Вольфганг убедился, что с Мангеймом у него по-прежнему взаимная любовь. Обстановка благоприятствовала, и в голове зародилось множество планов, о чем он поспешил написать отцу. Но когда его планы рухнули один за другим, а отъезд из Мангейма все откладывался, Папа написал:
«Твои бесчисленные планы приводят меня в отчаяние. Если сообщишь мне еще хоть об одном, я сойду с ума или умру от всей этой неразберихи. По дороге в Париж ты все время строил надежды, а с тех пор, как покинул Париж, ты сообщил мне еще с дюжину вариантов, как прекрасно устроить свою судьбу, однако ни один из них не осуществился, а единственное, что осталось, – все возрастающее бремя долгов.
Пора кончать с радужными мечтами и хватит заставлять меня лгать, в противном случае ты погубишь своего отца и сестру, которые стольким пожертвовали ради тебя. С тех пор как безвременно скончалась твоя мать, я не раз молил бога, чтобы ты не принял на свою совесть еще и смерть отца. Ты ведь знаешь: вернись Мама из Мангейма в Зальцбург, вместо того чтобы ехать с тобой в Париж, она осталась бы жива».
Вольфганг долго откладывал ответ. Взявшись за перо, он был краток: обошел молчанием отцовские упреки, сообщил, что едет в Мюнхен повидаться с фрейлейн Алоизией и оттуда без промедления вернется домой. Ведь это же Папа придумал, чтобы Мама сопровождала его в Париж, а вовсе не он сам. Своей вины он здесь не видел; Вольфганг чувствовал себя глубоко обиженным и все же старался писать Папе как можно ласковее, думая про себя: Папа упрекает и тут же говорит, что любит меня, я же ни в чем не упрекаю его, потому что сильно люблю. Вольфганг молил бога, чтобы встреча с отцом обошлась без ссор и взаимных упреков, но на душе у него было тяжело. И все же перед Алоизией он должен предстать как победитель. Он отказывался верить, что хоть в чем-то виноват перед Мамой.
Вольфганг прибыл в Мюнхен в первый день рождества и немедленно отправился с визитом к Веберам. Они жили в доме, находившемся поблизости от театра и роскошной резиденции курфюрста, и Вольфганг сразу заметил, что положение семьи поправилось. Дом был большой и внушительный – как у богатых бюргеров.
Дверь открыл Фридолин; увидев на пороге Моцарта, он ничуть не обрадовался и смущенно пробормотал:
– Мы слышали, ваша матушка болела заразной болезнью.
– Глупости! У нее было воспаление желудка. Как поживает Алоизия?
– Прекрасно. Вы, конечно, знаете об ее успехах?
– Разумеется. И от души рад за нее. Я знал, что она быстро пойдет в гору.
– Ваши уроки пошли ей на пользу. – Вебер по-прежнему не приглашал Вольфганга войти.
Услышав, что приехал господин Моцарт, к двери подошла Констанца и взволнованно спросила:
– Папа, почему ты не приглашаешь господина Моцарта в дом?
И когда Фридолин не двинулся с места, Констанца сама взяла Вольфганга за руку и провела в гостиную. Вольфганг заметил, что девушка повзрослела, но мысли его были целиком заняты Алоизией, он не видел ничего вокруг, не видел даже радости, светившейся в глазах Констанцы.
Такое безразличие огорчило девушку, и она позвала сестру.
Первой в дверях появилась Цецилия Вебер; лишь убедившись, что Вольфганг вполне здоров и ничем заразить их не может, мать разрешила Алоизии войти в комнату.
Вольфганг, наконец, остался наедине со своей любимой, но от растерянности не знал, что сказать. Сердце его бешено колотилось, он так надеялся на радостную встречу, а Алоизия стояла холодная и отчужденная. Не в силах этого выносить, он горячо воскликнул:
– Алоизия, я так тосковал без вас в Париже!
– Мне очень жаль.
– Я не мог дождаться дня, когда снова вас увижу.
– Неужели?
– И готов сделать все, чтобы вы были счастливы!
– Вы серьезно, господин Моцарт? – спросила она заинтересованно.
– Никогда в жизни я не был так серьезен. Алоизия, дорогая, выходите за меня замуж!
– Что вы сказали? – Лицо ее выражало удивление.
