«Пока суд да дело, — думал газда, — достроим и новый дом для Златы». Строился он на бывшей земле Войкана Вуича, подле мельницы: место бойкое и красивое; новый магазин станет конкурентом кооперативной кассы, основанной отцом Вране, — она давно уже сидит бельмом на глазу у газды Йово.

…Однажды, поздней осенью, когда Раде собирался в горы, пришло решение суда с указанием дня и часа торгов. Хотя Раде и был подготовлен к этому, но сердце его словно замерло, и он долго невидящим взглядом бессмысленно обводил комнату…

Когда Раде пришел в себя, первой его мыслью было во что бы то ни стало предотвратить надвигающееся несчастье, и он решил немедленно распродать все, что возможно, только бы спасти землю, только бы не выпустить ее из рук!

Раде распродал мелкий и крупный скот, не пощадил ни своего темно-гнедого, ни старой кобылы с жеребенком, ни откормленного кабана. Он скитался по ярмаркам, сонный, пришибленный; никуда не заходя, возвращался домой на второй, а то и на третий день, запрятав в пояс добытые деньги, напоминавшие своим звяканьем даже на ходу о постигшей его страшной беде.

Раде оплакивал каждую лошадь, корову, овцу, сердце его разрывалось, когда пришлось из-за крайней нужды срубить вековой дуб в поредевшем дубняке над домом: он знал, что на старом пне не подымутся весной молодые побеги.

Когда очередь дошла до коров, жена сказала:

— Хоть ради детей не продавай дойную корову!

Впервые в жизни жена просила его о чем-то, а ведь она не ослушалась бы, прикажи он ей разгребать жар голыми руками.

Так и разбазарил он по ярмаркам весь свой скот.

Не пасутся его овцы на лугах, не переливается на солнце их мягкая блестящая шерсть, не красуется впереди стада баран-вожак, не тянутся к деревьям гибкие козы, лакомые до побегов, волы не шагают с пашни к водопою, не ревут коровы, тоскуя по телятам, и телята не призывают в тоске матерей, не хрюкает на весь дом откормленный кабан, напоминая о близких разговинах.

Когда все было продано, Раде при свете очага пересчитал деньги, завязал порознь золото, серебро, бумажки, сунул все в торбу и, закинув ее за плечо, отправился в город, чтобы умилостивить патрона.

Переправляясь через реку, Раде ловко перескакивал с камня на камень, мутная вода шумела и пенилась у него под ногами; шептались неугомонные тополя, выстроившись в ряд вдоль оврагов; пробираясь по своему лугу, сейчас болотистому и покрытому грязью, Раде вспомнил, как совсем еще недавно луг был цветущим и как ложились под косою цветы и травы… В городе Раде пошел прямиком, никуда не сворачивая, в лавку. Однако газду он не застал: с некоторых пор он стал позже появляться в лавке. Приказчики и управитель Васо не встретили Раде как бывало, не предложили ему ракии, а дядя Петр, сбросив с плеч мешок с товарами, уже полупьяный от ракии, пролепетал:

— Пришел, Раде, и твой черед!

Раде, прикинувшись непонимающим, даже не отозвался, хотя слова дяди задели его за живое. Недавно Петр окончательно разорился. Газда на торгах забрал все, кроме дома, в котором осталась жена с малыми ребятами. Петр грозился убить газду и действительно однажды вечером, напившись, бросился на него, но приказчики отняли у пропойцы нож, избили и вышвырнули его из лавки. Пришлось Петру просидеть несколько дней в тюрьме, но затем он помирился с газдой и сейчас работал у него в лавке за кусок хлеба.

И до чего же томительно ждать! Раньше Раде свободно, беззаботно проходил прямо к своему патрону. Отец забирал на честное слово все, что было нужно, без всякой книжки, подобно другим уважаемым крестьянам, а осенью отдавал хозяину сколько тот спросит, потом, расквитавшись, брал на тех же основаниях снова, то требуя, когда приспичит, то унижаясь по старинке. До чего же все изменилось! И как под влиянием событий последних лет Раде во всем разуверился!.. Тяжко у него на душе…

Раде часто после смерти отца возвращался к этому в мыслях, и перед его глазами вставала картина надвигавшегося разорения и близкой гибели. И как было не растеряться ему, единственному сыну-баловню, он же до сих пор не знал никаких забот и все еще пребывал во власти старинных обычаев, в справедливость которых верил, как в самого себя! Раде, который голыми руками задушил бы в горах матерого волка, чувствовал себя в эту минуту маленьким и униженным перед приказчиками, хотя и был на голову выше любого!

