Хозяйка острова, исходя из доброй, а может (как знать?), из дурной венгерской традиции, изо всех сил старалась отличиться перед гостями. Уж очень ей хотелось доказать Тимару, что ее кухня не зависит от охотничьих трофеев. Бекасов она приготовила в щавелевом соусе, но предупредила Тимара, что это еда для женщин, а для мужчин специально приготовлено рагу из поросятины. Тимар с удовольствием отведал это блюдо. Эфтим же даже не прикоснулся к нему, отговорившись тем, что сыт. Тимея тоже быстро встала из-за стола. Это никому не показалось странным. Во время еды Тимея то и дело оборачивалась назад, с нескрываемым интересом наблюдая за трапезой второй компании. Поэтому, когда девушка, внезапно встав из-за стола, присела на корточках к лестничной ступеньке рядом с Ноэми, никто особенно не удивился. Известное дело, девушки легко находят общий язык.

Правда, Тимея не понимала по-венгерски, а Ноэми, в свою очередь, не знала греческого. Но посредницей между ними оказалась Нарцисса: кошка в равной степени понимала сколько по-венгерски, столько и по-гречески.

Хитрое животное прекрасно чувствовало, что хочет, сказать ей незнакомка, когда, ласково произнося два слова: «horaion gation»,[3] — она нежно гладила спинку Нарциссы. Из рук Ноэми кошка перебралась к Тимее и, вытянув шею, стала тереться белой мордочкой о белоснежную кожу незнакомки. Открыв свой красный ротик с острыми, как иголки, зубками, жмурясь от удовольствия, кошка разглядывала незнакомую девушку своими блестящими, светящимися зрачками. Потом кошка взобралась на плечи Тимеи, осторожно прошлась вокруг ее шеи и опять перескочила к Ноэми, а оттуда снова обратно.

Сначала Ноэми искренне радовалась тому, что чужой барышне так понравилась ее любимица. Но вскоре доброе настроение Ноэми стало заметно портиться, так как она почувствовала, что незнакомка, пожалуй, уж слишком пришлась по душе ее питомице. Тимея совсем завладела кошкой и без конца целовала ее в мордочку. И уж совсем горько стало маленькой островитянке, когда она убедилась, как легко Нарцисса изменила ей, как быстро приняла она чужие ласки, как назойливо ластится к гостье и даже, когда Ноэми зовет ее по имени, не откликается, делая вид, что не слышит. Неужели кошка лучше понимает греческие слова «horaion gation», чем венгерские «szép cica»?[4]

Разозлившись на Нарциссу, Ноэми схватила ее за хвост и потянула к себе. В ответ кошка выпустила когти и поцарапала руку маленькой хозяйке.

На запястье у Тимеи красовался змеевидный золотой браслет, покрытый голубой эмалью. Когда Нарцисса оцарапала Ноэми, Тимея сняла с руки упругий браслет и хотела надеть его на руку Ноэми, чтобы хоть как-то смягчить причиненную девушке боль.

Но Ноэми не поняла ее. Она подумала, что незнакомка предлагает ей браслет в обмен на Нарциссу. Нет, ни за что не продаст она Нарциссу!

— Не нужен мне ваш браслет! И Нарциссу я за него не отдам! Оставьте его себе. Все равно Нарцисса будет моей. Иди сюда, Нарцисса!

И так как кошка не послушалась ее, Ноэми внезапно шлепнула ее по голове, отчего перепуганное животное перескочило через стол и одним прыжком взлетело на ореховое дерево, обиженно урча и фыркая.

Тимея и Ноэми взглянули друг на друга в упор, и каждая увидела в глазах соперницы какое-то странное выражение, нечто похожее на роковое предчувствие. Бывает так: закроет человек глаза — и на мгновение предстанет перед ним вся его будущая жизнь, а потом вновь откроет их — и уж ничего не помнит, разве что сон его был очень долгим.

Так и сейчас во взгляде девушек мелькнуло нечто общее, словно на какое-то мгновение их одновременно озарило предчувствие, что судьбы их скрестятся и что-то общее свяжет их — радость ли, горе ли — еще неизвестно; возможно, они даже не будут знать, что вершат и изменяют судьбы друг друга.

Тимея, взбежав на веранду, протянула свой браслет хозяйке дома. Потом она села возле отца, склонив голову на его плечо.

Тимар объяснил хозяйке, что барышня хочет подарить золотой браслет ее дочери.

