Воины притащили к телеге его милость Гаврила Пожара и тогда увидели, что монах лежит на ней, запрокинувшись и свесив руки, Поняли они: Агафангел испустил дух. Под пристальными взглядами окружавших его людей Пожар отводил глаза в сторону. По левому его виску стекали тонкие струйки крови. Он весь кипел от злобы.

— Отпустите, — хрипел он. — А не то вашему господину пожалуюсь. Как ты смеешь, скотина, бить сановитого боярина кувшином по голове?

Заробел Доминте.

— Чем же было ударить-то? Ничего другого под рукой не было.

— Погоди, я тебе отплачу за твою дерзость.

Алекса шагнул вперед.

— Где же твои клятвы, рыжий волк?

— Я тебе покажу клятвы, мужицкая рожа! — загремел боярин Гаврил.

Он вертелся с кинжалом в руке, готовясь прыгнуть и пробить себе путь.

Тогда Алекса Лиса, блеснув глазами, поглядел на Копье.

Друг Агафангела сделал шаг. Боярин кинулся на него с кинжалом. Копье уперся ему в грудь балтагом и оттолкнул. Боярин споткнулся. Копье прыгнул и кинжалом нанес ему удар позади правого уха. Сипло и тихо заскулив, боярин упал навзничь и долго еще хрипел, исходя кровью.

Когда сняли с телеги благочестивого Агафангела и положили его на лужайке, Алекса Лиса склонился над другом своим, заснувшим вечным сном. Потом, выпрямившись, поднял глаза на своих товарищей.

— Братья, — мягко проговорил он, — выкопаем монаху Агафангелу могилу близ родников и поставим над нею крест. А тебя, Копье, — прибавил он, прошу снять голову с этого дьявола — повезем ее государю. Тело же кинем в овраг.

Поворотившись спиной к Гаврилу Пожару, четверо ратников бережно подняли монаха и понесли его к месту последнего успокоения, на поляну, зеленевшую подле родников. Вырыли могилу и, отдав усопшему братское целование, засыпали землей и поставили в изголовье крест.

Совершив положенное, они поднялись на холм и увидали далеко в степи подвигавшиеся шагом сотни Елисея Покотило.

33. СОТНИ ПЕРЕХОДЯТ ДНЕСТР

Подъехав к перевозу через Днестр у города Сороки, есаул Елисей застал там начальника переправы Памфилия Загорецкого, красовавшегося на коне в окружении нескольких служителей. Это было в ноябре одиннадцатого дня за три часа до захода солнца.

Пан Памфилий Загорецкий был существом тщедушным, жидкая и светлая его бороденка торчала тремя колючками, глаза, кротко глядевшие на мир, были бесцветны, как у гусенка. Рядом с ним во всем своем великолепии стоял его милость Тадеуш Копицкий из Могилева с четырьмя хохлами в смушковых шапках и кожухах. А служители его милости пана Загорецкого были одеты бедно, чуть ли не в лохмотьях, однако носы у них были пунцово-красными от обильных возлияний.

Дед Елисей, не мешкая, спешился и поклонился королевскому начальнику. Польщенный честью, оказанной ему таким знаменитым запорожцем, как Елисей Покотило, пан Загорецкий тоже соскочил на землю и кинул поводья слуге. Позвякивая шпорами, подошел к ним пан Тадеуш и снял шапку с длинным шлыком вишневого цвета; виски и затылок были у него подбриты.

— Какие вести, пан есаул Покотило? — смиренно осведомился начальник переправы.

— Вести добрые, пан Загорецкий; желаю перейти на ту сторону Днестра со своими сотнями, конями и телегами.

— По чьему велению?

— Государя Никоарэ.

— И государь последует?

Вмешался пан Тадеуш.

— С часу на час дожидаюсь славного гетмана, — сказал он.

— Тогда добро, — отвечал с некоторым удивлением пан Памфилий. — У государя есть, должно быть, дозволение и оправдательные грамоты?

Снова вмешался пан Тадеуш:

— Государь волен пройти, куда ему угодно, а оправдательными грамотами служат ему меч и войско его.

Начальник переправы окончательно смягчился.

— О, тогда мы не можем прекословить.

