Наскоро подоив коров, к высокому крыльцу больницы приходили женщины. Послушав, что говорят в толпе, они вытирали слезы кончиками теплых полушалков и спешили домой.

Колхозники и колхозницы пораньше выходили на работу, чтобы, сделав крюк, забежать в больницу и узнать, как чувствует себя Саша Коновалов.

Пришла и бабка Саламатиха. Она терпеливо простояла у крыльца больше часа, потом обошла вокруг дома, заглядывая в окна с белыми занавесками, и, найдя щелочку, сквозь которую рассмотрела в комнате санитарок, легонько побарабанила по стеклу.

На крыльцо выскочила молодая румяная санитарка в белом платочке, в сером халате и самодельных чирках на босу ногу.

- Ты, милая, передай вот это Прасковье Семеновне. - Она подала санитарке теплую бутылку темно-желтого топленого молока с коричневыми пенками. Из кармана старинного плюшевого полупальто клеш с рукавами грибом бабка Саламатиха извлекла сверток промасленной бумаги. - Еще горяченькие, - сказала она, - луковые пирожки. Передай Семеновне, скажи, чтоб ела хоть насильно: силы, мол, беречь надо. Так и скажи, дочка.

Санитарка собралась уходить, но бабка Саламатиха остановила ее.

- Может, и Саше что принесть? - спросила она.

- Куда там! - махнула рукой санитарка. - Он и в себя-то не приходит. Живого места нет у сердешного!

- Ах ты напасть какая! Надо же такой беде приключиться! - сокрушалась Саламатиха. - А уж парень-то что надо: и ума палата, и обходительный такой, и красоты неписаной…

- Какая уж красота теперь! - ответила санитарка. - Все лицо обожженное. Одни глаза остались. - Она передернула от холода плечами, переступила покрасневшими ногами и взялась за ручку двери. - Ну, до свиданьица. Передам все.

- Ах ты соколик, соколик, далась же напасть такая! - со слезами на глазах говорила Саламатиха.

Не успела она скрыться за воротами, как у больницы показалась Людмила Николаевна. Глаза у нее были распухшие, красный нос сильно припудрен. На ней была шубка под котик, такая же надвинутая на лоб маленькая шапочка, поверх которой надет белый легкий, как кружево, шерстяной шарфик. В руках она несла сверток, завязанный в салфетку. Мелко семеня своими маленькими ногами в черных чесанках, она пробралась сквозь толпу, поднялась на крыльцо и уверенно открыла дверь.

- Не пускают, нельзя! - раздались голоса.

Но Людмила Николаевна пожала плечами, точно хотела сказать: «Кому нельзя, а кому можно», - и вошла в прихожую.

Услышав стук двери, туда сейчас же выплыла Софья Васильевна и сказала заученную фразу:

- Состояние тяжелое. Ожоги занимают очень большую площадь. Находится в полузабытьи. Вход, товарищ Листкова, строго воспрещен!

- У меня свой халат, - сказала Людмила Николаевна и, расстегнув шубку, показала белый халат.

- Все одно не велено! - строго сказала Софья Васильевна. - Главный врач запретили.

- Но мне необходимо сказать ему два слова!

- Он не услышит ваших слов.

- Ах, я так виновата, я должна сказать ему это! Я только теперь многое в жизни увидела по-другому, только теперь поняла, что на свете есть чистое, большое чувство!.. - И Людмила Николаевна заплакала.

Софья Васильевна ничего не поняла.

- Уходите скорей, товарищ Листкова! - сказала она. - Придет Илья Николаевич - неприятностей не оберемся!

- У вас нет сердца! - сердито выкрикнула Людмила Николаевна. - Все вы бездушные! Это известно каждому!

Софья Васильевна покраснела, обидчиво поджала полную нижнюю губу:

- То-то мы на своих руках и выхаживаем вашего брата, горшки да судна за вами таскаем. Идите, говорю, отсюда, пока Илья Николаевич не вышел! - И она открыла дверь.

- Иду, не кричите! Вот возьмите для него варенье да лимоны из города.

Она протянула Софье Васильевне сверток, доброжелательно улыбнулась ей, будто между ними и не произошло резкого разговора, вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Софья Васильевна пожала плечами, взяла сверток и покачала головой:

- Куда уж ему лимоны да варенье! Матери разве? Так ей тоже не до этого сейчас.

