— Что ты сделал?

Джемма схватила его за руку, не давая пройти к Куинси.

— Он поговорил со мной. Он рассказал мне все.

Трумэн кивнул, выпуская воздух из легких.

— Что…?

— Абсолютно все, Тру, — она сильнее сжала его руку.

Трумэн не мог дышать. Всего несколько часов назад в здании суда он получил лучшие новости в своей жизни, а теперь мир вокруг него снова рушился. Он впился взглядом в Куинси, недоверие звучало в каждом произнесенном им слове.

— Что ты наделал?

Куинси спустился с крыльца. Глаза у него были влажные, а выражение лица печальное, и, вне всякого сомнения, на нем виделось облегчение.

— Я не мог сделать этого, брат. Я не могу позволить твоей жизни развалиться из-за меня. Теперь нет. Нет, если я хочу оставаться чистым.

Мир Трумэн перевернулся вокруг своей оси. Он тяжело опустился на ступеньки и спрятал лицо в ладонях.

— Ты понятия не имеешь, что натворил. Теперь она стала частью этого.

— Нет, — возразила Джемма. — Он завтра пойдет в полицию и все им расскажет. Я не хочу сделать ошибку.

— Почему, Куинси? — умоляюще спросил Трумэн, не глядя на Джемму, боясь, что его ложь все испортила. — Зачем ты это сделал? Я же сказал, что кое-что осознал.

Куинси откинул плечи назад, выдерживая взгляд Трумэна с уверенностью, которую Трумэн никогда в нем не видел.

— Потому что ты все еще моя крепость, мой указатель по жизни, мужик. Потому что если я не выкину из головы все это дерьмо, то вернусь к наркотикам, а я хочу избежать этого. Почему, по-вашему, их я попробовал в первую очередь? Это слишком много, зная, что испортил тебе жизнь, брат. И эта та правильная вещь, которую я должен сделать в своей жизни.

— Ты не можешь этого сделать, Куин, — протянул Трумэн. — Я вернусь в тюрьму за лжесвидетельство. Так же, как и ты. Только Бог знает, на какой срок они упекут тебя в тюрьму, и я потеряю детей. И что? Что будет с ними? Что будет с тобой?

— У меня нет ответов на все вопросы, — сказал Куинси, — но мне необходимо это сделать. И, к тому же, я не закончил реабилитацию. Вовсе нет.

— Я не смогу спасти тебя и помочь детям, если ты это сделаешь, — сказал Трумэн больше для себя, чем для Куинси.

— Ты не можешь спасти меня, Трумэн. Разве ты не видишь? Разве ты еще не понял? Только я могу теперь спасти себя, — ответил Куинси.

— И еще я подумал о детях. Может быть, Бэр и Дикси смогут поднять их, если я снова угожу в тюрьму.

— Тебе не понадобятся Бэр и Дикси. Я возьму их. Ты знаешь, что я сделаю это, — слезы потекли по щекам Джеммы, когда она присела перед Трумэном, который до сих пор сидел на ступеньках. — Ты не совершал преступления, — это была констатация факта, а не вопрос, высказанная с надеждой, а не упреком. — Но ты был не готов пожертвовать своей свободой, чтобы защищать и поднимать детей. Рискнуть всем. Включая меня.

Трумэн покачал головой.

— Нет. Я не хочу тебя потерять. Я пошёл в здание суда, чтобы узнать, как можно все сделать правильно, ради тебя. Ты была права, Джемма. Есть и другой способ, — он взглянул на Куинси. — Был другой путь.

Джемма прикрыла рот, слезы текли по ее щекам.

— Ты ходил в здание суда?

Он снова кивнул, пытаясь успокоить бурю, разрывающую его изнутри достаточно долго, чтобы рассказать ей, что узнал, прежде чем бросился на поиски брата.

— Поскольку государство не участвовало в их жизни, и дети были на моем попечении, все, что я должен сделать, это подать жалобу о праве опеки в суд. Они сказали, что если я вернусь со свидетельством о смерти матери и подпишу показания, подтверждающие, что их отец не может быть найден, все должно быть в порядке. Суд, как правило, не проводит расследование по жалобам о праве на опеку, если только заявитель не просит об этом. Никто не может противостоять этому. Они сказали, что, как правило, они будут проведены без слушания в ходе обычного делопроизводства. Но теперь…

Он посмотрел на Куинси. Тот стоял более уверенно и бесшумно, чем когда-либо в этой жизни. Трумэн разрывался между честностью и трезвостью брата, и тем, чего это история будет стоить всем его участникам.

