Том сдвинул ствол в сторону и поехал дальше до следующих ворот. Накрапывал дождь, становилось темно и прохладно. В кустарнике стало совсем сыро. Вынули одеяло и дождевики, девочку закутали, устроили в уголке и погнали лошадей. А когда природа уже готовилась ко сну, мистер Эллис проснулся и вынул трубку, намереваясь начать разговор.

— Как поживает Ma?

— Прекрасно.

— А бабушка?

— Тоже.

— Все в порядке?

— Да.

«Он проехал двадцать миль и только теперь спрашивает», — подумал Джек.

— Советовался ли ты в городе с доктором, Па? — спросил Том.

— Да.

— Что же он сказал?

— Ну, про болезнь сердца сказал, что верно, Ракетт был прав. Но могу его еще пережить. Быть может и правда переживу, мальчик!

— Ты всех переживешь, Па.

Эллис спросил как будто желая во что бы то ни стало переменить разговор:

— Корова отелилась?

— Да.

— Опять бычок?

— Нет, телка. Красотка!

Оба молча друг другу улыбнулись.

— Поле вспахал до конца и теперь я рад, что ты вернулся и скажешь, что делать дальше. Пришло письмо от Спенсера, тебя ждут, как только сможешь приехать.

— Ладно. Я хотел бы получить землю обратно. Никогда не знаешь, что может случиться, Том. Я бы хотел, чтобы ты туда съездил, Том. Ты можешь взять с собой вон того молодца сзади, как только вернутся девочки.

— Каков он?

— Как будто толковый малый. Старина Джордж замолвил о нем доброе слово.

— Фатоват?

— Не беда, коли голова не фатовата.

— Делать что-нибудь умеет?

— Вряд ли.

— Дуралей?

— Не знаю. Разглядишь сам.

Джек все слышал, но если бы он и не слышал, то легко мог себе представить весь разговор. Да, попробуйте, подумал он про себя, почти изнемогая от усталости и безразличия, съежившись под одеялом, слушая стук подков и ощущая на плечах и шее брызги дождя. Он ничего не мог разглядеть.

Наконец, где-то на краю света, Том вдруг спрыгнул и открыл ворота. Надежда! Но нет, дальше, все дальше! Стоп! Надежда! Снова ворота, дальше, дальше. И так без конца. Пока, наконец, какая-то интуиция не подсказала Джеку, что они дома. Дождь прекратился, светила луна. Чаща была призрачна и таинственна, с белыми, точно скелеты, стволами. Появилась просека и залаяла собака. Совсем близко заржала лошадь. Деревья исчезли, в тумане двигалось стадо животных. Затем вынырнул темный, неосвещенный дом. Тарантасик покатил дальше, вокруг дома. Открылась дверь, показался силуэт женщины, освещенный свечей и огнем очага.

— Алло, вот и мы, Ma! — воскликнул Том.

— Вот и мы, дорогая! — крикнул мистер Эллис.

— Мы, — пискнул тоненький голосок.

И вот они все в кухне. Миссис Эллис оказалась темноволосой женщиной с усталыми глазами. Она долгим взглядом посмотрела на Джека, держа его руку в своей и проводя другой по его мокрому пальто.

— Ты промок и устал, можешь пойти спать как только поужинаешь. Я надеюсь, что тебе будет у нас хорошо. Том позаботится о тебе.

Когда поели, Том повел новоприбывшего через дворик, открыл какую-то дверь, зажег воткнутую в бутылку свечу. Джек поглядел на глиняный пол, окно без стекол, досчатые стены, суконное одеяло — и почувствовал себя счастливым. Эту спальню, как они ее называли, он должен был делить с остальными мальчиками Эллис. Его походная кровать была опрятна и прибрана. Он был доволен.

Открыв чемодан и вынув ночную рубашку, Джек спросил Тома где ему держать свои вещи. Ибо ни шкафа, ни комода в комнате не было.

— На себе или под кроватью, — был ответ. — Впрочем, если ты будешь приличен, я могу притащить тебе старый ящик. Но послушай-ка, старина, я хочу, чтобы ты намотал себе на ус одну вещь: не вздумай, пожалуйста, изображать из себя невесть что и не изволь умничать. Только сконфузишь меня перед чужими людьми, а этого я не потерплю. Мы здесь люди простые, нам ни комодов, ни зеркальца не надо, а главное, не надо умников.