Едва он произнес слова «золотой браслет», как хозяйка испуганно разжала пальцы, державшие змеевидное украшение, словно то была живая змея, и в замешательстве взглянула на Ноэми, не в состоянии даже подсказать ей, что надо поблагодарить за подарок.

В этот момент внимание присутствующих привлекла Альмира.

Черный пес внезапно вскочил со своего ложа и, издав протяжный, заунывный вой, начал оглушительно лаять, высоко задрав морду. Было в этом грозном лае нечто от львиного рыка: злобный вызов и готовность к борьбе выражал этот лай. При этом черный ньюфаундленд не бросился вперед, он загородил собой вход в дом, передние лапы его напряглись, задними он отбрасывал придорожный песок.

Хозяйка побледнела. На тропинке между деревьями показалась чья-то фигура.

— Альмира так лает только на одного человека! — тревожно, как бы про себя сказала хозяйка. — Это он. Да-да, это он.

Ночные голоса

Человек, приближавшийся к дому со стороны берега, был молод, одет в широкую куртку и узкие, облегающие ноги панталоны, с красным платком на шее и в малиновой турецкой феске на голове.

Человек этот был красив. Если бы он позировал художнику, то невольно бы подумалось: вылитый герой. Но в жизни он производил впечатление доносчика, шпиона по призванию. Правильные черты лица, большие черные глаза, густые, вьющиеся волосы, красивый рот… И в то же время — морщины вокруг глаз, опущенные углы губ, капельки пота на лбу и беспокойно бегающий взгляд выдавали в нем раба собственных страстей, завзятого корыстолюбца.

Альмира яростно лаяла на приближающегося к дому человека. Он шел развязной походкой, с подчеркнутой молодцеватостью выбрасывая вперед правую ногу и размахивая руками, без сомнения уверенный в том, что хозяева сдержат собаку. Ноэми пыталась утихомирить пса, но тот не желал ее слушаться. Тогда она схватила ньюфаундленда за уши и оттянула назад; пес заскулил, жалуясь на незаслуженно причиненную боль, но продолжал лаять. В конце концов Ноэми пришлось поставить ногу на голову пса и прижать ее к земле. Альмира сдалась, ворча, легла на землю и позволила Ноэми спокойно держать ногу на своей большой черной голове, будто девичья ножка была таким тяжеленным грузом, что она, Альмира, не в силах была ее сбросить.

Пришелец, насвистывая, шел к дому.

— Эта проклятая псина жива? — еще издали спросил он. — До сих пор ее не прикончили? Я вижу, мне самому придется это сделать. Глупый волкодав!

Подойдя к Ноэми, молодой человек фамильярно улыбнулся и протянул руку к ее лицу, видимо, намереваясь ущипнуть девушку за подбородок. Ноэми быстро отвернулась.

— Ну, как дела, моя маленькая невесточка? По-прежнему такая же дикарка? Здорово же ты подросла с тех пор, как мы не виделись!

Ноэми смотрела на него, откинув голову и состроив преуродливую рожицу. Потом, сдвинув брови, сморщив лоб и отвратительно искривив губы, она холодно взглянула поверх его головы, и даже цвет ее лица изменился до неузнаваемости. Мягкий румянец на ее щеках пропал, лицо стало какого-то землисто-сероватого оттенка. Ноэми обладала способностью, если это было нужно, делаться на редкость некрасивой.

— Как ты похорошела за это время! — как ни в чем не бывало продолжал пришелец.

Вместо ответа девушка приказала собаке:

— Лежи, Альмира!

Пришелец уверенно, как у себя в доме, шагнул к террасе, поцеловал сначала руку хозяйке, дружески поприветствовал Тимара и галантно поклонился Эфтиму и Тимее, ни на минуту не умолкая при этом.

— Добрый вечер, милая хозяюшка! Ваш покорный слуга, господин шкипер! Приветствую вас, дамы и господа! Я — Тодор Кристиан, рыцарь и капитан, будущий зять этой почтенной госпожи. Наши отцы были неразлучными друзьями и еще при своей земной жизни благословили нас, то бишь Ноэми и меня. Я имею обыкновение ежегодно посещать свою милую избранницу в ее чудесной летней резиденции, дабы убедиться самолично в том, как выросла моя суженая. Весьма и весьма рад вас видеть здесь. С вами, господин Тимар, — так, кажется, вас величают? — я уже имел честь однажды встретиться. Чудится мне, что и другого господина…