— «Фукуока-мару», — вставил Штамм. Он стоял рядом с чилийцем, вытирал платком лицо и шею. Пиджак он позволил себе расстегнуть лишь на одну пуговицу, хотя жара на плоту была ужасная.

— Вечером эта «Фуку»… это судно будет здесь. Прошу вас, соблюдайте, сеньоры, спокойствие!

Кравцов протолкался к Брамулье.

— Надо вырезать из столба образец, господин Брамулья, — сказал он.

Чилиец повернул к нему рыхлое лицо, глаза у него были как две черные сливы.

— Чем? — выкрикнул он. — Чем, я спрашиваю, вы будете резать? Если плазменный резак не берет даже трубы…

— ФКН возьмет, — сказал Кравцов. — Я готов немедленно приступить…

— Он готов приступить! Вы слышали, Штамм? Он готов полезть в это дьявольское пекло! Я не разрешаю приближаться к столбу!

— Господин Кравцов, — ровным голосом сказал Штамм, — пока не будет выяснена природа явления, мы не имеем права рисковать…

— Но для выяснения природы явления надо хотя бы иметь образец вещества, не так ли?

Зной становился нестерпимым, палуба вибрировала под ногами, у Брамульи дрожал тройной подбородок. Монтажники из всех четырех бригад жались к бортовому ограждению, не слышно было обычных шуток и смеха, многие прислушивались к разговору геологов и инженеров.

— У меня раскалывается голова! Я не могу держать людей здесь, на плоту. Я не знаю, что будет дальше! — Брамулья говорил беспрерывно, так ему было легче. — Мадонна, почему должно было все свалиться на голову Мигеля Брамульи?

— Он свалится, — резко сказал Кравцов. — Он обязательно свалится на вашу голову, если вы будете причитать вместо того, чтобы действовать.

— Что вы от меня хотите? — закричал Брамулья.

— У нас есть жаростойкие костюмы. Разрешите мне…

— Не разрешаю!

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

Тут подошел долговязый Джим Паркинсон, голый по пояс. Он притронулся кончиком пальца к целлулоидному козырьку.

— Сэр, — сказал он Кравцову, — я хотел, чтобы вы знали. Если вам разрешат резать эту чертову свечку, то я к вашим услугам.

Рослый румын выдвинулся из-за плеча Джима, гулко кашлянул и сказал на ломаном русском, что и он готов, и его ребята тоже.

— Они все посходили с ума! — вскричал Брамулья. — Штамм, что вы скажете им в ответ?

— Я скажу, что элементарные правила безопасности требуют соблюдать крайнюю осторожность. — Штамм отстегнул еще одну пуговицу.

— А вы, Макферсон? Почему вы молчите, ради всех святых?

— Можно попробовать, — сказал Уилл, глядя в сторону. — Может быть, удастся отхватить кусочек для анализа.

— А кто будет отвечать, если…

— Насколько я понимаю, вы их не посылаете, Брамулья. Они вызвались добровольно.

И Брамулья сдался.

— Попробуйте, сеньор Кравцов, — сказал он, страдальчески вздернув брови. — Попробуйте. Только, умоляю вас, будьте осторожны.

— Я буду крайне осторожен. — Кравцов, повеселев, зашагал к складу.

За ним увязался Али-Овсад. Он смотрел, как Кравцов расшвыривает на стеллажах склада спецодежду и инструмент, и говорил нараспев:

— Ай, балам[21], я с тобой пойду. Ты еще молодо-ой. Мама-папа здесь не-ет. Профсоюз здесь не-ет. Кроме Али-Овсад, за тобой смотреть — не-ет…

Пятеро в жароупорных скафандрах медленно шли к середине плота. Они толкали перед собой тележку с фотоквантовой установкой, тележка мирно катилась по рельсам. Кравцов сквозь стекло герметичного шлема в упор смотрел на приближающийся столб.

«Пускай у него температура триста градусов, — размышлял он. — Ну, пятьсот. Больше вряд ли, его здорово охлаждает толща воды, сквозь которую он прет… Конечно, фотоквантовый луч должен взять».

Стальные листы палубы корежились, дрожали под ногами. Кравцов жестом велел товарищам остановиться. Завороженно они смотрели на бегущую тускло-черную поверхность. Столб то суживался, и тогда вокруг него образовывался промежуток, куда свободно мог провалиться человек, то вдруг разбухал, подхватывал рваные края настила и, скрежеща, отгибал их кверху.