СЕРДЦЕ И КОМСОМОЛЬСКАЯ ЧЕСТЬ

В школе в этот день все было необычным. Ученики первой смены утром бегали в больницу и опоздали к началу уроков. Учителя не пожурили их и даже не спросили о причинах опоздания: все было ясно и без объяснений.

Младшеклассники не давали заниматься десятому классу. Они то и дело открывали дверь в класс и глядели на пустую парту Коновалова, точно надеялись увидеть Сашу на своем месте. Сережка почему-то в школу не пришел; ребята видели его на рассвете во дворе больницы.

Не пришла в класс и Стеша Листкова, но и это никого не удивило…

В перемены не было обычного веселья. Притихли даже малыши. Старшие собирались встревоженными группами. Разговор был об одном: пожар и тяжелые ожоги у Саши Коновалова.

В десятом классе урок математики неожиданно заменили химией. Это обстоятельство несколько отвлекло десятиклассников от ночных событий.

- Чуете, ребята? - сказала Зина. - Новый математик почему-то не принял класс!

И вдруг все поняли, что это связано с возвращением Александра Александровича.

- Как хорошо! - обрадованно сказал Миша. - Ах, Сашка, Сашка, дела какие! А ты-то лежишь и ничего не знаешь! - с горечью добавил он.

- А что, если Александр Александрович теперь сам не захочет к нам возвратиться? - высказал предположение Ваня. - Ну знаете, так, из гордости… Саша тоже говорил мне об этом.

- Ну нет, он так любит школу! - не согласилась Зина. - Неужели он добровольно бросит наш класс, особенно после вчерашнего события?..

На второй урок Миша опоздал. Он вошел в класс, когда у доски отвечал новенький ученик, пришедший с выселка, Кирилл Ершов, скромный паренек в косоворотке, с прилизанными на прямой ряд светлыми волосами и добродушным взглядом зеленоватых глаз. Он стоял у доски растерянный и путался в ответах о положительных и отрицательных электрических зарядах.

- Можно войти? - спросил Миша, открывая дверь с таким выражением лица, что класс понял: случилось что-то необыкновенное.

Все насторожились.

- Войди. Почему опоздал, а? - добродушно спросил Алексей Петрович.

- Алексей Петрович! Сережки знаете почему нет? У него вырезали кожу для Саши! - Миша с трудом перевел дыхание. - Саше плохо. Очень плохо! У него в ожогах все тело, и спасти его можно только пересадкой кожи.

Алексей Петрович встал со стула.

- Откуда ты все это знаешь, а?.. - спросил он.

- Мне сказала сама Нина Александровна… Алексей Петрович, - обратился к учителю Миша, - вы парторг, разрешите нам сейчас же провести комсомольское собрание класса!

Алексей Петрович согласился и отправил Ершова на место.

- Садись, ничего не знаешь, а! - сказал он, произнося «а» с сожалением.

Ершов виновато поплелся на место. Алексей Петрович сдвинул на край стола классный журнал и портфель и направился было к Сашиной парте, чтобы сесть, но раздумал, взял стул и сел у окна.

- Кто у вас член бюро? Пусть ведет собрание, - сказал он.

Вышел Никита Воронов, крепкий, коренастый, ни дать ни взять русский мужичок. Вразвалочку подошел к столу, пригладил льняные волнистые волосы и одернул новый темно-синий физкультурный костюм, шаровары которого были заправлены в новые серые валенки.

- О чем собрание-то? - не спеша спросил он Алексея Петровича, вскидывая на него голубые глаза.

- А ты разве ничего не понял из слов Домбаева? - удивился Алексей Петрович.

Никита помолчал и опять спросил:

- Открытое?

Алексей Петрович кивнул.

- Пиши, Елена! - Никита протянул бумагу блондинке, сидевшей на первой парте, не спеша отстегнул от кармана «вечную» ручку и тоже подал ей. Помолчав немного, он сказал: - Начинаем открытое комсомольское собрание класса. Слово предоставляю Домбаеву.

Миша вышел к столу и стал рядом с Никитой. Он был очень взволнован, пальцы у него находились в беспрерывном движении.

- Ребята, я сказал уже все! - заявил Миша. - Добавлю одно: кто не боится дать кожу для спасения жизни товарища, подписывайтесь вот здесь. - Он положил на стол бумагу, вырванную из тетради, расписался первым и пододвинул ее Никите вместе с карандашом.