась? — заорал я, и слава Богу, что поезд набирал скорость, колеса громко стучали, а то бы в вагоне всполошилась охрана.

В ярости я начал выкладывать все, что у меня наболело и Закипело: как мне самому, на свой страх и риск, приходилось преодолевать бюрократические рогатки, нерадивость сотрудников, косность министерств, претензии МИДа, глупые указания из Москвы, амбиции армии.

Илья Петрович все это выслушал (отдаю должное его терпению и такту), а потом сказал:

— Твоя вина в том, что все взял на себя. Тебя не назначали царем и богом во Франции. Тебя назначили комиссаром Республики, ответственным перед Партией, а вот про это ты забыл. Например, история с «Индепанданс». С точки зрения оперативности ты действовал правильно и четко. Разгадал намерения капитана и, отправив лодку к американцам, нейтрализовал ее. Как офицер КГБ я готов тебя поздравить. Но с точки зрения ЦК ты совершил недопустимый промах и самоуправство. Ты обязан был запросить мнение Москвы.

— Москва бы потребовала определить координаты лодки и затопить французов.

— Верно.

— И пока мы определяли бы координаты, пока согласовывали с Москвой операцию, лейтенант-колонель Мельвиль мог нажать на кнопки.

— Допускаю.

— И ракеты с ядерными боеголовками полетели бы на Москву?

— Ну, до Москвы бы они не долетели, свалились бы где-нибудь здесь или в Белоруссии — подлодка дрейфовала в центре Атлантики.

— Значит…

— Значит, — подтвердил Илья Петрович. — Но ты был бы чист в глазах Секретариата. У партии своя логика. Ты проявил элементарную партийную недисциплинированность, нарушил субординацию. Теперь, когда твое имя вспоминают в ЦК, следует немедленное добавление: тот самый Зотов, который подарил американцам «Индепанданс».

— Может, меня и из партии погонят? — спросил я вызывающим тоном.

— Могут, — смиренно ответил Илья Петрович. — Все могут. У тебя выговор по партийной линии. Ты нахамил делегации ЦК. Такие вещи не забываются. Ты умудрился даже восстановить против себя советский аппарат во Франции своим нелепым вмешательством в распределение квартир на авеню Фош.

— Но ведь ЦК отмечал мои заслуги! Меня наградили золотой звездой. Героя, присвоили звание генерала!

— Всем нам зарплату зря не платят, — сухо отпарировал Илья Петрович. — Заслужил — получи. Однако одного убийства бывшего Генсека французской компартии достаточно, чтобы тебя повесить за яйца или отправить на двадцать лет в лагеря. Ты думаешь, та троица из команды Миловидова, которую ты сразу отослал в Москву после покушения, не написала подробный рапорт? Ребята не лыком шиты, знали, что надо подстраховаться. И копия этого рапорта подколота в твое досье в особом отделе ЦК. Вспомни: Михаила Кольцова, личного комиссара Сталина в Испании, расстреляли по возвращении в Москву. А ведь тоже в Испании славно поработал, плюс — известный писатель… Ладно, теперь другие времена.