— Я не умник, — возразил Джек. — Там, дома, говорили, что ума у меня не хватает. Больно, говорили, велики кулаки и больно мал череп.

— А кулаки действуют?

— Попробуй!

Джек подошел к нему вплотную.

— Эге, черт возьми! — засмеялся Том, — брось-ка глупости. Но ты как будто по мне!

— Я постараюсь услужить вам, — сказал Джек и нырнул в постель, чтобы заснуть до утра и все забыть, забыть, забыть!

ГЛАВА IV

Вандоу

Когда Джек проснулся, две мысли боролись в его сознании. Одна была бодрящей: он все оставил за собой, покончил с детством и теперь — взрослый. Вторая — шум, производимый кем-то, кто произносил латинские слова:

— руки поднимались быстро кверху,

— гантели летели горизонтально,

— гантели опускались вниз по швам.

Джек улыбнулся и снова задремал. Утро чуть брезжило. До него смутно доносился стук дождя о крышу.

— Ты не намереваешься встать?

Над ним стоял Том. Дети удрали, голорукие и голоногие, под дождь.

— Уже утро? — спросил Джек, потягиваясь.

— Еще бы. Мы лошадей уже накормили. Вставай-ка!

— Где можно умыться?

— У насоса. Одевайся живее. Наши рабочие ночуют у «рыжих», у нас по утрам много дел.

Джек живо оделся и вышел умыться в оловянном тазу у колодца. Дождь почти прекратился, но было сыро и неприятно. Когда он окончательно проснулся, день успел проясниться. Было чудное утро, воздух свеж и пропитан ароматом цветущих кустов: серебристой мимозы, спиреи, волчника и сирени, которые Эллис выращивал в своем саду; солнце уже припекало.

Дом оказался приземистым каменным зданием, окруженным деревьями. Вся жизнь кипела с задней стороны, где находились колодец, двор и службы. Во дворе был загон для двадцати ягнят, отнятых от маток; они глупо глазели на Джека в ожидании соски. Он разгуливал, заложив руки в карманы своего старого спортивного костюма, и чувствовал себя неуместно нарядным. Коровы были привязаны к шесту, и Ленни, мальчик с гантелями, да еще одна девочка молча доили их. Стояла тяжелая ясная тишина австралийского утра.

Джек держался немного в стороне.

— Эй ты, — нетерпеливо крикнул ему Том. — Выгони-ка жеребца из стойла да приведи его сюда. Да взгляни, привязана ли серая, она грызет веревку. Раскрой глаза! Делай что-нибудь!

В этом повелительном окрике явно слышался оттенок приветливости. Джек бросился к жеребцу. Его необъяснимо влекло к Тому и ко всем остальным; они были такие странные и наивные и казались потерянными, заброшенными в этой новой стране детьми. У Джека всегда было пристрастие к забытым, покинутым людям. Они были единственными, чьи приказания он сносил и исполнял.

Все дети работали с песнями и звук их резких, звонких голосов раздавался со всех сторон. Ленни перекрывал писк близнецов музыкальным воплем со стороны коровника. Джек про себя смеялся, но для них это было делом совершенно серьезным. Старшие были молчаливы, как немые, и только молодежь поднимала невообразимый шум. Не было ли это своего рода протестом против глубокого безмолвия страны? Они продолжали вопить с каким-то непостижимым рвением. Джеку это понравилось.

Они опять все угомонились и собрались под деревом, где Ma уже разливала по кружкам чай. Ma была миссис Эллис. У нее был все тот же усталый, отсутствующий взгляд, усталая поза. Находилась ли она в кухне или приносила пирог к чаю — казалось, что она никого не замечала. Если кто-нибудь к ней обращался со словами: «Пожалуйста, еще чаю, Ma!» — она молча наливала чашку. Джек не был очень зорким наблюдателем, но и его поразила ее молчаливая утомленность.

Пришел Том и прислонился к дереву, Ленни сидел напротив на чурбане, держа в руках кружку и молча разглядывал чужого. На другом чурбане сидели малютки-близнецы, крепыши-мальчуганы, босоногие, с голыми руками, такие, какими Джек их видел утром. Ленни был тоже одет, или вернее — раздет, а костюм Тома был дополнен башмаками. Двенадцатилетняя девочка в темно-синем с горошинами переднике и с огрызком красной ленты, заплетенным в косичку, сидела на пеньке рядом с близнецами. Она была молчалива, как мать, но без оттенка усталости.