— Что ж, — сказал он одному из них, — доложи обо мне хозяину!

Приказчик, ухмыльнувшись, ответил:

— Гляди-ка, какой барин… Обождать не может… Кто посмеет звать хозяина?

И Раде ждал до десяти часов, потому что именно в это время, по заведенному порядку, приходил газда. В то утро он явился насупленный и вошел в контору, ни на кого не глядя. Раде двинулся было за ним.

— Дай хоть пальто снять! — буркнул, не оборачиваясь, газда.

— Что ж, сделай одолжение! — ответил Раде, сбросил с плеча торбу и, держа ее в руке, стал ждать, покуда газда спросит, зачем он пришел.

— Ну, чего тебе? — усевшись, спросил газда Йово.

— Деньги принес…

— Все?

— Сколько мог сколотить…

— Какое мне дело, брат, что ты можешь и чего не можешь; принес ли всю сумму? — И, поглядев на Раде, улыбнулся своей ледяной лживой улыбкой. Но, опомнившись, тут же погасил ее. — Да, брат, мне нужны деньги!

Раде молча подошел к столу, положил на него торбу, извлек узелки с деньгами.

— Вот, — сказал он, — с остальными подождешь… с тебя головы не снимают… Смотри, какая уйма деньжищ.

Газда отстранил деньги.

— Зря, брат, зубы заговариваешь. Я требую по закону то, что мне полагается… Только по закону! И знаешь, я все подсчитал: ты должен принести, чтобы погасить весь долг, около двух тысяч талеров. — Газда потянулся за долговой книгой. Но тут же передумал: — Да стоит ли точно называть сумму, когда у тебя нет денег?

Раде опешил, да так и остался с разинутым ртом, словно что-то застряло в горле. Ему пришла в голову мысль: «Может, он только пугает, чтобы содрать с меня побольше?» И, уставившись на деньги, хранил молчание…

Из магазина долетал гомон людских голосов.

Раде молчал, а в голове его кружились обрывки каких-то мыслей и отвлекали от того главного, ради чего он пришел: тщетно старался Раде отогнать их от себя и сосредоточиться.

Он видит, как постарел газда: под глазами мешки, нижняя бескровная губа отвисла, желтое, восковое лицо отекло, а когда минуту тому назад он улыбнулся, Раде заметил, что во рту у него недостает двух верхних зубов… Но какой вздор лезет в голову Раде? Да еще сейчас, когда он стоит на краю пропасти!

«К чему эти приходо-расходные книги и кредит! К чему деньги! — подумал он, когда взгляд его упал на торговые книги и вертгеймовскую кассу. — Зачем бездетному человеку такая уймища денег? Зачем ему, дряхлеющему старику, все эти богатства? А сколько он погубил за эти годы здоровых, молодых, жаждущих жизни!» Раде вспомнил односельчан, лишившихся крова за эти годы: «Куда девались, господи, сыновья Войкана?.. Где он сам?..» И взгляд Раде, скользнув по паутине, протянувшейся от угла до трехцветного линялого знамени, остановился на повисших в ней обескровленных мухах. «У многих высосал кровь этот паук!»

«Зарезал он меня!» — прошептал про себя Раде, устремляя взгляд на жирную, дряблую шею патрона… и махнул рукой, словно от чего-то защищаясь.

— Итак, что думаешь? — подняв голову, прервал его мысли газда.

— Много требуешь! Просто страшно.

— Свое, брат.

— Пускай свое… но много!

— Много — немного… а вот так! — сказал газда, подымаясь.

— Откуда же мне сразу сколотить столько денег?

— Мне-то какое дело? Если нет денег, земля пойдет с торгов…

— Решил, значит, меня с вотчины согнать? Куда мне с семьей-то деваться?

— Нет, голубчик, она уже не твоя, коли дело передано в суд… — Газда засмеялся, отчетливо обнаруживая черные провалы между зубами. — У тебя, человече, — продолжал он, — ничего своего нет… И неизвестно еще, покроет ли твое добро весь долг… Однако слушай, я тебе дам добрый совет, — проговорил он чуть ласковей, — если можешь, сколоти денежек на дорогу и отправляйся в Америку…