— Устанавливайте, — сказал Кравцов, и ларингофон, прижатый к горлу, донес его голос в шлемофоны товарищей.

Чулков, Джим Паркинсон и рослый румын по имени Георги сняли с тележки моток проводов, размотали водяные шланги охлаждения и подвели их к палубному стояку. Затем они осторожно приблизились к столбу, закрепили направляющую штангу на треноге и подключили провода.

Кравцов встал у пульта рубинового концентратора.

— Внимание, включаю!

Излучатель выбросил тончайшую нить света страшной сконцентрированной силы. Но столб по-прежнему бежал вверх, его черная оплавленная поверхность была неуязвима, только клочья пара заклубились еще сильнее.

Кравцов повел луч наискось по столбу. Черное вещество не поддавалось. Было похоже, что луч тонул в нем или… или искривлялся.

— Попробуем ближе, сэр, — сказал Джим.

Кравцов выключил установку.

— Придвигайте! — крикнул он.

Очень близко не надо, — сказал Али-Овсад.

Монтажники подтащили треногу ближе, палуба шевелилась у них под ногами, и вдруг Чулков, стоявший впереди, вскрикнул и, раскинув руки, пошел к рваному краю скважины. Он шел заплетающимися шагами прямо на столб. Джим кинулся за ним, обхватил обеими руками. Несколько мгновений они странно барахтались, будто балансируя на канате, тут подоспел Георги, он схватился за Джима, а Кравцов — за Георги, а за Кравцова — Али-Овсад. Точь-в-точь как в детской игре. Пятясь, они оттащили Чулкова, и он повалился на палубу, потом сел, подогнув под себя ноги, они его не держали.

Все молча смотрели на Чулкова. Раздался голос Али-Овсада:

— Разве можно? Зачем на столб полез?

— Я не полез, — сказал Чулков хрипло. — Притянуло меня.

Ох, как не хотелось Кравцову отступать! Но делать было нечего.

Пришлось погрузить установку на тележку и вернуться. У Чулкова все еще дрожали ноги, и Кравцов велел ему сесть на тележку.

— Не берет? — спросил Уилл, когда Кравцов вылез из скафандра.

— Уилл, — тихо сказал Кравцов, — нам нужно срочно посоветоваться.

— Что случилось, парень? По-моему, вы вдруг заплясали там, у столба?

— Пойдемте ко мне в каюту. Позовите, пожалуйста, Штамма и Брамулью.

В каюте он рассказал о происшествии с Чулковым.

— То, что вы считали проявлением магнетизма, Уилл, оказывается чем-то другим, — волнуясь, закончил он. — Чем-то совершенно другим…

— Непостижимо! — воскликнул Брамулья. — Я бы не поверил, если б не свидетельство такого серьезного человека, как сеньор Кравцов.

— Прежде всего, — заявил Штамм, — надо строжайше запретить отдаляться хотя бы на шаг от жилых помещений.

— Кажется, это единственное, что мы можем сделать, — пробормотал Уилл.

Верхушка черного столба уже терялась в облаках, была неразличима. Подножье столба окуталось паром, над плотом повисла шапка влажных испарений — нечем было дышать. Люди изнывали от жары и духоты.

Мастер Али-Овсад лучше других переносил адский микроклимат, но и он признал, что даже в Персидском заливе было не так жарко.

— Верно говорю, инглиз? — обратился он к Уиллу, вместе с которым много лет назад бурил там морские скважины.

— Верно, — подтвердил Уилл.

— Чай пить не хочешь? От жары хорошо чай пить.

— Не хочу.

— Очень быстро идет. — Али-Овсад поцокал языком, глядя на бегущий черный столб. — Пластовое давление очень большое. Выжимает как зубную пасту из тюбика.

— Зубная паста? — переспросил Уилл. — А! Очень точное сравнение.

Из радиорубки вышел, шумно отдуваясь, полуголый Брамулья. Голова у него была обвязана мокрым полотенцем, толстое брюхо колыхалось. Вслед за ним вышел Штамм; он был без пиджака и явно стеснялся своего необычного вида.

— Ну что? — спросил Уилл. — Где «Фукуока»?

— Идет! Вечером будет здесь! Мы все испаримся до вечера! Штамм, имейте в виду, вы испаритесь раньше, чем я. Ваша масса меньше моей. Я только начну испаряться, а вы уже превратитесь в облако.