— И правильно поступаете, пан Загорецкий, — сказал есаул Елисей, разглядывая его оборванных и красноносых служителей. — Будь столь любезен, созови прочих своих ратников мне на помощь. Я в миг переправлюсь; у меня только двадцать пять телег; погружу их на паром, коней пущу вплавь вслед за конными сотнями, ниже по течению, — и все тут. Днестр ныне тих, вода спала от засухи. А когда прибудет государь Никоарэ, мы встретим его, как должно.

— Пособить-то можно, — с готовностью согласился Загорецкий, — да ратников у меня всего пятеро.

— Что ж, и то хорошо. Вознаградим их, как полагается.

Красноносая свита пана Загорецкого оживилась и двинулась к парому уведомить паромщиков.

Был теплый мягкий день бабьего лета. Ласково дул ветерок, прилетевший со Средиземного моря. Копье, правивший есаульской телегой, подъехал к тому месту, где стояли паны начальники. Дед Елисей приказал сделать привал и развести костер да достать из телеги бочонок старого меда.

В то время как Младыш Александру, вступив первым на правый берег, умело налаживал переправу, Алекса Лиса подгонял отставших всадников и возниц. Как водится, не мало было шуму, суматохи и криков. Наконец все переправились. Александру велел протрубить в рог — он более не в силах был переносить ни малейшей задержки. Но дед Елисей еще не закончил свое совещание с начальником переправы Памфилием Загорецким. В одну руку он вложил пану изрядный кусок жареного поросенка, а в другую — чашу, то и дело подливая в нее меду. Когда солнце опустилось к краю небосклона, пан Тадеуш уже призывал пана Памфилия излить свою душу и поведать друзьям о всех страданиях, выпавших ему на долю в сем грешном мире.

— Люди добрые и други мои, одни лишь напасти были мне уделом, я при жизни принял венец мученический, — жаловался пан Загорецкий.

— А что такое? Что за напасти, пан начальник, от которых вы так убиваетесь? — осведомился Копицкий.

— Ах, любезный мой пан Тадеуш, таких напастей и врагу не пожелаю…

Елисей Покотило, понимавший толк в политике, повел разговор должным порядком.

— Копье, — приказал он, — налей полный кувшин меду, принеси еще жареного мяса и пойди погляди, что поделывают королевские служители.

Копье отправился исполнять поручение, а дед Елисей обратился к пану Загорецкому, поникшему скорбной головой.

— Теперь говори нам все, друг Памфилий. Осуши сперва чашу и рассказывай, а я тем временем подолью тебе меду.

— Днем сижу и думаю, — приступил к рассказу пан Загорецкий, — а ночью гляжу и не понимаю… Вы, ваши милости, не страшитесь кометы?

— Чего же ее страшиться? — удивился Елисей Покотило.

— И я не страшусь, — продолжал королевский начальник переправы. Только нет мне покою ни днем, ни ночью от супруги моей.

— Чего же ей надобно?

— Желает знать, что предвещает сей небесный огонь. Так меня терзает, хоть беги на край света. Да и то сказать, за двадцать пять лет супружества она только и ищет какого-нибудь повода для драки. Царапает меня когтями своими и колет иголкой.

— Как же возможно такое поведение? — удивленно и гневно спросил пан Тадеуш.

— Да-да… — слезно жаловался пан Загорецкий. — А как явилась эта комета, это дьявольское, а не божье порождение, так моя жена совсем взбеленилась, бедняжка…

— Как ее звать?

— Аделаидой. До того рассвирепела бедная моя Аделаида, что швырнула мне в голову миску с супом. По счастью, суп был не слишком горяч.

— А ты, твоя милость, глядел на нее и не дал ей отпора?

— Да так и стоял, опустив руки и воздев глаза на образ богоматери. «Памфилий, — удивилась супруга моя, — теперь уж ты в самом деле похож на господа нашего Иисуса».

Пока начальник переправы проливал пьяные слезы, за Днестром вторично раздался звук рога, а солнце уже глядело на мир с самого края небосвода. С Ямпольского шляха донесся ответный клич рога. Дед Покотило и Копицкий поднялись и вскочили на коней, поняв, что приближается передовой отряд государя Никоарэ. А королевский начальник, совсем захмелев от старого меда, повалился на бок и заснул у костра, чуть озарявшего землю последними своими отблесками.

Примчался конный отряд, и всадники, осадив коней, остановились над рекой, внимательно оглядывая местность. Подъехал вслед за ними государев возок, запряженный четырьмя горячими белыми лошадьми, и над Днестром понесся к табору, расположившемуся на другом берегу, призыв турьего рога Иле Караймана.