– Будьте моей женой. У меня хорошее место в Зальцбурге, и я смогу устроить место и вам, не хуже, чем здесь, в Мюнхене.
Этот смешной маленький человечек хочет на ней жениться! Алоизия улыбнулась про себя. Он наклонился обнять ее, чтобы убедиться в их взаимной любви, но она с неприязнью протянула вперед руки и отстранилась.
– Если вам не нравится Зальцбург, я постараюсь получить место здесь.
– В Мюнхене для вас место вряд ли найдется. В лицо вам будут говорить приятные вещи, но на службу не возьмут, как было повсюду. Несмотря на все ваши феерические мечты.
– Вы шутите. Наверное, хотите проверить мою искренность.
– Вот уж нет! Просто кому-нибудь нужно высказать вам всю правду, давно пора!
– А те арии, что я писал для вас? Вы же с таким удовольствием их исполняли?
– Вы опытный композитор и знаете толк в женских голосах.
– Но не в женских сердцах?
Алоизия в упор смотрела на Вольфганга. Я никогда но кокетничала с ним, думала она. Сам виноват, что потерял голову. Мать велела ей быть любезной с господином Моцартом, он с ранних лет обласкан женщинами и привык к вниманию, он еще может быть полезен, имея широкие связи среди сильных мира сего, но Вольфганг уже не был очаровательным ребенком, сенсацией, чудом природы; это был невысокий, малоприметный молодой человек хрупкого сложения, и к тому же явный неудачник. Даже одетый по парижской моде – в пунцовом камзоле с черными пуговицами, – он не стал ни привлекательным, ни романтичным, и не удивительно, что курфюрст не захотел взять его в свою капеллу.
Госпожа Вебер вошла в комнату и прервала их разговор.
– Моя дочь очень занята, господин Моцарт. Ее ждут в придворном театре, там состоится репетиция в присутствии курфюрста. За ней уже выслан экипаж, и нельзя заставлять его ждать.
До Вольфганга и раньше доходили сплетни, будто Алоизия получила место в придворном театре потому, что курфюрст намеревался сделать ее своей очередной любовницей, но не желал этому верить. Теперь он призадумался. У курфюрста так много любовниц: одной больше, одной меньше – не все ли ему равно? Но вслух сказал:
– Вашей дочери повезло, что она имеет таких высоких покровителей. Я не задержу ее.
– Прошу вас, сделайте одолжение. – Цецилия Вебер удалилась.
Вольфганг не мог так просто сдаться. Прекрасное лицо Алоизии внезапно окрасилось нежным румянцем – может, она все-таки благосклонна к нему, хоть и наговорила бог знает что? Вольфганг попытался приблизиться к ней и обнять, но она оттолкнула его. Он стоял совершенно потрясенный. Он никогда не позволит себе прикоснуться к женщине, раз он ей неприятен. Делать из себя посмешище – ни за что! Но нужно задать ей еще один вопрос.
– А как же наша переписка?
– Я никогда не поощряла вас в своих письмах.
Это правда, вдруг сообразил Вольфганг, просто его ослепила любовь.
– Вы истолковали некоторые вещи произвольно. Как вам того хотелось.
Он готов был расплакаться; и зачем у него такое чувствительное сердце, всегда он беззащитен перед лицом холодного расчета, но признаться в своем поражении – этого удовольствия он ей не доставит! С презрительным выражением Вольфганг сел за фортепьяно и спел: «Я без сожаления покидаю девушку, которая меня не хочет знать», – и тут же покинул дом Веберов.
Сердце его было разбито. Чтобы унять боль, он решил пригласить Безль приехать к нему в Мюнхен и оттуда вместе отправиться в Зальцбург. В письме к подруге Вольфганг изливал чувства, отвергнутые Алоизией, писал не всегда пристойно, порой развязно. Это немного развеяло тоску, но не заглушило горечь утраты. Чем больше вольностей он позволял себе с Безль, тем сильнее тосковал по Алоизии.
Эту напускную веселость как рукой сняло, когда несколькими неделями позже он очутился перед домом на Ганнибальплац. Стоило Леопольду увериться, что сын действительно возвращается домой, и тон его писем сразу стал мягче, но недовольство поведением Вольфганга по-прежнему чувствовалось. Вольфганг привез с собой Безль, желая умерить отцовский гнев, однако волнение и страх перед предстоящей встречей не оставляли его.