Учитывая, однако, что мой собственный дом весьма обширен, хотя и отнюдь не высок, все сказанное ранее может показаться хитрой адвокатской речью, как будто я именно затем кутаюсь в покровы общих рассуждений, дабы под их защитой ловко польстить своему тщеславию. Подобное заблуждение тотчас рассеется, стоит мне чистосердечно признаться, что земля, прилегающая к заросшей ольхой низине на моей усадьбе, месяц назад была продана по цене десять долларов за акр, причем покупку сочли опрометчивой: отсюда следует, что земли для строительства просторных домов в наших местах хоть отбавляй, и ценится она дешевле некуда. В самом деле, земля здесь дешевая — как говорится, дешевле грязи, — и наши вязы пускают корни в почву без малейшего стеснения, щедро и беззаботно простирая кругом над ней свои могучие ветви. Сеют в наших краях вразброс, даже горох и репу. Фермер, который вздумал бы, расхаживая по своему полю в двадцать акров, делать пальцем в земле ямки для горчичных зерен, прослыл бы скаредным, ограниченным хозяином. А взять одуванчики на заливных лугах или незабудки вдоль горных троп — сразу видно, как вольготно им тут живется! Иное лето колосья ржи стоят каждый по отдельности, будто церковные шпили. С какой стати им тесниться, если простор вокруг — не охватишь глазом? Мир широк, мир лежит перед нами, шепчут колосья… А сорняки! Просто оторопь берет, как стремительно они разрастаются. Бороться с сорняками нечего и думать: некоторые наши пастбища превратились в подобие разбойничьего вертепа, эдакой Эльзасии^[10] для сорняков. Глядя же весной на то, как буйно идет в рост молодая трава, поневоле вспоминаешь слова Кошута^[11] о восстании народов. Ближние горы собрались толпами, словно к проповеди на открытом воздухе. И такие необозримые равнины повсюду, что наши тени маршируют, строятся и перестраиваются на ходу, искуснейшим образом выполняя сложные маневры, будто императорская гвардия на Марсовом поле.^[12] Да! О холмах: там, где по ним пролегают дороги, городские власти дали позволение срывать пригорки до основания и утрамбовывать землю колесами, причем совершенно бесплатно, разве что за единственную привилегию — вволю лакомиться ежевикой. И случись здесь окончить дни безвестному страннику — кто из владельцев пожалел бы для него шести футов земли?

И все же, что ни говори, земля эта, исхоженная вдоль и поперек, хоть ей и грош цена, дорога мне: я горжусь всем тем, что на ней есть, и более всего тремя главными ее достопримечательностями: Старым Дубом, горой Огг и моим камином.

Большинство домов по соседству — в два этажа, иные с надстройкой; немногие выше этого. Дом, в котором обитаем мы с камином, шириной превосходит свою высоту от порога до ската крыши почти вдвое: это объясняется монументальностью главного его содержимого, а также свидетельствует о том, что в доме, как и во всей стране, места дли нас обоих хватает с избытком.

Дом деревянный, что придает камину, сложенному из кирпича, еще более крепкий и основательный вид. Составляющие его колоссальные кирпичи столь же диковинны для нашего жалкого выродившегося века, как и чудовищные кованые гвозди, что скрепляют обшивку стен. Перед внутренним взором архитектора, замыслившего свой проект, высилась, должно быть, пирамида Хеопса, ибо именно это знаменитое сооружение, бесспорно, является прообразом моего камина, разве что к вершине своей он сужается не так заметно, да и сама верхушка дымовой трубы усечена. Прямо из недр погреба, из самой середины дома, вздымается он, преодолевая на пути все препятствия в виде перекрытий, пока не пробивает наконец верхушкой высотой в четыре фута коньковый брус крыши, словно гигантский кит, разрезающий головой в форме наковальни гребень океанской волны. Кое-кто даже уподобляет верхушку моего камина наблюдательному пункту на корабле со срезанной верхней палубой.