Невозможно найти слова, чтобы описать эмоции, которые испытывала Джемма. Между ее столкновением с матерью и рассказом правдивой истории о преступлении Трумэна-Куинси, она едва могла мыслить. Но не стоить думать о том, что если бы у Трумэна и Куинси был шанс попасть в этот кошмар, существовал бы только один способ выйти из этой ситуации. И она понятия не имела, что имела в виду.

Или, может, ей нужно сделать звонок.

Трумэн потянулся к ее руке.

— Прошу прощения за все это. За то, что лгал тебе об убийстве, и за то, что ты вообще оказалась в этой ситуации.

Боже, как она его любила. Она любила его преданность, глубину его чувств и абсолютно все в нем. Она не собиралась позволить ему чувствовать себя плохо из-за того, что ему пришлось сделать, чтобы защитить своего брата. Не тогда, когда он доказал, что является лучшим мужчиной в ее жизни, которого она когда-либо встречала.

— Не надо. Я не расстроилась из-за того, что ты не сказал мне правду. Я знаю, что ты не мог этого сделать, — она взглянула на Куинси, который так сильно виноват и раскаивался, что она удивлена, что он вообще жив. Как он нашел в себе силы и мужество, чтобы идти дальше, разве Трумэн не был бы счастлив помочь ему обрести будущее, которое он заслужил? Он признался во всех своих преступлениях с искренними слезами и сожалением. Он рассказал ей, как произошло преступление, как Трумэн вмешался, чтобы позаботиться обо всем, и как их мать отвернулась от него. Сила и убежденность этих двух мужчин были несоизмеримы, и она знала, что, несмотря на долгий путь, который прошёл Куинси, чтобы справиться с наркотической зависимостью, и сражений с законом, которые им предстоят, они были семьей, частью которой хотела быть и она.

Вернув свое внимание к Трумэну и их разговору, она сказала.

— Точно так же ты не можешь злиться на Куинси за то, что он хотел поступить правильно. Ты показал мне, что линия между правильным и неправильным может быть размыта, но чтобы защитить тех, кого ты любишь, это всегда будет правильно, вне зависимости от того, какую цену тебе придется за это заплатить.

Она открыла клатч и достала свой мобильный.

— Кому ты звонишь? — спросил Трумэн.

— Тебе нужен лучший адвокат, которого только можно купить за деньги, а мой отчим — лучший.

— Милая, у меня нет денег, — с сожалением сказал Трумэн.

Думая о том огромном банковском счете, который для нее собирала ее мать в течение десяти лет, она ответила:

— Есть.

Эпилог

Джемма подбирала платье на уличной распродаже вместе с Кристалл и Дикси, подыскивая что-то для Кеннеди, чтобы нарядить ее на Пасхальный парад в следующие выходные. За последние несколько месяцев она полностью пришла в себя. Они потихоньку выводили ее в людные места, возили в зоопарк, прогуливались по пляжу и ходили в торговый центр, она была просто в восторге от Пасхального парада. Прошло пять месяцев с тех пор, как Куинси признался в преступлении. Через два месяца после этого Трумэну выдали компенсацию за отсиженный в тюрьме срок и вынесли оправдательный приговор. Через пять недель после этого Трумэн получил документ о праве опеки над детьми. Государство могло бы осудить Трумэна и Куинси, однако прокурор использовал то, что Уоррен назвал своим обвинительным усмотрением, и отказался от судебного преследования в отношении любого из них. Уоррен сказал, что возраст Куинси в момент преступления и тюремное заключение Трумэна сильно повлияли на это решение.

— Как насчет этого? — Дикси подняла розовое платье с жирафами и цветами. — Она любит диких животных и цветы, — новое пристрастие Кеннеди — это дикие животные, и Трумэн упорно работает над созданием новых сказок с измененными животными. Хотя они решили начать вводить ее в мир популярных сказок, так как осенью она начнет ходить на уроки дошкольного образования.