Говоря о верхней части дымохода и о том, как она приобрела свой нынешний причудливый вид, приходится затронуть тему довольно деликатного свойства. Не знаю, с чего и начать… Много лет тому назад, когда крыша старого дома, бывшая поначалу остроконечной, стала протекать, явились лесорубы, нанятые тогдашним владельцем дома, и немедля взялись огромными поперечными пилами спиливать щипец^[13] долой. Прежней крыши, со всеми ее птичьими гнездами и слуховыми окошками, не стало: ее заменила другая, новейшего фасона, более пригодная для дровяного сарая на железнодорожной станции, нежели для дома, где обитает почтенный сельский джентльмен. Проделанная операция, в результате которой строение укоротилось футов на пятнадцать, по отношению к камину возымела эффект, сходный со спадом весеннего половодья. Вода вокруг дымохода оказалась на редкость низкой, и вот, дабы поправить дело, тогдашний собственник камина, недолго думая, отрезает от него целых пятнадцать футов, по сути дела обезглавив августейшую особу. Этот владелец-цареубийца, безусловно, заслуживал быть отправленным на суд потомства в одной повозке с Кромвелем,^[14] если бы не одно смягчающее его вину обстоятельство: будучи по роду занятий торговцем домашней птицей, он наловчился свертывать чужие головы, не испытывая ни малейших угрызений совести.

Из-за пирамидальной формы камина укороченная верхушка его дымохода стала казаться непомерно широкой. Я сказал: непомерно широкой, но такой она кажется только тем, кто лишен дара подмечать все живописное. Какое мне дело, если прохожие, не подозревая о том, что мой камин — свободный гражданин свободной страны — твердо стоит на собственном фундаменте, дивятся, каким образом эта вагранка^[15] (по их выражению) держится на одних стропилах и балках? Мне решительно все равно. Я охотно угощу путника напитком из патоки, коли он того пожелает, но разве мой долг наделять его еще и вкусом к сладкому? Люди сведущие усматривают в моем старом доме с камином некое подобие прославленного «Слона и Зáмка».^[16]

Все те, у кого отзывчивое сердце, должны с сочувствием отнестись к дальнейшему моему повествованию. Неизбежным следствием описанной выше хирургической операции было то, что обнажилась часть дымохода, ранее скрытая и отнюдь не предназначенная оставаться под открытым небом, а потому сложенная из необожженных кирпичей. В результате камин, хотя и был от природы крепкого сложения, ничем не защищенный, немало пострадал от непогоды: не в состоянии приспособиться к местному климату, он вскоре начал хиреть и покрываться пятнами, напоминающими сыпь при заболевании корью. Замечая это, идущие мимо качали головами и говорили со смехом: «Поглядите-ка на эту гнилую макушку: она вот-вот отвалится!» Но что мне за дело до их пересудов? Те же самые прохожие охотно отправились бы за океан, лишь бы взглянуть, как разрушается Кенилворт;^[17] и в самом деле: из всех художников, живописующих достопримечательности, пальма первенства — или, вернее, плющ первенства — по праву принадлежит запустению. Сам я нередко подумываю, что настоящее место для моего камина — именно там, в увитой плющом старой Англии.

Тщетно моя супруга (о конечных ее побуждениях мы узнаем позже) со всей торжественностью предостерегала меня, что, если безотлагательно не принять самые решительные меры, дело кончится пожаром: ведь на месте пятен, там, где дымовая труба соприкасается с крышей, начали появляться трещины, — и рано или поздно мы сгорим дотла… «Жена, — отвечал я, — пускай уж лучше дом мой сверху донизу охватит пламя, нежели я позволю принизить камин хотя бы на несколько футов. Макушку его порочат злые языки — вольнó им, но не мне давать по макушке тому, кто стоит выше меня». Однако в конце концов держатель закладной прислал мне записку, в которой уведомлял о том, что, буде камин останется в прежнем немощном состоянии, моя страховка будет сочтена недействительной. А подобным предупреждением нельзя было пренебречь. В целом свете все живописное покоряется живодерскому. Должник по закладной может пребывать в беспечности, но залогодержатель бдит неусыпно.

Провели новую операцию: подпорченную макушку сняли и приладили свежую. К несчастью, каменщик попался косоглазый, к тому же в левом боку у него нестерпимо кололо, и потому новая макушка тоже слегка кренится на левую сторону.